Семейные портреты - Тамара Михайловна Афанасьева

друга. При этом каждый уверен, что привязан и предан дому. Однако все основные интересы, заботы и успехи вне его стен. Сюда приходят не для того, чтобы трудиться на общем поприще, здесь отдыхают от «настоящих» дел и походя, кое-как производят «нудные и досадные» операции по уборке помещения, жилплощади, потому что домом такие места обитания можно называть с большой долей условности. Здесь «перекусывают, перехватывают», а не едят. Здесь не увлекаются и не развлекаются. Все это не для «гостиницы».

Но попробуйте сказать членам такого сообщества, что у них семья не очень-то благополучна. Могут рассердиться, обидеться. И нередко окажутся по-своему правыми. Есть категория людей, которых устраивает именно такой образ жизни. Для них мучительным и тяжким был бы любой другой уклад бытия. На мой взгляд, и здесь все должно решаться с позиций нравственности, а не внешнего антуража. Никому не во вред, никому не в обиду и досаду, лишь самим им. Да, может, и не вред это для них вовсе. Тогда совсем хорошо. Правда, мне неоднократно приходилось слышать, как детишки из таких домов сетовали на свою неприкаянность. Не хватало им тепла, заботы, уюта. Жались они к товарищам, у которых дом был надежной защитой и опорой.

Тип семьи № 3 — «дом-служба». Едва ли не самый противоречивый тип. Все делается в нем исключительно добросовестно, обстоятельно, на прочной основе, по регламенту, по последнему слову науки и техники. Казалось бы, вот образец для подражания. А мне недостает в нем импровизации, непосредственности, игры, творчества, наконец. Чтобы управлял делами в этом доме не один суровый господин — Долг, но и веселое, беззаботное чувство любви и свободы.

Тип семьи № 4 — «дом-каторга». Неужели, удивится читатель, и такой типаж может претендовать на звание сколько-нибудь благополучного? Может. Коллективное и добровольное заключение в четырех стенах может почитаться вполне приемлемым для категории людей, не знающих иного стиля и образа жизни. Бывает, брань, ссоры, взаимные мучительства становятся не просто привычными, но даже необходимыми. Любовь-ненависть иной раз крепче привязывает людей друг к другу, чем вялое, спокойное сожительство. Члены подобной семьи находятся в состоянии перманентной войны всех со всеми. Но попробуйте расселить их, они же с тоски зачахнут друг по другу или начнут возводить в отдельной квартире «филиал» прежней каторги.

Дети из таких домов выходят закаленные, зубастые, умеющие отстаивать себя, свои интересы и позиции, не оглядываясь на других.

Среди самых светлых впечатлений и воспоминаний — образ замечательной семьи ленинградцев Мальцевых: Михаила Дмитриевича (давно умершего, но нимало не забытого), ученого, добрейшего человека, прекрасного мужа и любящего отца; его жены — Зои Романовны, чистого, преданного, самозабвенного без позы человека, учительницы для своих и чужих детей. Я узнала их в тяжкие для семьи годы: свежа была и кровоточила рана, оставленная в их душах смертью сына Валентина, погибшего в партизанском отряде при защите Ленинграда. Его портрет ныне помещен в школьном музее 272-й ленинградской школы. Дочь Ирина приняла на свои детские плечи и горечь потери, и всю сосредоточенную на ней любовь родителей.

В этом доме мы, одноклассники Ирины и ее друзья, вдыхали особый воздух того самого кровного содружества, которое на все времена стало для меня желанным образцом, не выдуманным, не отвлеченным, живым и осязаемым. В единственной комнате, разделенной книжными стеллажами на общую «столовую» и кабинет Михаила Дмитриевича (тут же по совместительству кухня с керосинкой), скромная и лишь необходимая мебель была так ловко размещена, что для каждого образовывался собственный уголок, в котором человек устраивался на свой манер и вкус.

Вообще в этой семье всячески поддерживалась «автономия», ненавязчивое внимание друг к другу: кто чем занимается, куда идет, каждый решал сам, ставя других в известность о своих намерениях. В таком стиле общежития не было нужды контролировать поведение домочадцев. «Раз ты действуешь так, значит, тебе это действительно необходимо». И никто не оспаривал просьбы сделать что-то. «Коли ты просишь, значит, не можешь почему-то сделать сам и нуждаешься в помощи». Здесь царила безусловная, априорная уверенность в порядочности и трудолюбии каждого, как в иных семьях правит внутренняя уверенность, что «сожитель» только и озабочен тем, как бы свалить труды и заботы на плечи другого, а самому ухватить побольше удовольствий да полакомей кусок.

Меня особенно грела и привлекала манера общения Мальцевых. Здесь говорили тихо и мягко, двигались как-то так ловко, что в тесноте никто не задевал друг друга. Занятость уважалась, охранялась, а домашние заботы и развлечения собирали всех вместе. Помню, Михаил Дмитриевич при нашем вторжении в дом оставлял свою работу и непременно интересовался, чем мы взволнованы, серьезно вникал в наш галдеж и с улыбкой ронял две-три фразы, которые сразу отметали внешнее, несущественное, проясняли главное и придавали смысл кажущейся бессвязице мнений и суждений. А он незаметно самоустранялся, предоставляя уже нам самим вырабатывать конкретные решения.

Зоя Романовна была моей исповедницей и сострадалицей. Был случай, когда мне, уже взрослой, замужней женщине и матери, она дала совет, спасший меня от непоправимого, быть может, шага. И при этом она, как и Михаил Дмитриевич, никогда не настаивала на том, что ее мнение единственное и обязательное.

Та же манера отличала поведение с нами и их дочери, перенявшей все родительские свойства. Иринка, несомненно, была из нас самой эрудированной, интеллигентной, училась отменно и ровно, но это как-то никем не отмечалось и не замечалось. Мы звали ее «умной Машей» и воспринимали ее успехи без зависти, как само собой разумеющееся. Тянулись мы к ней, как к чистому и свежему роднику: хлебнешь хрустальной водицы и можешь бежать по своим «сорочьим» делам, не оглядываясь, уверенная, что, когда опять замучит жажда, найдешь источник на том же месте, в том же состоянии душевной чистоты, незамутненности. Только теперь я понимаю, сколько нравственных и сердечных расходов требовала «очистительная работа», которую добровольно приняла на себя эта семья. И честно могу признать, что любимый мой город Ленинград мне особо притягателен именно оттого, что в нем и по сей день живут Мальцевы-Валуйские.

Как я уже призналась, для меня это был и остается живой образец человеческого общежития, семейственности в высоком смысле слова. Дурные примеры тоже учили, уже «методом от противного». Кроме названных выше различий между домами, они позволили мне определить разные типы внутрисемейных связей и отношений.

Я заметила: есть люди с установкой брать себе,