Держатель знака - Елена Чудинова

— Если можно — кофе. Я все равно засну как убитый.

— Немудрено после такой прогулки. Вы, конечно, тоже кофе, Ян?

Некрасов поднял небольшую книжечку, валявшуюся раскрытой на диване, с которого Чернецкой за минуту перед этим поспешно поднял и спрятал в карман какой-то непонятный по своему назначению предмет — что-то вроде странного вида длинной перчатки из черного шелка… Книжечка оказалась антологией английской поэзии.

— «If You can keep Your head When all about You Are loosing theirs» 18 … Коротаете время?

— С тоски, чтобы хоть язык не забыть: и без того чувствуешь, что дичаешь. — Чернецкой нервно чиркнул спичкой, зажигая папиросу. — Причем здесь — как-то больше, чем на фронте. И вообще очень хочется на фронт.

— Лучше, пожалуй, в скором времени перенести фронт сюда.

— Вы правы. Итак, г-н штабс-капитан, завтра утром, когда Ян пойдет обратно, мы с Вами отправляемся в штаб.

7

Привыкший уже к изменившемуся, обезображенному лику столицы, Вишневский торопливо шел по Невскому.

На прошлой неделе прибыл благополучно перебравшийся через границу Юрий, назначенный штабом Центра руководителем новой оперативной группы. Новые звенья интенсивно подсоединяются сейчас к общей цепи. Перед каждой группой ставятся особые задачи, группы комплектуются из испытанного офицерского состава. И все это — очень правильно: здесь, во вражеском тылу, каждый отдельный офицер значит гораздо больше, чем на линии фронта.

Некрасов объявил вчера, что их группа ответственна за подготовку взрывов и сами взрывы петроградских мостов. Об этом пришла через фронт особая шифровка. Собственно, «пришла» — сказано не совсем исчерпывающе… Пришла, но не по назначению, а прямиком в Чрезвычайку. Там и сейчас лежит ее нерасшифрованный оригинал, побывавший уже в руках своего человека. Что гораздо печальнее несколько заковыристого пути шифровки — извлечь из стен Чеки ее текст значительно легче, чем того, кто ее доставлял. Мысли об этом неизвестном, кажется, довольно молодом офицере, который продолжает молчать там, в Чрезвычайке, не оставляют сейчас всех, хотя нечасто высказываются вслух. Он даже не должен знать о том, что уже работает прочитанная в штабе шифровка. А она работает. Именно она торопит сейчас Вадима по грязному, замусоренному Невскому.

Да, второй дом по нечетной стороне переулка… Небольшой двухэтажный дом, похожий на особняк: вход во двор — не через арку, а через белые когда-то столбы. Во дворе, очень небольшом — несколько старых дуплистых деревьев, летом затеняющих окна. Скамейки, последний снег на широких каменных вазах, когда-то бывших клумбами — теперь в них, скорее всего, сажают разрезанный на четвертинки картофель… Всего один парадный подъезд — очевидно, в доме не более четырех квартир, по две на этаж. Хороший, спокойный дом, и не на улицу, а в переулок — такой дом как раз подходит для человека, занятого напряженной умственной работой.

Дверь подъезда открылась. По широким ступеням крыльца начала спускаться девочка лет девяти-десяти.

Она прошла мимо Вадима, не замечая его, но сама невольно привлекла его внимание. Это был какой-то очень дореволюционный ребенок: белая цигейковая шубка и шапочка с помпонами из меха, высокие ботинки, юбочка из шотландки, все по росту и по размеру — традиционный будничный вид ребенка, когда-то такой обычный и такой необычный сейчас…

Еще раздумывая об этом, Вадим поднялся на второй этаж и — звонок, разумеется, не работал — постучал в дверь. Прошло около пяти минут. Вишневский постучал снова. Может быть, ошибка? Нет, в полумраке лестничной площадки поблескивала медная табличка: «Инженер В. Д. Баскаков».

Нет, ошибки никакой…

Вишневский опять постучал. Какие дела могли заставить Баскакова уйти из дому в назначенное для встречи время?

Машинально вытаскивая портсигар, Вишневский медленно спускался по лестнице… Подождать немного? Пожалуй, около десяти-пятнадцати минут можно спокойно, не привлекая внимания посидеть во дворе.

Выйдя во двор, Вадим снова увидел «дореволюционную» девочку: стоя у каменной вазы, она собирала с нее рукой снег и, набрав полную горсть, поднесла ее ко рту.

— Разве можно есть снег! — невольно окликнул ребенка Вадим, подходя ближе.

— Можно. — Девочка смотрела на него: у нее был немного острый подбородок, большие, как часто бывает у детей, глаза очень необычного цвета — с радужкой из серых, зеленых и коричневых причудливо перемешанных точек — без единой желтой. — Если больше нечего.

Перестав все же есть снег, девочка посмотрела на растерявшегося Вадима так, словно ожидала от него чего-то плохого, но при этом ничуть не боялась. (Лицо ее, впрочем, не несло отпечатка истощения, вынуждающего утолять голод снегом.)

— Извини, пожалуйста. Я думал… — Вишневского поразила неожиданная догадка. — Из какой ты квартиры?

— Из третьей. — Девочка рассматривала его все так же недобро и… высокомерно.

— Значит, Владимир Дмитриевич — твой папа?

— Да.

— А где же он?

— Не знаю.

— Он пропал?

— Да… — Мозаичные большие глаза смотрели уже несколько мягче: придя к какому-то выводу относительно Вадима, девочка наконец проговорила: — Его вчера увезли какие-то люди.

— И ты не догадываешься, какие и куда?

— Может быть, догадываюсь. А Вы… — Взгляд стал испытующим. — За кого Вы?

— За Царя и Отечество. — Голос Вишневского прозвучал серьезно: каким-то внутренним чутьем ему удалось отгадать, чего ждал от него этот странный ребенок.

— Папу арестовали.

— Тебя, кажется, зовут Таней? — неожиданно вспомнил Вадим, на днях слышавший краем уха кое-что об инженере Баскакове.

— Чаще меня зовут Тутти.

— Послушай, Тутти, тебе нельзя оставаться здесь. Я должен спрятать тебя в более безопасном месте. Мы постараемся освободить твоего папу, но тебе сейчас нельзя оставаться здесь.

— Хорошо. Но мне нужно кое-что взять.

Теперь, выяснив, что Баскаков арестован, Вишневский понимал, что минутное промедление в этом месте может оказаться гибельным, а подниматься в квартиру — по меньшей мере безумием.

— Пойдем, только очень быстро!

Они поднялись по лестнице и вошли в квартиру, которую Тутти отперла своим ключом.

Вадим знал, что именно толкнуло его пойти на опрометчивый шаг, знал острее, чем мог бы выразить словами. Этот ребенок еще был связан, последние минуты жизни связан со своим домом. И сейчас эта связь порвется. Еще одну легкую былинку сорвет сейчас с места и неизвестно куда понесет по волнам людского моря…

Последний раз серьезно повесив шубку и сняв шапочку (у нее оказались прямые каштановые волосы, подстриженные, придававшие ей сходство с маленьким пажем на картинке в детской книжке), Тутти в сером пуловере и клетчатой юбочке (сейчас Вадим заметил, что ее высокие ботинки зашнурованы не очень умело) легко двигалась по квартире, что-то собирая, — тоненькая и гибкая, как ореховый прутик…

Квартира инженера Баскакова поражала тягостным контрастом атмосферы спокойного комфорта с явными следами недавнего вторжения. Паркет истоптан сапогами, ящики — выдвинуты, в кабинете, как видно было Вадиму через распахнутые двери гостиной, обставленной красной ампирной мебелью, пол вокруг стола завален ворохами бумаг.

«Нет, скорее она походит не на пажа, а на принца. Эта необычная для такого возраста нарочитость в манере держать голову, в жестах, в движениях… Но нарочитость, уже настолько въевшаяся в натуру, что стала почти естественной. Очень странный ребенок».

Вадим прошел вслед за Тутти в другую комнату, явно принадлежавшую ей, — со множеством разноцветных детских книг в шкафу, с большим количеством игрушек, среди которых выделялся усевшийся на кресле в углу потрепанный плюшевый медведь невероятных размеров, с маленьким столом, по которому были разбросаны тетрадки — трогательные тетрадки, исписанные детским круглым почерком, испещренные кляксами тетрадки с сочинениями, изложениями, хриями19…

— Вот. — Девочка сняла с полки очень потрепанную книгу. — Ее непременно надо взять.

«Принц и нищий» — разглядел обложку Вадим.

— Тебе, вероятно, нравится Эдуард принц Уэльский?

— Эдуард принц Уэльский — это я, — отрезала девочка, укладывая книгу в маленький саквояж.

«Теперь многое понятно. Эта потрясающая детская способность отождествлять себя с литературными героями — иногда она так или иначе оформляет характер на всю жизнь. Как у Юрия — когда он, немногим постарше, отождествлял себя с Атосом у Дюма. И все мы верили в это — словно в тринадцатилетнем мальчике на самом деле проступали черты пресыщенного жизнью бретера… Не с этого ли они так быстро проявились в жизни?»

— Тутти, дольше оставаться нельзя!

— Идем.

Девочка заперла квартиру и положила в карман шубки ключ — как будто это имело какой-то смысл.