Держатель знака - Елена Чудинова

Даже ни безупречная чистота носового звука, уже умирающего на улицах Парижа, вынудила Сережу поверить в это неожиданное превращение. Его взгляд, случайно скользнувший по другой руке все еще сомнительного избавителя, невольно задержался на простом, ничем не примечательном золотом кольце. По краю кольца шел узкий стальной ободок. Это был памятный знак выпускника Пажеского корпуса. Кольцо могло быть снято анархистом с кого угодно. Нет, видно, что оно вросло в палец… Эта разработанная за годы тяжелых военных условий сильная рука еще позволяла своей формой угадать изящную руку шестнадцатилетнего юноши. Человек этот действительно был выпускником корпуса. Мысль сбилась куда-то в сторону — совсем недавно довелось видеть такое же… У кого… Нет, постойте, прапорщик, вот он, найденный конец мысли…

— Vous m'avez convaicu que Vous menez un jeu. Mais qui bat les cartes?22

— Черт, вот ведь свалился на мою голову! — Незнакомец неожиданно широко улыбнулся. — Путай ты «генералов с кардиналами» сколько влезет, но изволь уж как-нибудь отличать белое от красного!

Господи, так вот же на ком последний раз виделось такое кольцо! Перед Сережей на долю мгновения возникло лицо всегда щеголевато-подтянутого штабс-капитана Задонского — личного адъютанта Николая Николаевича, холодная линия его руки с точно таким же кольцом, отводящей шторку с задернутой карты: «Гатчина, Ваше Высокопревосходительство».

— Задонский! Это только он мог разболтать! — Сережа, чуть запрокинув голову, негромко засмеялся по-настоящему веселым смехом, до жути неуместно прозвучавшим в стенах «предбанника».

— И, кстати, au cours du jeu23. Так-то лучше. Ну?

— Я в состоянии.

— Et bien24, — сквозь зубы процедил незнакомец. Сережу поразила происшедшая на его глазах метаморфоза: шокировавшая его животная мощь приблатненного парня в мгновение ока обернулась породистой, пока еще легкой грузностью екатерининского вельможи — жизнелюба и наглеца — в глаза смерти. — Тогда и мне засиживаться тут незачем — и так полдня глаза мозолю. Третье окно! — Незнакомец одним бесшумным прыжком отскочил от Сережи: в «предбанник» вошел Петерс.

— Товарищ Ян?

— Он самый.

— От анархистской фракции. — Незнакомец обменялся с зампредом крепким рукопожатием. — Приветы из Москвы. Документики мои — вот, а звать меня можешь попросту Графом, как свои кличут.

— Как там дела идут?

— С кем сравнить. В отличие от вас драпать покуда не собираемся — и то хлеб. Ладно, о деле… В курсе уже?

— Вроде нет.

— Ладно, сейчас введу, только узнаю схожу, утрясли ли с общежитием. Кстати, не до допросов. — Незнакомец кивнул из кабинета на Сережу. — Я по-быстрому!

Дверь хлопнула. Сережа услышал, как Петерс, неторопливо переложив что-то на столе, нажал тугую кнопку вызова Минуты две — до того, как по коридору издали зазвучат шаги конвойных; еще раньше этот Пажеского закала анархист выйдет из здания. Чуть замешкаешься, поднимаясь… Господи, неужели я так хочу жить?!

— Увести!

Сережа, силясь унять заколотившую нервную дрожь, переступил порог кабинета.

Первое окно… второе окно… на третьем пили вчера чай те две девушки… как раз на нем.

Один рывок… Все тело должно уйти сейчас в этот рывок… Сейчас… нет… еще на шаг ближе…

Сейчас!

Окно рассыпалось стеклянным дождем. Последнее, что успел ощутить Сережа, были мягко спружинившие картонные коробки, которыми был набит кузов срывающегося с места грузовичка.

9

Что это за место? Тусклый пустырь. Серая, серая даль…

Земли не видно под обломками кирпичей, обгорелыми досками, ржавым железом.

Кто этот ребенок? Девочка лет трех… Она крепко вцепилась в пальцы и тянет за собой, легко переступая с обломка доски на кирпич, с кирпича на погнутую трубу. Остов одноэтажного дома невдалеке. Нет одной, наискось рухнувшей стены. В проеме окон видно свинцовое небо.

Я не хочу идти за ней, она не понимает, что наш приход сюда кого-то тревожит.

Но девочка тянет вперед… Ей что-то нужно? Да и кого мы можем потревожить здесь, на этой бесконечной свалке?

Да, это свалка. Жестянки, пружинная ржавая рама кровати, чуть подальше — какая-то падаль со свалявшейся серой шерстью. Собака, уже наполовину истлевшая. Еще несколько шагов в глубь пустыря… Жалобный слабый писк откуда-то снизу. Кто там? Надо приподнять эту доску. Девочка пытается помочь.

Из-под серой доски ковыляет галчонок с обгорелыми крылышками. Одно из них только чуть опалено, другое наполовину сгорело… Галчонок ковыляет прочь, жалобно крича, он не надеется убежать, но что-то гонит его… Куда, под чью защиту он бежит? Куда-то дальше, где валяется мертвая собака.

О Господи! Собака начинает подниматься… Ей трудно подняться: полуистлевшие лапы разъезжаются в стороны… Но что-то сильнее разложения вынуждает ее к этому мучительному усилию. Она пытается залаять, но вместо этого только клацает пастью и шипит. Кажется, она слепая. Это видно потому, как она ворочает окостеневшей шеей, пытаясь определить присутствие врагов… Но почему она гонит нас?!

Под этими обломками копошится множество маленьких замученных созданий, множество маленьких беззащитных существ. Она защищает их всех, хотя ей так же плохо, как им.

Но ведь мне жалко их, ведь я хочу им помочь!

Им не нужна моя помощь. Жалость и добро мучительны им, как яркий свет больному глазу, доброе и злое намеренье им равно невыносимы в их кромешной муке…

Ребенок… Надо увести ребенка, скорее, пока она еще этого не поняла!

— Уйдем отсюда.

— А они так и останутся здесь? — У девочки большие, какие-то мозаичные глаза из зеленых, серых и коричневых точек. — Можно, я накрошу им хлеба?

— Они не будут есть — они ведь все мертвые.

— ИХ ТАК СИЛЬНО ОБИДЕЛИ, ЧТО ОНИ НИКАК НЕ МОГУТ УМЕРЕТЬ?

…Кто это сейчас кричал? …Рука в нестерпимо белой перчатке бинтов, утонувшая в свежей чистоте настоящей постели… Незнакомая комната, тепло пронизанная солнечными лучами. Жемчужно-серый гобелен: играющий на свирели пастушок, пастушка поднимает корзину с плодами… Раньше свирель иногда звучала, сейчас пастушок играет беззвучно. Этот сон уже был. Иногда в нем мелькали какие-то лица, чаще всех — лицо похожего на музыканта человека и голос Юрия Некрасова. Да, эта светлая комната уже снилась. Добрый сон.

Нет! Назад, туда… Там, под серыми досками свалки, те, кому я не мог помочь… Бессилен был помочь и поэтому ушел…

Отворяется дверь. Почему она здесь, девочка из того сна? Значит, здесь тоже есть боль. Значит, здесь можно быть.

Девочка лет десяти, с пажеской прической, в сером пуловере и клетчатой юбочке, залезла в поставленное у изголовья, рядом со столиком с лекарствами, кресло и раскрыла толстую потрепанную книгу.

Сережа попробовал приподняться на локте, но сразу упал обратно в подушки.

— Ой! — Взглянув на Сережу странного цвета мозаичными глазами, девочка уронила книгу и, вскочив, помчалась к дверям, стуча о паркет каблуками высоких ботинок…

— Дядя Юрий! Тетя Катя! Он очнулся, он очнулся, дядя Алеша, он очнулся!!

Послышались поспешные ровные шаги: в грубом некрашеном свитере, в мешковатых штанах из «чертовой кожи», в накинутой на плечи черной телогрейке, с заросшим щетиной лицом — к Сережиной кровати подошел штабс-капитан Юрий Некрасов.

— На сей раз Вы не бредите, Ржевский, это действительно я. Поздравляю Вас с довольно-таки благополучным возвращением с того света!

10

— Итак, прапорщик, если Вы не устали, продолжим.

— Ничуть. — Сережа, полулежавший на диванных подушках, принял из рук Тутти граненый стаканчик с лакричной микстурой и слегка улыбнулся.

— Собственно говоря, господа, предыдущие данные Ржевского пока что всего-навсего совпадают с уже имеющимися. — Некрасов прошелся по гостиной. — Что Петерс переброшен сюда, мы уже знаем. Как, впрочем, и то, что существование Центра не составляет уже секрета для Гороховки. Какие еще фамилии Вы слышали между присутствующими сотрудниками, прапорщик?

— Труднозапоминающаяся какая-то фамилия… Ах, вот — Блюмкин. Входил при мне к Петерсу.

Военный инженер Алексей Никитенко присвистнул.

— Вы уверены, что не ошибаетесь? — с некоторой живостью обернувшись к Сереже, спросил Некрасов. Сережа пожал плечами.

— Некрасов, это неправдоподобно, — с сомнением проговорил Вишневский.

— Вы можете его описать?

— Могу.

Из передней послышался звук повернувшегося

в двери ключа. Прозвучали быстрые шаги, и в гостиную стремительно ворвался широкоплечий офицер лет двадцати пяти — светло-русый, кудрявый, сияющий открыто дружелюбной широкозубой улыбкой.

— Мое почтение, господа!

— Кстати, граф. Что у Неклюдова?

— А наиблагополучнейше. Обручев подготовлен идеально. — Вошедший плюхнулся в кресло. — Всего-то хлопот осталось — перевесить флажки. И, пожалуй, еще кое-что в дополнение к флажкам. Словом — чисто декоративная работа. Тьфу, устал. Тутти, детка, будь ангелом и швырни в меня чашкой чаю!