Куйбышев - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

Знаю, недоимок ты мне не простишь!»

«24 августа.

Финочка! Пришла почта и принесла мне две радости: во-первых, открытку от тебя с дороги, а во-вторых, пришел номер «Сибирских отголосков» с твоим стихотворением. Оно помещено в № 14 под названием «Я хочу быть орлом», за подписью Р. Р. Ну, вот видишь, родная! А ты сомневалась. Не видел еще «Сибирской жизни», может быть, и «Осень» помещена. Рада, моя Елочка?

Не велика, конечно, честь, что какая-то сибирская газетка поместила твои стихи. Но ведь это первые, да и написанные не для печати, с постоянным сомнением, представляют ли они хоть микроскопическую ценность. Помещение не есть еще признание таланта, но теперь ты видишь, что твои стихи не хуже многих, а при работе над собой, я уверен, что ты будешь писать красиво, глубоко и талантливо».

«25 августа.

Привет, родная!

Сегодня прочел в «Русском богатстве» статью Владимира Короленко «Бытовое явление». Очерки о смертной казни. Если ты не читала, то прочти. Не хочется пересказывать: слова будут бледны. Поражаешься, как мало мы думаем об этих ужасах, что ежедневно на рассвете творятся во дворах тюрем. Уже привыкли к этому, казнь уже вошла в обиход нашей жизни, стала бытовым явлением, над которым не задумываются. И вот в этом равнодушии весь ужас.

В этой же книжке (четвертой) есть еще статья «Красные печати». Это описание жизни политических каторжан. На меня эта последняя статья произвела, пожалуй, еще большее впечатление. Правда, тут нет физической смерти, или, вернее сказать, не для каждого она неизбежна, но человеческая личность так попирается, столько над ней глумятся, что жутко становится… Нет, этого не скажешь! Прочти».

«26 августа.

Моя Фина!

Сегодня не напишу: пусто на душе. Весь день читал газеты томские и столичные за целую неделю. Скучные, серые строчки с серым, однообразным содержанием мелькали перед глазами, внося в душу скуку, пустоту…

Между прочим: получилась у пристава бумажка, чтобы меня, раба божьего, сразу по окончании срока ссылки представили к отбыванию воинской повинности!»

«7 сентября. Утро.

Моя Фина, моя ясочка! Пошел получать твое заказное, а получил еще и от Лены[8] с большим письмом от Аси. Счастье, счастье! И солнце опять светит…

Лена уже 24-го отправилась в свое невольное путешествие. Ася пишет, что Лена на вокзале была оживлен-на и бодра. Бодрая, сильная Лена и чуткая, со сложной, многозвучной душой! Редко встречается этот синтез двух противоположных начал».

«11 сентября.

Милая, шлю привет!

Сегодня сильно занят, не смогу побеседовать с тобой. Дело в том, что мне поручено проревизировать все колониальные учреждения. У местной колонии политических ссыльных есть своя потребительская лавка, столовая, мясная лавка, пекарня. Существует трехмесячная отчетность по всем этим учреждениям. Вот один из таких отчетов я и должен проверить. Материя довольно кропотливая. Прежде всего нужно было проверить наличность товаров. Это уже сделано. Теперь вожусь со всеми отчетами: проверяю книги, счета и пр. Вот уже педеля, как мы приступили к ревизии (нас трое), а сделали разве только половину… Помню, думаю о моей Елочке».

«12 сентября.

Завтра почта. Завтра я получу от тебя письмо уже из Баку. Как-то ты устроилась? Счастлива? Ты мне как-то привела слова Соломона: «Тоска и страдание гораздо ценнее, чем восторг и безмятежность». Мне они не понравились. Восторг — одно, а безмятежность — совсем другое. Восторг — это душевный подъем, это жизнь; он творит энтузиастов любви, общественного подвига, людей хоть на минуту делает красивыми, интересными. Безмятежность — душевная смерть, покой. Какое же сравнение? Так вот, если я тебе желаю счастья, то пусть это будет восторженное счастье. Только не безмятежность. Не будет моей красивой Фины, если она найдет безмятежное счастье».

= 7 =

Коренные обитатели — селькупы, ханты, эвенки — величают лабиринт обских проток Нарымом, В переводе на русский — болото. Ближе к правде — гиблый край, острог без решеток. Сам губернатор Восточной Сибири во всеподданнейшей монарху записке обнадеживает: «Ссылка в Нарымский край есть особый вид смертной казни».

Куйбышев застает колонию разношерстную. Люди разные. Очень разные. По нынешним стремлениям и по прошлой жизни. Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, польские, еврейские, латышские националисты. Встречаются в немалом числе колеблющиеся, слишком давно вырванные из активной жизни. Теперь, если налетит свежий ветер, искра, прикрытая их нетвердой рукой, может разгореться славным костром, а может и совсем угаснуть. Есть вовсе опустившиеся. Поклонники водки, карт, всякой иной мерзости. Эсер Дребезов с благодарностью принял высокую должность стражника. Несколько других вняли совету хлебосола пристава Овсянникова, ударились в торговлишку.

По возрасту Валериан из самых молодых. Двадцать два года. В чем-то ему труднее, в чем-то легче. А может, все от характера, от цельности натуры. Околичностей и смягчений не признает.

Его никто не спрашивает, никто не уполномочивает, а он сразу в лоб. «Так жить нельзя! Вы прозябаете за чаепитиями, за пулькой с приставом и купцами… Каким идеалам поклоняетесь? Извините, борьба имеет свои законы. Или с нами, или против нас…»

Возмутителя спокойствия немедля приглашает к себе респектабельный меньшевик Предтеченский. В Нарыме он давно. Успел жениться на племяннице купца Родюкова. Взял недурное приданое наличными и недвижимостью. Держится с Куйбышевым любезно. В тонах мягких.

— Я понимаю. Все мы в молодости склонны к некой необузданности. Не всегда выбираем лучшие выражения… Смею вам поставить на вид: мы, политические ссыльные, — одна семья. Никаких раздоров, распрей. Никаких «с нами или против нас». Вам придется усвоить паше правило!

Куйбышев в ответ:

— Какое же еще правило? С революцией или с властями предержащими!

Поначалу собираются вчетвером[9] — большевики Валериан Куйбышев, Владимир Косарев, Аркадий Иванов, Александр Мандельштам («Одиссей») — у Валериана Владимировича, в самом крайнем доме по Крестовоздвиженской улице, что пересекает все селение с юга на север. (За домом Большая Протока, рукав Оби. Для Куйбышева преимущество. Перемахнул через плетень и в воду. Купается дважды в день, до самой шуги — до первых плавучих льдин.)

Ничего из ряда вон выходящего Куйбышев с друзьями не выдумывают. Вся программа — быть в Нарыме самим собой. Человеком. Революционером. Нельзя, чтобы гнулись, калечились те, кто послабее.

Забота нераздельная о душе и хлебе насущном.

Куйбышев рассылает почтовые открытки в издательства обеих столиц и крупных губернских городов. Просьба жертвовать для задуманной библиотеки нарымской политической ссылки периодику, беллетристику, учебники. С каждым пароходом весомый ответ — тючки, ушитые в рогожку. Даже незваный А. С. Суворин, издатель и главный редактор петербургской монархической газеты «Новое время»,