Нариманов - Илья Дубинский-Мухадзе

1

От Майдана — многоголосого, завораживающе пестрого главного базара — Тифлис цепко карабкается к полуобрушенным стенам и башням городской крепости Нари-кала. Приземистые дома-прямоугольники. Узкие дворики с зигзагами наружных лестниц, с висящими верандами-поясами. На веранды одна к одной выходят вереницы открытых дверей. Жизнь, доверчиво выставленная наружу.

В месяц новруз-байрама[1] из одной двери, что в середине веранды, раздался крик новорожденного. Мальчик! Несомненный признак особого расположения милосердного аллаха к благочестивому роду Кербалая Наджафа Нариманова. Ибо кто из достойных носить папаху[2] позволит себе усомниться в том, что ребенок, родившийся весною, избранник удачи. В России это соответствует понятию «родился в рубашке».

Покровительство вседержителя тем более уместно, что Наджаф-киши[3] и Халима-ханум, по самому строгому рассуждению, уже достаточно натерпелись. Из восьми детей, рожденных в прошлые годы, в живых у них осталось лишь трое — мальчики Салман и Ризван 2-й, девочка Сакина. От дома к кладбищу дорожка протоптана… Пять могилок, тихо оплакиваемых.

Опора семьи — добродушный, мягкий характером Наджаф-киши с ранней зари до сумерек зажат в тесноте и гуле Шайтан-базара[4], так острые на язык тифлисцы величают Майдан. Ни распрямиться, ни передохнуть. Как на привязи по кругу. Извечные превратности мелкой розничной торговли. Своему старшему брату Али-мирзе, высокочтимому главе рода, Наджаф жаловался: «Спокойно жить хочу. Чтобы в мой горячий плов не подливали холодной воды…» В ответ старая-старая поговорка: «Не благополучие, а чистая совесть сохраняет людям молодость».

Молодость… Статная, чернобровая, с осиной талией Халима. Любовь, очаг, надежды… Надежды…

В месяц новруз-байрама крик новорожденного. Значит, это конец марта или первые дни апреля. А какого года? Да и месяц, число хорошо бы узнать. Метрической записи не найти. Никогда ее не было. Такие записи не в обычае. Только если терпеливо покопаться в запасниках Грузинского музея народного просвещения, в ветхих папках Закавказской учительской семинарии отыщется нечто существенное. «Свидетельство о принадлежности Нариманова к числу тифлисских граждан за № 689», «Показания о рождении за собственноручной подписью 18 лиц, удостоверенные приставом города Тифлиса 28 августа 1882 года». Первоисточники. Им можно верить. Второго апреля[5] 1870 года Халима Гаджи Мамед Касым-кызы Нариманова, в девичестве Заманова, родила сына Наримана.

Выбор имени мальчику в мусульманской семье — событие особо важное. Мудрейший, почтеннейший из родственников, соседей — в нашем случае Али-мирза — бережно принимает в свои руки младенца, туго завернутого в цветную материю с множеством черных бусинок, нашитых от сглазу. Что-то шепчет ему на ушко. Затем так, чтобы звучало одновременно и утвердительно и вопросительно, объявляет: «Нариман?!» Мужчины прикладывают руки к глазам, дружно восклицают: «Машаллах!» — это означает полное одобрение.

Нариман! Десятки лет этим именем в роду никого не называли. Должно быть, считали слишком рискованным. Как бы впустую не замахнуться, не причинить ущерба громкой славе прадеда — народного поэта-певца Наримана Аллахверди. В грузинском эпосе «Калмасоба» он помянут в одной строке с великим ашугом Кавказа Саят Нова. Был еще и другой Нариман, прапрадед — губернатор, министр при грузинском царе Ираклии Первом…

Когда на Кавказе родится мальчик, да еще в месяц новруз-байрама, родные всякое загадывают…

Ну а покуда жизнь идет обычным порядком, как заведено. Злоключения Наджафа-киши, домашние заботы Халимы-ханум: каждый день уборка, стряпня, стирка, штопка, вязание… и тонкая дипломатия — всевидящие соседки не должны заметить, что из-за очередной неудачи мужа оскудели трапезы, придвинулась бедность. И призор за детьми. Каждому ребенку его долю ласки, строгости. Нариману чуть щедрее, так ведь младший, последыш.

У подрастающего мальчонки свои интересы. Показать самостоятельность, не оплошать перед сверстниками. В своем Нагорном квартале Нариман, проворный кареглазый крепыш, заводила. Синяки и шишки не в счет. Лихости ради уведет, хотя оно и страшно, ребятню в заросли на дне глубокого оврага, затеет игру в прятки между острыми скалами за речкой Цавкиси. В воинственной игре «Схвати пояс!», по-тифлисски лахти, ухватится за ремень, пребольно хлещущий по рукам, по ногам, вытащит из круга главного бойца противной стороны. Не даст маху и в кочи — русские бабки на кавказский лад.

В семь-восемь лет сына благочестивых родителей отдают в обучение к молле, в моллахану, религиозную мусульманскую школу при ближайшей мечети.

Моллы разные. И кое в чем сведущие, и дремуче невежественные. Кто добрее, кто нетерпимее. А уроки, атрибуты всюду одинаковы. На возвышении посреди комнаты нечто вроде кафедры. Лежит Коран — священная книга непременных истин мусульманской религии, описание ее обрядов, мифов. Все незыблемое. Земля обетованная покоится на рогах быка, который своими четырьмя ногами упирается в туловище гигантской рыбы… В Коране и молитвы в стихах. Те, что не меньше пяти раз в день обязан свершить правоверный, обратив лицо на восток, к Мекке, где могила пророка и храм черного камня… Коран, только Коран, никаких учебников.

Слева от кафедры с Кораном всегда под рукой гибкие кизиловые прутья, розги. Справа сама фалакка, похожее на колоду с длинными узкими полосами из сыромятной кожи устройство, чрезвычайно способствующее уразумению премудрости. Очередную жертву — никто не знает, кто будет следующий, — сомученики накрепко стягивают ремнями, разувают, вбивают босые ноги в фалакку, с тоской бьют по обнаженным пяткам. Молла не торопит, созерцает. Аллаху-акбар! Велик аллах!

Спозаранку бредут в моллахану семи-восьмилетние мальчишки. Наримана среди них не увидеть. Наджаф-киши и Халима-ханум не отдают своего младшего молле в обучение. Неразумение или намеренный бунт? Толки идут широкими кругами. Молла сам не свой, ярится в Шах-Абасской мечети: «Бедбахт — несчастный, вовремя не отправивший сына в моллахану, заранее приобретает для себя, для своего потомства место в аду… Шесть наказаний уготовано еще при жизни…»

Нечего раздумывать дольше. Надо завтра же с утра идти, смиренно просить… Быть может, станет заниматься с Нариманом знакомый Али-мирзе преподаватель мужской городской гимназии. Родители его, точно известно, азербайджанцы, но сам Фаттах-муэллим[6]… Никто не замечал, чтобы он украшал голову папахой. Ходит в сюртуке, шляпе, в руках трость. На Головинском проспекте[7] у дворца наместника Кавказа русские в мундирах и фуражках с ним почтительно здороваются, беседуют…