Косые тени далекой земли - Го Осака

То она была веселой, как солнышко над пляжем, то вдруг мрачнела, как ночное море. Контраст был так же силен, как между светом и тенью в Испании.

Она разрешила ему поцеловать себя лишь через три месяца после знакомства. И даже потом, однажды разрешив, она часто отстранялась от него. Если бы это можно было объяснить обычным женским кокетством, все было бы просто. Но Тикако была не такой женщиной, чтобы прибегать к уловкам. Может, у нее был жених, за которого ей нужно было выйти замуж по воле родителей? Или она имела горький опыт общения с ловеласом, оказавшись в его сетях?

Сколько Рюмон себя ни спрашивал, ответов на его вопросы не находилось. И, конечно, спросить у Тикако он не мог.

Однажды Рюмон, сильно напившись, проводил ее до дома в районе Накано. Чтобы дать ей понять свои намерения, отпустил такси у дома.

Тикако, однако, как и раньше, домой к себе его не приглашала. Оставив его, пьяного, в холле подъезда, она бегом поднялась по лестнице.

Рюмон и сейчас мог отчетливо вспомнить ураган ярости, который охватил его в ту минуту. Вот так оставить его на полдороге!

По правде говоря, что было дальше, Рюмон помнил только отрывочно.

Что он бродил вокруг ее дома, сомнений не было. Затем справил нужду на площадке для мусора, потом его рвало у грязной речушки, после чего он выпил пять маленьких бутылочек сакэ в палатке, где под бумажным фонарем продавали китайскую лапшу рамэн, а потом пять рюмок виски в закусочной, где прямо на стойке лежал пудель… Что же было дальше?

Такси остановилось. Они стояли на Гиндзе, напротив магазина «Итоя».

Рюмон мгновенно расплатился с шофером и вышел из машины одновременно с Тикако.

– Я вижу, ты по-прежнему настойчив, – проговорила девушка с укором, остановившись на тротуаре.

– Отрицать не стану. Но это не под действием спиртного.

Рюмон взял Тикако за руку и повел ее через дорогу, потом по улочке, начинавшейся сбоку от большого универмага и ведущей в сторону проспекта Сева.

Они зашли в небольшое кафе.

Дожидаясь, пока принесут напитки, Рюмон неторопливо произнес:

– Ты мне в тот раз не дала возможности объясниться.

– Я не хочу об этом говорить, – тихо сказала Тикако, кладя лимон в чай.

– Ты все-таки выслушай меня. Я не собираюсь оправдываться. Просто хочу, чтобы ты знала всю правду, и только.

– Смысла в этом нет – и три года назад не было, и сейчас не будет.

Не обращая внимания на ее слова, Рюмон выпалил на одном дыхании:

– Я не помню совершенно ничего из того, что делал в тот вечер в твоей комнате.

Тикако нахмурила брови и пристально посмотрела на него.

Каким-то образом, очевидно, держась за стены, Рюмон в тот вечер умудрился подняться по лестнице на третий этаж, к квартире Тикако. Но что случилось дальше – вспомнить ему никак не удавалось.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что одетый валяется на незнакомой кровати. Только позже он понял, что это была спальня Тикако. Торшер был опрокинут на пол, стол перевернут, косметика и всякие мелочи разбросаны по всей комнате.

Девушки в квартире не было, и только на столе в гостиной лежала записка:

«Не хочу вас больше видеть. Надеюсь, вы и сами понимаете, что сделали. В эту квартиру я больше не вернусь. Не звоните и на работу. Прощайте».

Рюмон расставил вещи по местам, придав комнате прежний вид, и вышел из дома в полном отчаянии.

По состоянию комнаты ему было совершенно очевидно, что он попытался взять Тикако силой и она упорно сопротивлялась. Никакие извинения положения не спасут. Ему показалось, что наиболее верный способ наказать себя – это навеки исчезнуть из ее жизни.

Это происшествие, когда он, пьяный, напал на Тикако и таким образом навсегда потерял, стало для него тяжелейшим ударом.

Однако не менее серьезной проблемой было то, что он совершенно этого не помнил. Несколько раз, еще в студенческое время, он, бывало, напивался до невменяемого состояния, однако такого, чтобы он вообще ничего не помнил, с ним еще никогда не случалось.

Тикако отодвинула чашку с чаем в сторону.

– Ты хочешь, чтобы я простила тебя только потому, что ты ничего не помнишь?

Рюмон покачал головой:

– Нет, этого я не прошу. Если бы я хотел просить прощения, я бы сумел разыскать тебя и сделал бы это в тот же день. Я ведь ни разу не позвонил тебе до конца того года потому, что считал необходимым сам себя наказать. Тебе-то, может быть, и все равно, помню я что-то или нет, но для меня это не так. Вот это я и хотел тебе сказать.

Тикако долго молчала, потом наконец, вздохнув, сказала:

– Я все поняла. Давай оставим теперь эту тему. Подавленный ее твердым тоном, Рюмон был вынужден прекратить разговор.

И все же его чувства, так долго не находившие выхода, наконец были высказаны, и ему стало от этого немного легче.

Рюмон спросил уже другим тоном:

– Послушай-ка, а когда ты собираешься в Испанию?

8

Ханагата Риэ поднялась по лестнице станции метро.

Она вышла на площадь Пуэрто дель Соль и оказалась в потоке оживленной вечерней толпы.

Эта площадь, если сравнивать Мадрид с Токио, была похожа на четвертый квартал Гиндзы, а если принять во внимание, что на ней стоит верстовой столб с отметкой 0 м, то ее вполне можно сравнить с улицей Нихомбаси.[23] От этой точки лучами расходились десять дорог, пронизывавших весь Мадрид, да и всю Испанию.

На южной стороне площади, за тротуаром, где был вкопан этот столб с указателями расстояний, высилось старое здание, во времена Франко бывшее символом его строя – объединенное управление всех служб безопасности. Сейчас в нем находилось отделение Мадридского округа. Девушка пошла по улице Херонимо в направлении площади Каналехас. До улицы Принсипе, где находилось ее писо, было несколько минут ходьбы.

Риэ провела день в библиотеке Мадридского университета, в котором она училась, просматривая газеты за последние несколько месяцев.

В Испании газеты на дом не доставляют, и покупать их можно только в киосках. Испанцы любят печатное слово не так сильно, как японцы, и, скажем, увидеть испанца в поезде с газетой или еженедельным журналом в руках доводится не часто.

Не то чтобы Риэ пыталась следовать их примеру, но она тоже покупала прессу изредка и лишь смотрела время от времени новости по телевизору.

Несколько дней назад было принято решение присудить Нобелевскую премию по литературе Камилло Хосе Села.[24] Он был пятым испанским писателем, ставшим нобелевским лауреатом, последним получил ее Висенте Александре[25] в 1977 году.

Села был так называемым вечным кандидатом, и потому в этом году вначале о нем почти не говорили, однако стоило вновь появиться новостям о его номинации, и шумиха поднялась несусветная. Пожалуй, еще и потому, что Села появлялся перед журналистами вместе с молоденькой любовницей.

Кроме того, внимание испанцев было привлечено всенародными выборами, проводившимися раз в три года. До выборов оставалась всего неделя – они были назначены на конец октября.

Уровень безработицы повысился, реформы, которыми пытались обуздать инфляцию, окончились провалом, и проправительственная партия социал-лейбористов потеряла доверие Всеобщего союза трудящихся, который составлял основной контингент ее избирателей, и по сравнению с 1982 годом, когда партия взяла власть, веса у нее было сейчас совсем немного.

Была и еще причина: президент Всеобщего союза трудящихся Николас Редондо объявил новый курс союза – «Нет поддержке социал-лейбористов, даешь свободное голосование!» – и было мнение, что партия не наберет и половины голосов в стране.

Риэ вышла на площадь Каналехас и остановилась у светофора на переходе, напротив улицы Принсипе.

Много толков вызвало и то, что Кармен Ромеро, жена премьер-министра Фелипе Гонсалеса, была выдвинута кандидатом от города Кадиса. Поговаривали, что это очередной трюк социал-лейбористов, стремившихся вернуть утерянную популярность, но Кармен была опытная и проверенная активистка социалистической партии, вовсе не уступавшая своему мужу, и поскольку все больше и больше женщин в Испании приобщалось к общественным делам, Кармен имела бесспорное право баллотироваться на выборах.

И тем не менее в тот день Риэ рылась в газетах в университетской библиотеке вовсе не для того, чтобы узнать о Нобелевской премии или ознакомиться с обстоятельствами предвыборной гонки.

Из головы у нее не выходило слово, произнесенное перед смертью убитым на ее глазах Хулианом Ибаррагирре, и Риэ пришла в библиотеку для того, чтобы найти статьи, которые могли бы хоть как-то разъяснить, что такое ГАЛ.

Ее поиски увенчались успехом, и сейчас у нее в сумке лежало несколько ксерокопий газетных статей, имевших отношение к ГАЛ.

Как ей и объяснил Кадзама Симпэй, за аббревиатурой ГАЛ скрывалась организация «Групо антитеррориста де либерасьён», незаконная группировка, тайно расправлявшаяся с террористами баскской экстремистской группировки ЭТА.