Австрийские интерьеры - Вольфганг Фишер

С битком набитой черной кожаной сумкой надо вновь пробраться мимо бочки с кислой капустой, подняться по лестнице в две ступеньки на пешеходную дорожку, отфыркиваясь, всплыть на поверхность из царства стирального порошка, квашеной капусты, салатного масла, уксуса и колбас, пройти вдоль стены жилой цитадели, мимо забранной решеткой доски с объявлениями партячейки.

«Друзья природы сообщают: в воскресенье состоится экскурсия в зоопарк в Лайнце, сбор в девять утра у Пороховых ворот, группам экскурсантов свыше десяти человек предоставляется скидка. — Важное сообщение: заседания парт-секции по четвергам в восемь вечера в партийной пивной. В повестке: политучеба, отчет уполномоченных, разное».

Такая доска объявлений — китовая пасть партии; решетка, которой она забрана, — своего рода китовый намордник. Через этот намордник просачивается лишь самая мелкая рыбка, а крупные рыбы из партийного руководства, щуки-философы, тигровые акулы марксизма, свободомыслящие сомы, макроэкономический угорь, — все они остаются в глубоких водах центрального комитета, и здесь им искать просто нечего. Нагруженная покупками Соседка, во всяком случае, не удостаивает доску для объявлений и взглядом. Проходит мимо нее, сворачивает за угол, даже не вспомнив про эту основательно подчищенную цензурой пасть, и входит в первый же тамошний магазин, в табачную лавку.

Эта лавочка, тоже обосновавшаяся в жилой цитадели, битком набита всякой всячиной, в борьбе за выживание излишней, однако жизнь рабочему человеку все-таки скрашивающей: ароматические, медленно тлеющие палочки сигарет, превращающиеся в голубой дымок, который выпускает из ноздрей Шмёльцер, читая передовицу партийной газеты; виргинские сигары в фиолетовых коробках, соблазнительно проступающие сквозь целлофановое окошечко в упаковке.

Виргинская сигара с соломенным мундштуком должна торчать во рту у извозчика, это столь же неотъемлемая часть его экипировки, как котелок на голове и серьги в ушах. Щелчок хлыста. «Прокатимся, ваша милость?» — такая вот буржуазная аллегория, означающая, кто куда поднялся на социальной лестнице. Из-за этого ли или по какой-нибудь другой причине, но одноногий инвалид войны Подивински, владелец табачной лавки, всегда держит запас сигар, а уж сигарет у него и вовсе столько, что хватило бы на целый армейский склад: «Спорт» и «Египетские № 3», а также не гаснущие на ветру зажигалки, кремни, папиросные и сигаретные гильзы, почтовые марки, а на них уже не профиль императора в бакенбардах Франца-Иосифа с надписью «Немецкая Австрия» (политическая оплошность дирекции почт), нет, это самые настоящие, самые неподдельные марки республики. Такова единственная власть, которой обладает на земле инвалид Подивински. Самим выбором рисунка, а точнее, самим выбором марки, он говорит: лети, письмецо, лети! Лети, письмецо, но уже не почтой монархии над территорией некогда Священной Римской империи германской нации, время которой кончилось практически одновременно с упразднением почтовых привилегий дома Турн-унд-Таксис. Дружба, господин светлейший князь, социалистическая дружба, и поклон вам от моей деревянной ноги! И все же письмецо летит, пусть и не над просторами Священной Римской империи, да и не над многонациональной империей, которая пришла ей на смену, нет, оно облетает в случае необходимости всю республику от озера Нойзидлерзее до Боденского озера, и Подивински следовало бы гордиться своей почтовой привилегией, не имеющей никакого отношения к наследственному дворянству.

Почта республики: в республике власть принадлежит народу, ему же, то есть тебе и мне, принадлежит государство, а почта принадлежит государству, следовательно, каждое письмо принадлежит тебе и мне. Подивински, конечно, не осознает этот механизм перераспределения власти. Иначе он мог бы бросить взгляд на налоговую декларацию доктора Фриденталя, пролистать государственной важности служебную переписку Соседа, передать любовные письма дочери господина советника госпоже советнице и лично проверить обоснованность прошения служанки Рабе в фонд солдатских вдов по случаю потери кормильца. Однако Подивински довольствуется раздачей марок, он благодарен Соседу за разрешение обзавестись лавкой; инвалиды войны, пользующиеся хорошей репутацией, получили от государства монополию на торговлю табачными изделиями вместо пенсии от него же, родимого; он рад тому, что у него есть эта лавка, он спасается под ее кровом, он аккуратно раскладывает газеты на прилавке: толстую газету с кроссвордами, журнал для детей, «Рабочую газету», «Кроненцайтунг», он говорит жене Соседа-депутата, входящей к нему в лавку с сумкой, битком набитой продуктами: — Доброе утро, госпожа советница, чем могу помочь? — Коробку хозяйственных спичек, сегодня больше ничего не надо.

А рядом — молочная лавка, и здесь поход за покупками как раз заканчивается. Со звоном выставив на прилавок две пустые бутылки, она требует два литра молока, черпак погружается в алюминиевый бидон, наполняется, струя молока бьет в воронку, пока не побелеют, наполнившись одна за другой, обе бутылки. И еще шесть булочек, аппетитно похрустывающих, пока их заворачивают, двенадцать яиц, — яичная белизна, молочная белизна, белизна халата продавщицы, здесь все настолько бело, что вполне можно было бы заодно торговать и пикейными жилетами белого цвета.

ПРОМЕЖУТОЧНАЯ ПОЗИЦИЯ И ПЕРВЫЙ ЭТЮД:

Можно ли заниматься политикой на газовых фонарях?

Эпиграф 1:

«…она рассказывала, как тоскливо было при белых в Херсоне. Они вешали на фонарях главных улиц.

Повесят и оставят висеть.

Приходят дети из школы и собираются вокруг фонаря. Стоят. История эта не специально херсонская, так делали, по рассказам, и в Пскове».

Эпиграф 2:

«Даже то, что происходит на углу кафе „Сирк“, подвержено законам Космоса».

Можно ли заниматься политикой на газовых фонарях, и способен ли на такое наш мальчик в матроске? Газовый фонарь есть предмет, предназначенный для освещения улиц, но в политической жизни человека он может означать и окончательное затемнение, если того на нем повесят. Но в той же малой мере, в какой правоверный католик старой школы вспоминает о последнем причастии, заливая керосин в допотопную лампу, какими все еще пользуются в глухой провинции, куда не проведено электричество, столь же мало думает о возможности окончательного затемнения и праздный гуляка, фланирующий по главной улице столицы многонациональной империи, начиная с угла кафе «Сирк»: целую ручки, мадам; он помахивает тросточкой и приподнимает котелок; честное слово офицера; свиданье в оперной ложе; любовь к императору для меня превыше любви к замужней женщине; я принимаю вызов на эту дуэль; стройные рыцари в приталенных вицмундирах обмениваются в качестве пароля словом «привет»: привет, подполковник; не успеешь оглянуться, старина, а смерть уже тут как тут; выходки анархистов; арестуйте этого мерзавца; у прекрасной Дезире сегодня круги под глазами — неужели от плакала?

Вот так проходит он под платанами по Рингштрассе к Опере, а далее — к парламенту, Бургтеатру и ратуше мимо бесчисленных газовых фонарей, ведущих при свете дня праздное существование, ведь лишь когда смеркается, газ начинает поступать вверх по трубкам. В 1908 году подача газа городской газовой службой составила 108 миллионов 501 тысячу кубометров. Длина газопровода, все на тот же 1908 год, — 608 тысяч 185 метров. Общее число уличных фонарей в черте города — 22 тысячи 398. Вот таким образом, отвечая потребностям города, газ поступает по трубкам и несет свет — мирный свет, мирный газовый свет.

В «Немецком медицинском еженедельнике» пишут:

«Самые известные в мирное время газы, — азот, синильная кислота, угарный, — в военных целях находят наименьшее применение, отличаясь чрезмерной летучестью. Особое значение когда-то имели газы раздражающего действия: мышьяковый трихлорид, дифенилхлорарсин, дифенилцианарсин, приводящие человека в ужасающее, хотя и не опасное для жизни состояние: он кашляет, отхаркивается, у него слезятся глаза, течет из носу, выделяется слюна, его рвет.

Этот газ слишком безобиден, и его можно было использовать лишь до тех пор, пока не изобрели защитные маски. Удушающие газы, как, например, фосген, хлор, бром, хлорпикрин и так далее, являются настоящими газами лишь отчасти, частично же они представляют собой дисперсные жидкости, то есть пир, и, следовательно, поражают органы дыхания, в первую очередь — легкие. Их поражающее воздействие столь избирательно, что почти не затрагивает органы чувств и нервную систему, так что подвергшийся их воздействию часто и не замечает, что именно он вдыхает, и наполняет легкие ядовитым веществом. Лишь через несколько часов появляются симптомы отравления. Стенки легочных пузырьков становятся проницаемыми для крови, и в результате из крови в легкие безостановочно поступает вода. Смешиваясь с вдыхаемым воздухом, она образует пену, увеличивая тем самым объем легких в пять-шесть раз».