Книжный червь - Тибор Фишер

Фишер Тибор

Книжный червь

Он толкнул дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Задержался на мгновение у доски объявлений: вдруг появилось что-то новенькое. Ни-че-го.

Только сведения о воришках, специализирующихся на кражах в книжных магазинах. Скупые перечни примет, вроде: ирландец, давно не мылся — пахнет, крадет атласы. Или: очки в роговой оправе, длинный плащ, сэндвичи, «увлекается» садоводством. Статистика продаж и оборота. Вакансии в книжных магазинах. Он открыл шкафчик, где, как он знал, стоит кофе. Включил электрический чайник. Встряхнул банку, куда сотрудники опускали «кофейные деньги». На дне обнаружился пятак и два десятицентовика.

Управляться с кофе по наитию — дар, которому можно позавидовать. Сравнительные достоинства сортов и прочее — о таких вещах он никогда не задумывался. Варя кофе, он никогда не замирал в замешательстве: сколько ложек на чашку, сколько молока, сахара. Варка кофе — иные делают из этого целый ритуал. И все они не годились ему в подметки.

Полистав свежие книги, он попробовал сделать несколько телефонных звонков. На том конце провода никто не отозвался.

И вот он потягивал кофе, с наслаждением откинувшись в кресле.

— Хорошо! — подумал он. — Положа руку на сердце — не то, чтобы хорошо… Больше, чем… в общем, очень даже. Тихо, спокойно. Эка важность день рождения! Минут пятнадцать он забавлялся этой мыслью. Еще несколько минут спрашивал себя — а так ли уж он прав? И еще с полчаса ему думалось: встречать собственный день рождения в подсобке книжного магазина, выложив на стол пару бананов и полбатона черствого хлеба… По его меркам — вполне мило, а если взглянуть со стороны? Неужто в их глазах он достоин жалости? Какое ему дело, что думают о нем другие… Тут он почувствовал, что думать об этом ему уже надоело.

Ему нравилась атмосфера этого магазинчика. Тихо, уютно. Жаль, что он здесь не работает, однако — пора браться за дело.

Утром, никем не замеченный, он выскользнул из отдела книг по естествознанию, вышел из магазина и направился к Порту.

Он переходил тихонькую улочку, когда к нему пристал тощий высокий негр.

— Именно то, что вам надо! — Не отвечая, он продолжал идти, настоящий житель большого города: не слышащий никого и ничего. И все же он знал: ему опять не удастся выглядеть нищим, безумным и страшным, чтобы все от него шарахались. Нищенство и безумие — в этом он преуспел, а вот насчет того, чтобы внушать ужас… Однако когда негр предложил ему слона… Он остановился, как вкопанный.

Заглянув в трейлер, он убедился, что там и вправду стоял настоящий индийский слон. Молодой слон — достаточно молодой, чтобы войти в трейлер для перевозки лошадей, но достаточно взрослый, чтобы с одного взгляда понять он порядком рассержен и ему уже надоело со слоновьей грацией биться о стенки трейлера. Поматывая головой, слон, однако, продолжал бузить.

— Вот слон, который вам нужен, — выдохнул продавец. Парню хотелось сбыть слона с рук как можно скорее, и голос его звучал на редкость убедительно. Настолько убедительно, что ему даже на мгновение почудилось, будто и впрямь никак не обойтись без слона. Если ему что и нужно, то именно этот экземпляр. Но порыв, едва возникнув, тут же растаял. Одно и то же, всякий раз — одно и то же: вам внушают, что без того-то и того-то вам не жить, или что вам это обязательно должно понравиться, а потом — обзаводитесь этой штукой — и ни радости, ни удовольствия.

— Сто долларов. Всего-то — сто долларов!

И вправду выгодная сделка. Слишком хорошая цена, чтобы пройти мимо просто так. Но ему не нужен слон, со слоном хлопот не оберешься. Что-что, а уж это-то в свои тридцать три года он как-нибудь знал. Он принадлежал к числу людей, которых легче всего определить через отрицание, в частности «человек, которому не нужен слон». Что до продавца, он принадлежал к иной, куда более интересной категории: человек, которому нужно продать слона. Очень нужно. Отчаянно нужно. Но, в конце концов, где прикажете этого слона держать? Где держать слона, если вам негде жить самому? Хотя, — может, то был подарок судьбы: поддайся, дай убедить себя в необходимости покупки и начни жить как все — покупай, покупай — покупай до конца дней своих?

В камере хранения он взял свои вещи и принялся рыться в шмотье. Вытащив из вороха одежды футболку с красовавшейся на ней надписью «Книжный червь», он переоделся.

Футболка эта ему давно разонравилась — он стал ее стесняться. На футболке жирным шрифтом было написано: «Книжный червь», чуть ниже шли первые две строки «Илиады», а еще ниже, маленькими буквами — надпись: «Трепещи!». Футболки вроде этой носят по молодости лет, когда хотят бросить вызов миру. Как-то он сидел в недорогом ресторанчике — из тех, где обеды и пиво, — так некая дама, завидев его футболку, закатила целую лекцию о стиле в одежде. Не помогло даже то, что, слушая ее сентенции, он демонстративно читал две книги одновременно. Когда после настойчивых распросов леди выяснила возраст футболки — 12 лет, на лице ее изобразился неподдельный испуг. Футболку он так и не выбросил. Нехорошо выбрасывать одежду, которую еще можешь носить, а этой футболке, как на зло, не было сносу. Главное — всегда почему-то именно так и бывает…

Перед ним стоял выбор: пойти в «Парамаунт», благо до него отсюда рукой подать, и быстренько там ополоснуться, или же пойти в «Сильвану». В «Сильване» можно по настоящему помыться — у них был душ, но за это он должен будет вымыть полы и смахнуть пыль с книг. В «Сильване» было множество книг и стояли они так, что стирать с них пыль было на редкость неудобно. К тому же все эти книги он уже давно прочел, так что не было никакого смысла усложнять себе жизнь.

Он направился к «Парамаунту». Там он зашел в мужской сортир, разделся до пояса, ополоснулся, долго возился, чистя зубы ниткой, понял, что ему совсем не хочется работать… Он уже не первый раз заходил сюда помыться — и ни разу его не побеспокоили. Или, будучи бедным безумцем, местной обслуге он казался заезжим толстосумом?

Дальше в программе стоял кубинский ресторанчик, где он, как обычно, закажет дежурное блюдо. Заказ дежурного блюда избавлял его от скучной обязанности изучать меню, а официантов — от еще более скучной обязанности попытаться втрюхать это самое дежурное блюдо очередному посетителю. Он уже добрался до 1884 года и сейчас выложил на стол «Удивительную историю сэра Томаса Барта», которая была удивительна разве что своей тоскливостью, и «Историю Чарли Загадочного», загадочность которой сводилась к ее неизбывной скуке.

Он не прочел и трех страниц, как ему уже принесли цыпленка с чесноком и рис с темной фасолью. Отрезав первый кусок, он задумался, что же, все-таки, с отцом: умер он, или нет?

Говорят, по-настоящему мужчиной становишься только похоронив отца. Неужели как-нибудь, под вечер, его вдруг накроет мощная волна уверенности в себе, и он поймет: отца больше нет в живых. Другого способа узнать что-то об отце у него не было.

Он задумался: как часто эта мысль приходила ему на ум? Раз в день на протяжение последних десяти лет? По два раза на дню? Раз пять в неделю? Сколько же времени он на это извел? Пять минут на мыслишку? Десять минут? Сколько времени крадет у нас обдумывание одних и тех же мыслей? Мы привыкли жаловаться на то, что приходится заниматься одним и тем же делом, носить одну и ту же одежку, но почему-то никто не жалуется на то, что он думает одни и те же мысли. Тут он осознал: это — еще одна мысль, которая мелькала в сознании столь же часто, как и мысль об отце.

В кабинке напротив какой-то мужчина в шляпе пирожком, не отрываясь от газеты, отчитывал официанта за то, что дежурное блюдо невозможно есть.

За одно, во всяком случае, он мог быть признателен отцу: тот воспитал его так, что теперь ему было совершенно все равно, что есть. Никаких претензий к еде. Не то, чтобы отец был совсем уж никудышным поваром, но с тех пор, как от них ушла мать, еда дома всегда была безвкусной и одной и той же: сосиски, мясной пудинг, свиные отбивные. Что до иных плотских деликатесов, они слишком хорошо расходились в отцовской мясной лавке, чтобы попасть к ним на стол. Интересно, как часто он об этом задумывался? Собственно, всякий раз при виде человека, устраивающего сцены в ресторане или оставляющего на тарелке еду… Сам он еще в детстве твердо усвоил: трапеза — лишь испытание, через которое надо пройти.

Какая благодать, что хоть к собственным мыслям у нас иммунитет, усмехнулся он. Еще ни один человек не надоел себе своим собственным занудством! Столкнись он с парнем, по всякому поводу заявляющим: «за одно я, во всяком случае, признателен отцу…» и «трапеза — это лишь испытание, через которое надо пройти…», он бы пару дней потом изъяснялся разве что мычанием — его бы душило отвращение к словам. Так что, зрелость — это когда останавливаешься, только чтобы выслушать очередную нотацию, а в остальном едешь себе по накатанным рельсам…