Ничего личного - Дмитрий Бондарь

— Иван Семеныч, — по–русски окликнула инспектор своего начальника. — Товарищ советник! Здесь американца принесло с секс–туризмом каким‑то. Что мне с ним делать?

— Мой друг шутит, мэм, — вмешался я. — Он не хотел сказать ничего плохого. Мы здесь по делам. Бизнес. Инвестиции. Совместное предприятие.

— Не нужно шутить, — мрачно посоветовал подошедший Иван Семенович. — Здесь не цирк. Пропускай их, Клара.

С собой разрешалось провезти товаров–подарков на сумму всего в сто рублей. Всю фото-, видео-, звуковую технику надлежало задекларировать и потом непременно вывезти, либо заплатить пошлину в случае их отсутствия при выезде. Но мы ничего подобного с собой не везли, ведь по легенде все эти годы мы обустраивали монгольскую пустыню, и значит, сувениры должны быть тоже монгольские. Все это мы решили еще в Луисвилле и поэтому собирались заехать в какую‑нибудь "Березку" и приобрести там для домашних что‑то похожее на монгольское. В аэропорту ничего такого не нашлось.

Мы вышли на стоянку такси: в снежной метели легко узнавались многочисленные "Волги", но ближе стояли те самые новые "Москвичи", что так не понравились Захару.

— Прокатимся? — По его глазам было понятно, что он просто горит желанием провести натурные испытания флагмана отечественного автомобилестроения.

Сговорились с немолодым уже водителем, очень прилично лопотавшим на "русском" английском, за двадцать долларов добраться до Изотова — первый визит наметили к нему.

— Как агрегат? — Спросил Захар, разместившийся на переднем пассажирском кресле.

— Вот скажите мне, господа американцы, почему все, что у нас делается — все делается отвратительно? — взбеленился вдруг таксист. — Ведь дня не проходит, чтобы я что‑то не менял в этом дырявом ведре! Он начал сыпаться еще на площадке в магазине! А стоит почти как "Волга"! Вот почему ваши "Форды" по двадцать лет не ломаются, а наши еще на конвейере хлам?

— Сардж, разве твой "Форд" ни разу не ломался? — обратился ко мне Захар.

— Шутишь, Зак? — в тон ему ответил я. — Из автосервиса не вылезаю! То отзовут — неисправно крепление ремней безопасности, то тормозная система сбоит, то не заводится. Я бы с удовольствием поменял свой "торэс" на эту… как это называется, шеф?

— "Москвич", будь он проклят! — зло отозвался водитель. — Не, ну так‑то машина хорошая, салон удобный, чистый. Её бы до ума довести. Движок посильнее, гидроусилитель руля поставить. Знакомый привез из Польши "Трабант" немецкий — вот это убожество. А "Москвич" вполне можно было бы до ума довести. Только стоил бы он как хороший "Мерседес", но "Мерседесом" при этом еще бы не стал. Так что имеем то, что имеем. Не "Трабант" и то хорошо.

— Всегда приходится выбирать между желаемым и возможным, — философски заметил Захар. — Но любое дело состоит из множества маленьких шагов. И если их не делать, то ничего и не сделается. А вы где так научились разговаривать на английском?

— Я кандидат технических наук, бывший начальник лаборатории. СоюзДорНИИ, — с немалой гордостью пояснил таксист. — В аспирантуре язык учил. Технический, в основном. Переводы там, статьи в ваших журналах.

— Почему русский ученый возит людей на такси?

— Это… Михаил Сергеевич нам хозрасчет и самоокупаемость внедряет повсеместно. А мы выкручиваемся, чтобы ноги не протянуть.

— Что такое хозрасчет и самоокупаемость? — переспросил Захар.

— Это социализм с человеческим лицом, — непонятно ответил водитель. И добавил по–русски: — Будто раньше он был с рыбьим?!

— Не понял я, — повернулся ко мне Майцев.

— Семья у меня большая, приходится подрабатывать, — придумал оправдание таксист. — Жене нужно шубу из соболя и кольцо с бриллиантом, сыну новую машину. Дочь замуж собралась, тоже нужно подарки купить. Понимаете, товарищи буржуины?

— Да–да, — покивал головой Захар. — Сколько русский таксист должен ездить в Шереметьево и обратно, чтобы купить кольцо с бриллиантом в один карат?

— Да вот к вечеру уже и наберу нужную сумму, — усмехнулся водитель.

— В России очень дешево стоят бриллианты, Сардж, — сделал моментальный вывод Захар, играя роль недалекого прощелыги. — Если простой водитель за один день может приобрести жене кольцо с камнем. Давай‑ка делать здесь алмазный бизнес?

— Не–не–не, — услышав его, отказался от своих слов водитель. — Вы неверно меня поняли. Я целую неделю копил!

Понятно было, что хочется ему выглядеть достойно в наших глазах, а может быть, боялся проверки, но врал он достаточно неуклюже. Всем доволен, все нравится — со слышимым зубовным скрежетом почему‑то. Три–четыре года назад люди были куда более искренни. Или мне так казалось?

Спустя час мы стояли перед дверью в квартиру Изотова.

Звонок отозвался знакомой трелью, но дверь в этот раз открыл сам Валентин Аркадьевич.

— Сережа? Захар? Что случилось?

— Добрый день, — мы поздоровались синхронно, словно давно репетировали приветствие.

— Ничего не случилось, приехали погостить, посмотреть, — успокоил пенсионера Захар.

— Проходите, хлопцы, — Изотов настороженно посторонился. — Чай будете пить?

— С великим удовольствием, — опять вместе ответили мы.

— Ладно, тогда идемте на кухню, а то Юлька‑то моя к родителям на Новый год уехала, так что я здесь один хозяйничаю, сервировать вам стол некому.

Часа через два, когда мы поведали Изотову о своих достижениях, наслушались текущих новостей и буквально под горлышко наполнились чаем, я, наконец, не выдержал:

— Валентин Аркадьевич, мы ведь не просто так приехали.

— Да понял я, — ответил Изотов. — И в чем же дело?

— Помните наш разговор о том, какую экономику следовало бы развивать в России? В общем, у нас возникло несколько вопросов, которые не нашли очевидных решений.

— Нет мне покоя ни в старости, ни по смерти не будет, — посетовал Изотов. — Так что там у вас?

Я посмотрел на Захара — он всегда лучше умел формулировать и понятнее объяснять.

— Самое сложное, пожалуй, это определить перспективность тех или иных разработок наших ученых. Если две лаборатории в институте работают над разными темами — какая из них более достойна нашего участия, если ни я, ни Серый в их темах вообще ничего не понимаем? Кого поддержать, а кого перенаправить на другое? Где взять технологическую базу для опытного производства? Конечно, Серый может что‑то подсказать о тех направлениях, о которых что‑то слышал…

— Стой–стой–стой, — замахал руками Изотов. — Насколько я понял, вы не желаете выделять деньги на тупиковые исследования? Вам хочется, чтобы капиталы тратились с максимальной эффективностью? Чтобы вложенный доллар возвращался пятью?

— Ну, в общем, да, — согласился Захар. — Первая трудность, наверное, в этом. Вот представьте: в стране десяток институтов, исследующих антибиотики. Где‑то темы пересекаются, где‑то взаимоисключаются, какие‑то нужные вообще не поднимаются, а другие устарели еще позавчера, но до сих пор по ним ведутся исследования. Как быть?

Изотов задумался. Слышно было, как он изредка прихлебывает чай и где‑то у соседей надрывается телевизор. Мы с Захаром молчали, ожидая совета.

— Думаю так, — минут через десять вдруг сказал Валентин Аркадьевич. — Человеческая деятельность очень обширна и многогранна. Знать всё невозможно. Давайте представим, что у нас появился инструмент определения будущей коммерческой эффективности. И из каких‑то десяти научных тем, что предлагается профинансировать, мы видим безусловную привлекательность одной, более–менее практическую ценность еще трех и непонятное будущее у оставшихся шести. Кому нужно дать деньги?

— Тем, кто сможет их воплотить в реальные проекты, — отозвался я.

— Да? А вот я думаю — наоборот. Если на свободном рынке появляется некое знание, которое легко конвертировать в постоянный доход — будьте уверены, инвесторы найдутся. Но вот остальные проекты, оставшиеся шесть, нуждаются в поддержке, потому что: во–первых, кроме вас ее никто не окажет. Во вторых: в процессе одного исследования подчас находится нечто постороннее, невидимое поначалу. Историю пенициллина, я думаю, нет нужды пересказывать? В–третьих: наука — это не только открытия, но и разработка методологии.

Он поднялся со стула, подошел к книжной полке и взял с нее журнал "Наука и жизнь". Раскрыв его в середине, показал нам какую‑то серую фотографию со статьей:

— Вот пишут про сверхпроводимость. Первые сверхпроводники работали при температуре около абсолютного нуля. Теперь уже подобрали материалы, позволяющие добиться эффекта всего лишь при температуре в минус двести градусов. Теории, объясняющей такое поведение материалов, пока нет. Но мне кажется, что это только по причине небольшого количества накопленной статистики. Будет больше материалов — будет легче найти общие черты и объяснить явление, чтобы, в конце концов, создать сверхпроводник, работающий при комнатной температуре. Представляете эффект от такого изобретения?