Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна

— Мы… с… мы пришли с улицы с мальчиками… в соседнюю комнату… а они убежали, а я в темноте осталась… и заблудилась, — еле слышно пробормотала я.

— А! С улицы! Ну, что на улице? Все стреляют?

— Стреляют.

— Наши все пошли. И я бы пошел. Эх, пошел бы, кабы человеком был… Как там слышно, — одолеем нынче, а?

Я молчала, не зная, что ответить.

Свободной рукой он провел по моему плечу.

— Что-то на тебе шубка больно хороша… Словно на буржуйке… да нет, откуда буржуйке в нашем подвале взяться? Небось барыня какая-нибудь старую дочкину шубку отдала. Да?

— Да, — шепнула я.

— На, мол, тебе, у боже, что мне не гоже. Я денщиком у богатого офицера был. Тот мне тоже, когда я уходил, обносков своих надавал. Порядочный был, не дрался, как другие, — на войне убили.

— Выпустите меня отсюда, пожалуйста, — робко попросила я.

— Погоди. Скучно мне одному-то. Весь день один да один. А поговорить хочется. У меня и сон прошел.

— Я очень спешу. Мне надо, — сказала я.

— «Надо»! — сердито передразнил он. — Всем вам, зрячим, чего-то надо! А мне не надо, а?

Я молчала. Когда же я выберусь из этого страшного места?

— Ну, черт с тобой, иди!.. Да нет, постой! Грамотная?

— Да…

— Вот и ладно! — обрадовался он. — Письмо мне прочтешь. Нынче получил. От брата с фронта. Ванька, что со мной живет, плохо грамотный. Ничего почти не разобрал.

Он полез в карман.

— Мне некогда! Я спешу! — взмолилась я.

— Ну, нет, брат! Пока не прочтешь, все одно не отпущу. Не серди меня! Я нехорош, как рассержусь! У меня псих в голове от газов! На, читай.

Он сунул мне в руки письмо.

— Ну! — прикрикнул он грозно.

Мне снова стало нестерпимо страшно. Я собрала все свое мужество и дрожащими руками вынула письмо из конверта, развернула. Он все держал меня за руку выше локтя.

На мое счастье, почерк был крупный, довольно четкий — совсем детский.

Задыхаясь от страха, я вполголоса начала читать:

«Дорогой брат Петр Никифорович, шлю я Вам с фронту свой солдатский привет. А еще скажу я Вам, что нету больше сил солдату терпеть окопную жизнь. Прошел слух про мир, а миру нету и нету. Говорят, у вас там в тылу буржуи требуют: подавай войну до победного конца. Так вот бы их, проклятых, посадить заместо нас в окопы, пущай воюют до победного конца. А нам, солдатам, мир нужен. Дай мир, дай мир! Иначе бросаем фронт и идем в Россию колоть буржуев. У нас дома семьи умирают с голоду; родители, жены, дети небось не щенята. А мы лежим в мокрых окопах, вша ест, а сам думаешь, когда за тобой снаряд прилетит. Не будем мы еще зиму в окопах гнить, все, как один, уйдем с фронту. На что нам немца убивать, он солдат такой же несчастный, как мы, а на него там немецкий буржуй давит. А сам он передо мной совсем неповинный, как и я перед ним. Мир нам нужен, мир.

А еще скажу я Вам, что земляка нашего Посыпкина Василия снарядом наповал убило, а Степанову Косте обе ноги оторвало. А в окопах очень холодно и мокро, и сил больше ждать нету; коли миру не будет, сами уйдем.

Остаюсь ваш брат Михайло Никифоров».

Я замолчала, потрясенная. «Ты понимаешь, что такое война, Ирина? Кому она нужна?» — прозвучали в ушах слова Володи. И вдруг так ярко представился доктор в мягком кресле с душистой сигарой во рту и с разговорами о «победном конце»…

— Ха! До победного конца! — вскричал слепой и вдруг захохотал так, что мороз пробежал по моему телу. — Черти проклятущие! Мы вам покажем! А глаза мои вернете?! У-у, проклятые, у-у-у, — и он как-то дико, по-звериному, застонал.

— Выпустите меня! — крикнула я с отчаянием.

— Иди! — прерывисто зашептал он. — Иди, ты зрячая! Иди, бейся, воюй, грызи их зубами, ногтями рви!.. Нет больше моих сил!..

Он схватил меня за плечи и, толкая перед собой в полной тьме, вывел на лесенку и во двор.

— Иди, иди! Воюй! — крикнул он еще раз, и его сапоги быстро затопали обратно вниз по лесенке. «У-у-у», — донесся до меня все тот же звериный стон.

Я хотела бежать, но ноги мои подкосились, и я упала. Попыталась вскочить, но дрожащие ноги не держали, я схватилась руками за стену дома и снова скользнула на землю. Я села на холодные, влажные камни, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Все внутри мелко дрожало, гулко тукало сердце, где-то около самого горла, во рту было сухо.

Что же это? Неужели я не сплю, неужели все это не страшный, дикий кошмар? Мысли лихорадочно путались. Где сейчас Володя?.. Где этот ужасный человек со шрамом? Найдет ли его Аким? Мне нужно бежать, бежать, а ноги не идут… «Солдату нет сил терпеть окопную жизнь… Дай мир, дай мир…» Няня хватится меня… Вдруг хватилась… Побегут искать!.. Бежать, бежать скорее!.. Нет, не могу встать… Из-за ляльки дерутся девочки… «Моя!» — «Нет, моя»… «Мамка ушла и хлеба не оставила…» — «Иди, бейся, воюй, грызи зубами…» «Псих в голове от газов…» Володя! Володя, где ты?.. Как холодно сидеть на камнях… Пойти домой? Там тепло, тихо, там няня… А Володя?.. Нет, нет, бежать!.. «Война до победного конца…» — «Ты понимаешь, Ирина, что такое война?»

И, точно в ответ, где-то громко ухнул пушечный выстрел. Я сильно вздрогнула, открыла глаза. Тусклая лампочка в подворотне слабо освещала двор-колодец. Издали донеслось несколько ружейных залпов. Потом снова стало тихо, — только обычный глухой городской шум.

Со стороны главного двора раздались шаги, какие-то взволнованные голоса. Мне даже послышался голос няни. Меня ищут?! Испуг придал мне силы, я вскочила, бросилась в самый темный угол дворика, прижалась за водосточной трубой. Шаги прошли в один из подъездов, голоса затихли.

Скорей, скорей на улицу, — подальше от нашего дома! Ноги уже не дрожат, сердце бьется ровнее, никто не держит меня. Бежать, бежать!..

И вот я снова на улице. Снова с бешеной силой захлестнул острый осенний ветер. Я остановилась, оглянулась. На улице было пустынно. Куда же бежать? Ну, конечно, на тот угол, — найти Володю во что бы то ни стало.

В первый раз в жизни была я на улице одна — без няни, без горничной. Дорогу к Конюшенной улице я приблизительно знала, — на ней жили родственники, к которым меня иногда возили. Снова трахнули один за другим два выстрела. Они заставили меня на мгновение остановиться, потом я побежала еще быстрее. Я бежала по тротуару у самых стен домов, никто не обращал на меня внимания.

— Стой, друг! Откуда? Куда?

Я чуть не ткнулась в спину человека, шедшего передо мной. Он остановился сразу, загородил дорогу быстро идущему навстречу юнкеру.

— А! Вася! — вскричал тот радостно и отдал честь. — Я прямо из Зимнего. Что там делается, кабы ты знал!

— Ну что? Как? Расскажи! Ведь правительство там?

Я отступила на шаг, прижалась к стене дома и стала напряженно слушать…

— Да понимаешь, растерянность полная. Правительство разговоры разговаривает, а большевики наседают. Зимний со всех сторон окружен, и кольцо все сжимается. Дисциплины никакой. Один одно приказывает, другой другое. Ни черта не разберешь! Ну их совсем к черту, было бы за что пропадать! Все равно дело потеряно.

— Потеряно? Не может быть! — с ужасом воскликнул другой.

— А ты поди, сам посмотри, коли не веришь. Штаб давно в руках большевиков. Зимний окружен. Большевики поставили правительству ультиматум: либо сдавайтесь, либо «Аврора» пушками заговорит…

— Ну? И что же?

— Правительство не сдается. Хочет с честью умереть.

Ну, а защитники его тают и тают. Впрочем, много юнкеров еще там осталось. Женский батальон целиком там. Чудно! Ну, что они могут сделать?

— Да ты-то как же ушел?!

— А что мне там делать? Из нас многие ушли, не я один. Говорят тебе, — было бы за что умирать. Посмотрел бы ты, что там в столовой делается! Пир во время чумы. Полным-полно пьяного офицерья. Смотреть противно! Позор! А у большевиков — сила.

— Да, но страшная сила! Это же ужас, если они возьмут власть!

— Кто знает?! — задумчиво сказал юнкер. — По-моему, у них — дисциплина. Организация у них чувствуется. А у нас что?