Страсть Северной Мессалины - Елена Арсеньева

«Черт с ней, пусть беременеет от кого хочет, – подумала царица обреченно. – Салтыков – это еще не самое большое зло. Он хотя бы красив и хорошего рода. Ребенок будет с благородной кровью. Главное, чтобы эта глупенькая Фике нормально родила!»

Теперь предстояло донести «высочайшее повеление» до Екатерины, которая очень боялась попасть снова в неприятность и на какое-то время даже перестала встречаться со своим возлюбленным. Салтыков от обиды начал вовсю ухаживать за молоденькими фрейлинами. И между влюбленными пробежала очень большая и очень черная кошка.

На помощь императрице вновь пришла верная Марья Чоглокова. Она явилась к великой княгине как-то под вечерок и, кося глазами от неловкости и важности своей миссии, завела разговор о том, что бывают случаи, когда государственные соображения должны оказать верх над всеми другими, даже над законным желанием супруги остаться верной мужу, если он не в состоянии обеспечить спокойствие империи в вопросе о престолонаследии.

В это же самое время подобный разговор вел с Сергеем Салтыковым канцлер Бестужев. Таким образом, бывшая Золушка получила санкцию ее величества на измену его высочеству.

– Ваше величество, тут от светлейшего явился адъютант Дмитриев-Мамонов с картинами.

Екатерина уронила табакерку:

– Ты меня напугал, Захар Константинович!

Камердинер кинулся поднимать табакерку. Эта была у императрицы одна из самых любимых – прямоугольная, золотая, с крупными сапфирами и бриллиантами, работы знаменитого ювелира Позье. Несмотря на то что разнообразнейшие табакерки можно было увидеть на всех столах и подоконниках в ее кабинете и других комнатах «собственной половины», любимых табакерок у Екатерины было три: вот эта, с сапфирами, потом еще одна, чисто золотая, без вставок, мастера Адора, где императрица была изображена в образе Минервы, в ее знаменитом шлеме, и еще одна – с портретом Петра I. Захар Константинович доподлинно знал, что в случаях затруднительных государыня иногда долго смотрела на портрет Петра Великого, словно советовалась с ним. Уронить ее считалось дурной приметой. После такого случая императрица могла прохандрить весь день. И Захар Константинович возблагодарил небеса, что упала другая табакерка.

Он поднял драгоценную безделушечку, подмел собственным носовым платком рассыпавшийся табак, достал из шкафа особую, с туго завинчивающейся крышкой, круглую коробку (там хранился любимый табак императрицы) и наполнил табакерку заново.

Екатерина Алексеевна очень любила нюхать табак, пристрастилась к этому, едва приехав в Россию. У императрицы Елизаветы Петровны переняла. А та – у своей матушки Екатерины, вернее, Марты Скавронской. Впрочем, Марта и трубочку могла покурить за компанию с супругом своим, Петром Алексеевичем… Елизавета же Петровна уст табачищем поганить не желала и только изящно втягивала носиком малую понюшку, чтобы прочихаться – и «прочистить» мозги, как это называлось. Многие дамы этим баловались – мужчины относились к такому весьма снисходительно. Однако Петр Федорович, голштинец чертов, бывший принц, бывший император, бывший муж и бывший мучитель Екатерины, настрого жене эту забаву воспрещал. И вовсе не потому, что полагал табачное зелье несовместимым с женской красотой или, к примеру, брезговал целовать уста, от которых исходил табачный дух. Ничуть не бывало! Его первейшая фаворитка, Елизавета Романовна Воронцова, вообще трубки изо рта не выпускала. К тому же она непрестанно сквернословила и хлестала водку почище любого солдафона. Просто-напросто Петр Федорович – надо надеяться, адский пламень изрядно лижет ему пятки! – норовил лишить жену малейшего удовольствия. Порой он ни с того ни с сего начинал обыскивать ее карманы (а не запрятана ли в какой-нибудь из них запретная табакерка?!) и не стеснялся отвесить великой княгине, а позднее и императрице оплеуху, если что-то находил. Не то чтобы ее так уж тянуло к табаку, но запретный плод невероятно сладок. Поэтому Екатерина привыкла пользоваться табакерками придворных, каждый из которых был счастлив оказать ей столь маленькую – и столь приятную – услугу. Однако вскоре и эта тайная радость оказалась под запретом. Император посулил упечь в крепость или загнать в ссылку любого, кто даст Екатерине понюхать табак. Поскольку глупое слово у него никогда не расходилось с не менее глупым делом, Петру удалось нагнать страх на придворных. И тогда на помощь пришли слуги Екатерины, которые любили ее и не любили императора. По всем комнатам в укромных местечках были припрятаны табакерки, запас ароматного зелья в которых никогда не иссякал. Так и повелось, вот разве что стояли табакерки открыто, не таясь. Екатерина Алексеевна никогда не носила их в кармане, чтобы платье не пахло табаком. По той же причине брала она табак левой рукой, потому что правую подавала для поцелуя.

Впрочем, это было непреложное правило, коему следовали все дамы.

Закончив возню с табакеркой, Захар Константинович поднял глаза на государыню. Она смотрела лукаво:

– Коленки отряхни.

Зотов смахнул с белых бумажных чулок несколько прилипших к ним табачных крошек и снова выпрямился:

– Так что, ваше величество, изволите повелеть внести картины?

Лукавства в глазах Екатерины поприбавилось. Зотов отлично знал, зачем светлейший прислал этого Мамонова. Прозрачны были замыслы Григория Александровича и для императрицы. Однако считалось хорошим тоном соблюдать некий декорум в деликатном деле.

– Картины, говоришь? – проговорила Екатерина задумчиво. – Ох, было бы мне время на картины глядеть. Я вот новую пиесу заканчиваю – о Горе-богатыре. Дала почитать Храповицкому, жду его с минуты на минуту… А впрочем, пока его нету, давай, зови этого Мамонова.

Зотов, сохраняя важный вид, поплыл к двери. Про пиесу он был уже наслышан от приятеля своего, Александра Васильевича Храповицкого. Тот являлся непременным редактором, а порой и переписчиком всех сочинений императрицы. На сей раз государыня изваяла едчайшую и язвительнейшую сатиру на своего, с позволения сказать, сына и наследника, Павла Петровича, которого всю жизнь терпеть не могла не только из-за его происхождения, но пуще – из-за мерзкой натуры. Не будучи никоим образом сыном Петра Федоровича, он умудрился оказаться точным его подобием по характеру, ужимкам, привычкам и пристрастиям. И уж коли императрица не могла его переделать, то отводила душу в своих писаниях.

Дверь открылась. Вошли трое слуг, внесли три полотна и пюпитры для них. Вслед появился молодой человек – среднего роста, изящный… ого, какие брови, подумала Екатерина! Знакомое лицо. Ну конечно, знакомое, коли адъютант Потемкина, она просто не могла его не видеть раньше… однако нет, с этим красивым, холодноватым лицом связано какое-то неприятное воспоминание… нет, не неприятное, скорее, забавное. Но какое именно?