Сирота - Николай Дубов

— Кто стучит? — обернулась Людмила Сергеевна.

Витька пнул Шарика ногой, но тот, выражая радостную готовность снести все, что угодно хозяину, застучал еще громче.

Людмила Сергеевна подошла и заглянула под парту:

— Чья собака? Вон из класса!

Витька сгреб Шарика, подтащил его к двери и сердито пнул. Шарик заскулил не столько от боли, сколько от обиды. Класс зашумел, захохотал. Витьке тоже стало смешно, и, возвращаясь на место, он подмигнул ребятам. Должно быть, Людмила Сергеевна заметила и подумала, что он нарочно подстроил с собакой. Она положила указку на стол и вытерла пальцы платочком. Лицо ее побледнело.

— Гущин, выйди из класса! — высоким, чужим голосом сказала она.

— А чего это я пойду? Я ничего такого не сделал, — сказал Витька и сел за парту.

— Выйди за дверь, я говорю.

Класс выжидательно замер.

— Да чего вы придираетесь! Никуда я не пойду.

— Пойдешь! И в следующий раз придешь с отцом.

— Ну да, — хмыкнул Витька, — так он и пойдет сюда! Есть ему когда ходить из-за всяких пустяков!

Людмила Сергеевна побледнела так, что стало страшно смотреть, но Витька обозлился и ни на что не обращал внимания.

— Немедленно уходи из класса и без отца не возвращайся!

— Никуда я не пойду. А скажу отцу, так сами жалеть будете.

— Ты мне грозишь? — Людмила Сергеевна схватила журнал и почти выбежала.

Ребята молча проводили ее глазами и так же молча повернулись к Витьке. Он чувствовал себя героем: не струсил, не отступил. Пусть попробует что-нибудь сделать! Она недавно в школе и просто не знает, кто Витькин отец, вот и придирается.

— Ну, знаешь, Витька, это уж совсем… — сказал Сенька и покрутил головой.

— …свинство! — закончил за него Толя Крутилин, староста класса.

— Свинство, и больше ничего!

— Что ты, Толя! — в комическом ужасе закричал Владик Михеев. — Он же папе пожалуется! Папа же тебя — в-во! — и, растопырив пальцы, крутнул ими в воздухе, показывая, что сделает с Толей Витькин папа.

Все захохотали. Витька растерянно оглянулся. Он ожидал, что ребята будут на его стороне, — он ведь так ловко «срезал» учительницу, — а получилось наоборот: они стали на сторону Людмилы Сергеевны и смеялись не над ней, а над Витькой.

— Эх ты, руководящий товарищ! — пренебрежительно процедил Сережка Ломанов.

Витька почувствовал, как у него загорелись уши, потом щеки, все лицо. Уж от кого другого, но от Сережки он не ожидал.

Сережка был его дружком, ничего не боялся и всегда первый заводил всякие истории. Его мать то и дело вызывали в школу; кажется, он не раз пробовал отцовского ремня, но не падал духом и всегда готов был поддержать любую выдумку. А теперь и он оказался против…

А что он такого сказал? Правильно сказал! Факт же: Витькин папа — секретарь горкома, и главнее его в городе нету никого.

Витька видел, что за его отцом приезжает машина, а за отцами других мальчиков — нет. Дома у отца в кабинете стоял телефон, а ни у кого из знакомых ребят телефона дома не было. Отца все слушались.

Витька не раз слышал, как отец сердито разговаривал по телефону и грозился "поставить вопрос на бюро". Витька хорошо знал, что горком — в городе самый главный, а раз папа — секретарь горкома, значит, он главнее всех.

Понемногу Витька начал считать, что они — отец, а значит, и он — не такие, как другие, все должны их слушаться и бояться. То есть не то чтобы бояться самого Витьки, а бояться отца и, значит, не трогать Витьку. И, конечно, историчка, как только узнает, что он сын того самого Гущина, постарается все замять.

Однако Людмила Сергеевна не стала заминать. На следующий урок вместо нее пришел Викентий Павлович. Он хмуро посмотрел поверх очков на Витьку и сказал:

— Иди, Гущин, к директору.

К директору Витьку еще ни разу не вызывали, и он, хотя пошел вразвалку, делая вид, что ему все нипочем, начал уже жалеть, что вовремя не отступил и заставил учительницу уйти из класса. У двери кабинета он остановился, чтобы собраться с духом. За дверью бубнил недовольный голос Галины Федоровны:

— Ну как вы представляете, Людмила Сергеевна: что же, секретарь горкома придет объясняться и выслушивать ваши поучения?

— А почему нет? Он родитель или только секретарь горкома? И потом: я ничего не представляю и представлять не хочу! — Негодующий голос Людмилы Сергеевны дрожал. — Я знаю, что это возмутительно и этому надо сразу же положить конец!

— А! Легко вам говорить… А что мне в гороно скажут!

— Что бы ни сказали! Я сама пойду и скажу…

— Да спрашивать-то с меня будут! Нельзя быть чересчур принципиальной…

— Нельзя быть беспринципной!

— Ну вот, теперь вы хотите меня оскорбить.

— Что значит «теперь»? Выходит, я этого мальчишку оскорбила?

— Да нет, ну надо же все-таки понимать…

— Что — понимать? Вы подумайте, что из этого мальчишки дальше будет! Это же погибший человек!..

"Погибший человек" Витьку обозлил, он потянул ручку двери и, уже входя, услышал, как Людмила Сергеевна сказала:

— Как хотите, Галина Федоровна, так работать нельзя. Или вызывайте родителей Гущина, или я немедленно подам заявление об уходе. И пусть меня вызывают куда угодно…

Витька остановился возле двери. Людмила Сергеевна взяла свой портфель и вышла.

— Подойди сюда, — сказала Галина Федоровна. — Что ж ты так?.. А?

Урок сорвал, Людмилу Сергеевну обидел… Нехорошо! Да. Не ожидала я от тебя…

Директор долго объясняла Витьке, как он нехорошо поступил, что он должен показывать пример, быть образцом для других школьников, а он вот, наоборот, не показывает примера, не служит образцом, а поступает нехорошо. Витька слушал ватные слова и приободрялся: он уже видел, что Галина Федоровна сама боится, ничего ему не сделает и ищет только способа загладить происшествие.

— Да. Так ты вот что… — сказала под конец директор. — Папе, конечно, некогда ходить… А ты скажешь маме, чтобы она зашла…

Витька повернулся и вышел.

— Ну как, пропесочили ответственного товарища? — шепнул Сережка, когда Витька сел на место.

Витька показал ему кулак и сразу же после звонка ушел, чтобы не отвечать на расспросы.

Шарик, во всем виноватый и ни в чем не повинный, верный Шарик бросился ему навстречу и восторженно запрыгал вокруг. У Витьки отлегло от сердца. И потом, солнце так сильно, не по-осеннему пригревало, такое глубокое небо голубело над головой, что все мрачные мысли мало-помалу улетучились, и за обедом — отец приезжал обедать позже, перед вечером, — он весело рассказал, какой фортель выкинул сегодня Шарик. Мама и Соня посмеялись над Шариком. Потом, между прочим, Витька сказал, что директорша просила маму зайти.

— Зачем? — насторожилась мама.

— Не знаю, — притворился беззаботным Витька.

Спешить навстречу неприятностям, чтобы поскорее оставить их позади, он еще не научился и предпочитал, по возможности, отдалять их.

Мама сказала, что ей нужно идти на почту и по дороге она зайдет в школу. Витька свистнул Шарику, убежал гулять — под воскресенье с уроками можно было не торопиться. Вернулся он к вечеру и по тому, как посмотрела на него Соня, понял, что дома уже всё знают. Витька помрачнел, насупился, готовясь к маминой нотации, но мама ничего не стала говорить. Она вышла из отцовского кабинета с расстроенным лицом и, глядя в сторону, сказала:

— Иди к отцу.

Таким отца Витька никогда не видел. Он бывал раздражен, недоволен, сердит. Сейчас он был в бешенстве. Лицо его побагровело, глаза ушли под нависшие, широкие брови; в кулаке, когда Витька вошел, с хрустом переломился толстый карандаш.

— Ну, рассказывай, как ты меня позоришь! — сдерживаясь изо всех сил, сказал отец.

Витька перевел дыхание и промолчал.

Отец сорвал с себя ремень, схватил Витьку за руку, хлестнул его ниже спины, потом отшвырнул ремень и оттолкнул Витьку. У Витьки сами собой закапали слезы. Боли он не почувствовал, но такое случилось первый раз в Витькиной жизни. Ему стало страшно и стыдно. Должно быть, стыдно было и отцу, потому что он отвернулся, схватил другой карандаш, и он тоже хрустнул у него в кулаке.

— Говори! — крикнул отец, швыряя обломки карандаша на пол.

Потерянным голосом, то и дело останавливаясь, Витька долго и нудно тянул из себя: "Ну, она сказала", "а я сказал", "а потом она сказала"…

Когда Витька повторил, что "она пожалеет, если он скажет отцу", отец вскочил, но вдруг широко открытым ртом начал хватать воздух все чаще и чаще и все никак не мог захватить, потом медленно и мешковато стал оседать на диван. Это было так непонятно и жутко, что Витька заорал не своим голосом и выбежал. В кабинет вбежала мама, тоже закричала и бросилась к телефону. Все время, пока Соня и мама бегали с мокрыми полотенцами, пока приехал, а потом уехал врач, Витьку никто не замечал. Он съежился, забился в угол дивана в столовой и, дрожа, тихонько повторял: "Ой, только не надо!.. Ой, только не надо!.."