Моя коллекция - Лев Разумовский

На худсовет я попал в 11.30, с трудом уговорив очередь пропустить меня для переговоров.

Высокий синклит проявил явное недовольство. «График составлен, где вы были раньше? Нет, мы не поедем, и так много заявок, мы не лошади…». Но в конце концов, члены совета посовещались и согласились приехать между пятью и семью часами. Окрыленный, кинулся домой, чтобы захватить в мастерскую книги и еду.

Дома застал такую картину: вся квартира завалена миллионом тряпок из а) кучи Машкиных вещей, привезенных из детского сада б) кучи Лениных вещей из экспедиции и в) кучи наших общих вещей, подготовленных для упаковки в Игналину, при условии разбора и подбора их из куч «а» и «б».

Посреди всего этого хаоса стояла Лена в состоянии полной прострации, с Машкиными трусами в одной руке и иконой, привезенной из экспедиции, в другой и слушала, раскрыв рот и очи, богословскую лекцию какого-то странного молодого человека, с бородкой, длинными волосами и глазами, глядящими в разные углы комнаты. На столе лежали бронзовые складни, оклады, иконы и иконки — трофеи экспедиции.

Я поздоровался. Молодой человек назвал себя Виктором и представился первым секретарем митрополита Никодима. Сам он в чине монаха, и его задачей, как он пояснил, является уговорить Лену пожертвовать икону ленинградскому владыке.

Тут уж и я обалдел. Много было у нас дома всяких пьяных и несчастных женщин, приведенных ночевать на мой диван, бывали и музыкальные шизики, неврастеники, душескрёбы и истерики, но живого монаха ещё не было. Привёл его какой-то Ленин студент, недавно вышедший из Бехтеревки. Они о чём-то бурно спорили, монах Витя и бехтеревский студент. Витя, вроде бы, должен был купить какую-то икону для передачи в Церковище взамен той, которую привезла Лена.

Дальше мне слушать было некогда. Я бестактно прервал жизнеописание святого Луки, житие которого в данный момент обсуждалось, в связи с изображением оного в окружении шестнадцати серафимов, и сказал Лене:

— Я в мастерскую на худсовет. Приду часов в девять. Напоминаю тебе, что шестнадцать серафимов — цифра абстрактная, а вагон номер 12, отправляющийся в Игналину в 0 часов 8 минут — цифра вполне конкретная.

Лена посмотрела на меня, как через стекло, и ничего не ответила.

В мастерской я развернул работу, первый раз за день поел и растянулся на диване. Через пятнадцать минут пришёл Вася, удравший из «Самоцветов», и мы начали наводить марафет в мастерской к худсовету и поправлять работу. В четыре я выскочил на площадь позвонить из автомата Лене, так как мне не давал покоя вчерашний хулиганский инцидент во дворе. Было занято. Для страховки я решил вернуться в мастерскую — взглянуть, не приехал ли худсовет, что в принципе было невероятно, так как они обещали прибыть между пятью и семью… и уже издали увидел голубой зад худфондовского автобуса около мастерской!..

Вбежал в мастерскую я как раз, когда председатель худсовета Стамов Василий Гаврилович возмущенно допрашивал Васю:

— А где же Разумовский? Ведь мы же ему любезность сделали…

Тут я выскочил из-за спин и, переведя дух, выпалил:

— Разумовский здесь, за любезность спасибо. Давайте, мы вам покрутим работу.

Работу (портрет Калинина) приняли сразу, с мелкими замечаниями. Мы с Васей поздравили друг друга, я попрощался и ринулся домой, чтобы узнать, как идёт подготовка к отъезду.

В 16.30 я уже был дома. Монаха и студента из Бехтеревки не было. Один рюкзак был уже собран. Мы с Машей побежали в химчистку сдать зимние вещи, а заодно и в детскую поликлинику, где ей выдрали три молочных зуба.

Вернувшись домой, я застал ещё один собранный рюкзак, кучу Лениных студентов и Лену, названивающую по телефону:

— Вероничка, приходи! Будет очень интересный человек! Леночка! Приходи! Будет священнослужитель!..

Гость пошёл косяком, среди узлов и чемоданов носились какие-то малоизвестные мне дети, Лена продолжала паковаться и искать периодически пропадавшие нужные вещи, бепрерывно звонил телефон, хлопали двери, пришли Оля с Алёной, Вероничка, с Таирой и Леночкой, гости сели за стол в напряжённом ожидании обещанного священнослужителя, было уже десять часов, а монах всё не приходил с купленной на обмен иконой. Пока что Лена предложила послушать привезённые ею из экспедиции записи песен цыганского табора.

Грянул хор цыган. Мы с Машкой пошли примерять Сюркиса в чемодан. Он туда сам запрыгнул и сидел в чемодане как миленький — единственное нормальное существо в этом сумасшедшем доме.

Раздался телефонный звонок. Лена ринулась к трубке, и по обрывкам тревожных и расстроенных вопросов-ответов, я понял, что монах Витька на взятые у Лены двадцать рублей напился до положения риз и придти не может, а об иконе и вообще нет речи…

Было уже около одиннадцати, когда наиболее трезвые гости выключили магнитофон и начали, под моим нажимом, перетаскивать вещи к выходу. Быстро свернули стол. Оля и Алёна вымыли посуду.

В 23.15 пропал Сюркис.

Машка взвыла.

Я поймал беглеца на лестнице, посадил в чемодан и сказал: «Выходим!»

Лена сказала:

— Подожди. Сейчас должна придти Леночка Беленькая. Она принесёт двухтомник Томаса Манна, без которого ехать совершенно немыслимо!

В 23.25 я молча начал выкидывать вещи во двор, с помощью Оли, Алёны и студентов. Во дворе мы наткнулись в темноте на Леночку Беленькую в обнимку с Томасом Манном.

Двинулись к автобусу. Из чемодана вдруг понеслось дикое мяуканье и утробное верещание. Машка снова взвыла:

— Папа! Он там задыхается!

Я опустился на асфальт на колени и прорезал ножом две дырки под вопли: «Осторожней! ты его зарежешь!», — и мы сели в автобус.

Приехали вовремя.

Ночь в поезде я проспал без таблеток.

Сюркис спал с Машей.

На хуторе тишина и благодать.

Целую вас.

Л.

Поездка в Пено

Приезжайте к нам в Пено! — позвонили наши друзья из Тверской области, где они купили старый дом с большим участком. У нас Волга рядом, комнат в доме пустых навалом. Поживите, отдохните, воздухом подышите.

Обрадовались мы — соскучились в Питере без воздуха.

Пошел я на другой день на Московский вокзал билеты брать на себя, Лену и Даньку.

Кассирша буркнула из окошка:

— Боковые полки возьмете? Других нету.

Я согласился.

Собрали мы три рюкзака и поехали на вокзал. В вагоне выяснилось, что полки наши не только боковые, но и верхние. На просьбу поменяться со мной местами никто из соседей не среагировал. На мою полку мне было не залезть. Сидеть мне было тоже негде, так как народ уже улегся и ноги протянул во всю длину плацкартной полки. В вагоне была духота, и я пошел в тамбур дышать свежим воздухом. Так я там и простоял с восьми вечера до часу ночи вместе с Леной, которая самоотверженно стояла рядом со мной до того момента, когда на одной из попутных станций освободилась нижняя полка. Мне удалось даже подремать на ней до пяти утра.