Минотавр - Бениамин Таммуз

Когда ему исполнилось четырнадцать, отец пригласил его на доверительную беседу в дорогой ресторан, находившийся в деловой части города. Он говорил с ним, как со взрослым, делясь своими планами в отношении него самого. Следующей осенью, сказал отец, Г. Р. поступит в престижный и очень дорогой интернат, где и закончит среднюю школу. После того как получит аттестат, сразу пойдет учиться в колледж, куда отец записал его еще несколько лет назад; изучать он будет юриспруденцию. Все четыре года он будет получать материальную помощь от отца. Вместе с аттестатом он получит подарок — машину самой лучшей марки; какую именно, он выберет сам. После колледжа он войдет, разумеется постепенно, в отцовский бизнес — начнет с самой нижней ступени и поднимется на самый верх. Никакого недостатка никогда и ни в чем он испытывать не будет.

Здесь же, в ресторане, Г. Р. получил от отца подарок: наручные швейцарские часы, сделанные из большой золотой монеты; внутри был смонтирован точнейший механизм, а половинки монеты служили корпусом и крышкой. Г. Р. и раньше получал от отца подарки, но такой дорогой и роскошный — впервые. Ему было страшно даже прикоснуться к этим часам. Заметив это, отец взял его за руку, надел часы, ободряюще и дружески похлопал по плечу и спросил: «Ну что, ты доволен?» Затем поправил на нем фрак и завершил встречу словами: «Итак, на сегодня — это все».

Вскоре после этого, в один из вечеров, когда он сидел в своей комнате, делая уроки, его отвлек какой-то шум, шлепанье босых ног в коридоре. Он поднял голову и увидел мать. Она только что вышла из ванной, совершенно нагая, хотя обычно всю ее окутывал широкий банный халат. Так или иначе, он увидел ее со спины — она быстро шла по коридору в свою спальню. Ее тело в наступающих сумерках светилось розоватым светом; ягодицы, следуя легкому движению бедер, словно исполняли какой-то таинственный танец; груди мать придерживала обеими руками. Ноги у нее были полные, но двигалась она легко и грациозно, словно огромная кошка. Г. Р. задрожал всем телом и закрыл глаза. Когда он открыл их, коридор был пуст, и он услышал звук закрываемой двери.

Довольно скоро мать вышла из спальни, одетая. Перед уходом она заглянула к нему и напомнила, чтобы он не забыл поужинать — ужин она приготовила, и он ждал его на кухне. Простившись, она ушла. Г. Р. тут же подошел к окну в своей комнате и раздвинул занавеси; он хотел понять, ждет ли ее кто-либо внизу и в какую сторону они пойдут.

Ее никто не ждал — это он увидел. Он смотрел, как она поспешно переходит улицу и поворачивает направо, направляясь к центральному проспекту. Она шла быстро, почти бежала, и, если бы не одежда, люди, подумал он, увидели бы то, что только что видел он сам в коридоре у них дома.

Лежа в постели, он не мог уснуть. Так он дождался момента, когда поздно ночью заскрипела входная дверь и в коридоре послышались шаги матери. Затем раздался шум воды в унитазе, снова звякнула дверная цепочка, и потом наступила тишина. Только тогда он понял, что все это время терзался страхом, завистью и обидой. И чем-то еще. Чем — он не знал.

Наконец он уснул. Ему снилось, что он не спит, а наоборот — встает и идет по коридору, входит в комнату матери и, откинув одеяло, ложится рядом с ней. Она не кажется ему ни испуганной, ни удивленной, но лицо ее безмолвно умоляет его отказаться от того, что он собирается сделать, словно она уже давно знает о том, что именно он собирается сделать, — знает это с самого начала. В то же время он видел и ощущал, что на самом деле она хочет того же, что и он, и так же, как и он, знает, что это противоестественно и запретно. Не бойся, сказал он ей во сне, не бойся. Я сумею сделать это еще лучше, чем папа. И тогда она обняла его, а он со смесью стыда, вины и дикого желания вошел в нее — резко и грубо. На ее лице выражение мольбы и стыда медленно уступало место ласковой, расслабленной улыбке…

Он проснулся мокрый и испуганный и вместе с тем разочарованный тем, что все это оказалось сном. А что было бы, спросил он себя, если бы я сейчас встал и пошел к ней?

Утром, сидя за обеденным столом, он внимательно всматривался в лицо матери. Он хотел забыть свой сон, но знал, что никогда ничего не забудет — ни сон, ни утреннюю явь.

3

Пришло для Г. Р. время отправляться в интернат, и он с нетерпением ожидал прощания с домом. В конце мая того же года (окна в эту пору не закрывались в квартире с утра и до позднего вечера) он обратил внимание на девушку, жившую в доме напротив, через улицу, на том же этаже. Не раз видел он ее стоящей у раскрытого окна, в то время как ее мать вплетала в ее волосы темную бархатную ленту. Волосы у девушки были цвета темной меди, и вообще она казалась Г. Р. необычайно красивой. Она очень быстро поселилась в его снах, вытесняя мать.

Через раскрытое окно он часто видел, как она надевает пальто, — и тогда спешил на улицу, чтобы посмотреть, как она выходит из дома, и долго еще глядел ей вслед, пока она не растворялась в толпе прохожих, спешащих на главный проспект. Со временем он уже все знал о ее распорядке дня; знал, когда она уходила из дома и когда возвращалась. Теперь ему уже не надо было стремглав мчаться по лестнице, перепрыгивая через ступеньки; он просто выходил немного раньше и усаживался в кафе, располагавшемся на первом этаже его же дома, — оттуда через огромное витринное стекло ему было все отлично видно — и как она уходила, и как возвращалась. Отправившись в интернат, он взял с собой тетрадь, в которой этой девушке с черной бархатной лентой в волосах было посвящено много страниц. Девушке, которую он любил. В день отъезда он сделал следующую запись в этой толстой тетради: «Я не расстаюсь с тобой, любимая. В один прекрасный день я вернусь и женюсь на тебе»…

С момента поступления в интернат на всю его прошлую