Очертя сердце - Буало-Нарсежак

— Но она выдержала, — прошептал Лепра. — Уверяю тебя, моя любовь…

Она закрыла ему рот рукой.

— Да, твоя любовь сильна, она эгоистична, победительна. Ты любишь как мужчина, как любил Морис…

— А как бы ты хотела, чтобы я любил?

— Вот оно. Ты должен согласиться любить, не пытаясь играть какую-то роль, ничего не ожидая взамен… Как бы это объяснить?.. Ты должен согласиться быть самим собой, и ничем больше.

— Но я никакой роли не играю.

— Вот видишь, ты не понял.

— Это ты…

— Нет, твоя игра состоит в том, что ты рассказываешь себе сказки, в которых нуждаешься, чтобы возбудить себя. А когда я тебе говорю о том, какая я на самом деле, ты меня отвергаешь, тебе плохо.

— Знаешь, очень уж ты мудришь!

В ресторан вошел слепец. Под мышкой он держал скрипку.

— Уйдем, — сказала Ева.

Слепой прижал скрипку к подбородку и заиграл песню Фожера с рыдающим вибрато.

— Это становится гнусно, — пробормотал Лепра.

Он расплатился по счету и, держа Еву под локоть, вывел ее на улицу.

— Теперь я, конечно, должен сказать тебе до свиданья?

— А ты не хочешь зайти ко мне? — спросила Ева.

Лепра, неуверенный, все еще взбешенный, уже утешенный, смотрел на нее, она медленно сняла очки, улыбнулась ему.

— Вот видишь, какая ты! — сказал Лепра.

— Будь добр, — прошептала она, — останови такси.

В машине он привлек ее к себе, и они замерли в этой позе, а город, призрачный и переливающийся огнями, развертывался за ветровым стеклом, как фильм на экране. «Я держу ее в объятьях, — думал Лепра, — но объятия мои пусты. Она моя — и в то же время мне не принадлежит. И я счастлив… Счастьем отчаяния».

Ева, словно угадав мысли любовника, сказала:

— Видишь, милый, что такое любовь. Это значит решаться высказать все. Ты обещаешь мне, что у тебя всегда хватит решимости сказать мне все?

Он целовал ей волосы, виски. Под его губами вздрагивали крошечные морщинки. Он почувствовал, что слезы щиплют ему глаза, и забыл о себе. Он весь был теперь ласка, нежность и горе…

Возле комнаты консьержки Ева помедлила.

— Спроси, пожалуйста, нет ли почты.

Это была самая мучительная минута за весь день. Лепра сделал беспечное лицо, открыл дверь. Консьержки не было, но полученная почта лежала на полочке. Он взял десяток писем, сунул их в карман, подозрительным взглядом окинул стол и буфет. Бандероли не было. Им дали отсрочку.

— Только письма, — объявил он.

Ева ждала его у лифта. Лицо ее просияло. Она стала вдруг совсем юной, и чистый порыв всколыхнул душу Лепра. Ему хотелось ободрить ее, защитить. Он распахнул дверь лифта, потом закрыл за собой кабину.

— Я начинаю думать, — сказал он, — что пластинок больше не будет. Твой муж был не так глуп. Он не мог не понимать, что угроза, когда ее повторяют слишком часто, теряет силу.

— Я ни в чем не уверена, — сказала Ева.

Но голос ее звучал просветленно. Лепра обнял се, нашарил губами ее рот. Она вырвалась со смехом.

— Дурень, нас могут увидеть!

Мелькавшие перед ними лестничные площадки уходили в глубину, и Лепра мягко и с наслаждением прижимался к тающим губам Евы, не забывая о приближении очередного этажа, в безлюдье которого, немного даже торжественном, надо было вовремя удостовериться. Лифт остановился.

— Дай ключи, — сказал Лепра. — Могу ведь я однажды открыть дверь сам. Позволь мне вообразить, будто я у себя дома.

Он пропустил ее вперед и снова обнял ее, не дав ей даже времени обернуться.

— Ева, дорогая, спасибо за все, что ты мне недавно сказала. Заметь, я придерживаюсь других взглядов. Но я постараюсь любить тебя лучше.

Теперь она стояла обернувшись к нему. Он стиснул ее лицо ладонями и поднял его к себе, точно свежую воду в бокале своих сведенных вместе рук.

— Клянусь, — сказал он, — защищать тебя… против него, против тебя и против меня самого. Для начала мы очистим эту квартиру. Я целую тебя здесь, в прихожей…

Он прижался губами ко лбу Евы, к ее глазам, ласково повел ее в гостиную.

— И здесь я тоже целую тебя, потому что и здесь ты страдала по моей вине.

Губами, которые уже начинали пылать, он коснулся ее щек, ее носа. Он чувствовал, что она растрогана, что она поддается. Он медленно повел ее в спальню.

Там его губы нашли открытые губы Евы, у нее вырвался стон. Ему пришлось ее поддержать, рука, ласкавшая ее тело, задержалась под мышкой, где угадывалась округлость груди. Но он хорошо владел собой и увлекал ее из комнаты в комнату, в середине каждой из них повторяя этот искупительный жест.

— Жан, — выдохнула она, — довольно… Я больше не могу…

Он повел ее в гостиную, там усадил, но она ухватилась за его шею, спрятала лицо у него на груди.

— Я хочу тебя, — сказала она, прикусив ткань его пиджака. Он почувствовал прикосновение ее зубов.

— Не сейчас, — шепнул он. — Может, мне тоже надо отдалиться от тебя, заставить тебя страдать… Я запомнил урок…

Она высвободилась, отстранила его от себя на вытянутую руку.

— Чудовище, — произнесла она весело. — О, ты и в самом деле настоящий мужик!

И они дружно рассмеялись.

— Вот такой я тебя люблю, — сказал Лепра. — Задорной, непосредственной. Ну-ка повтори: «Чудовище!»

— Чудовище!

— Ева, дорогая, это правда, ты хочешь?

Он сбросил пиджак, швырнул его на стул, выпавшие из кармана письма рассыпались по полу.

— Хм! Твои поклонники!

Он подобрал письма с полу, но, взглянув на последнее, нахмурился и медленно поднялся с колен.

— Что это?

— Дай сюда, — сказала Ева.

Но он не выпускал конверта из рук, и тогда она подошла к нему сзади и прочла, заглядывая ему через плечо. «Управление уголовной полиции».

— Боже!

— Не может быть, — прошептал он.

— Он на нас донес.

— Не говори глупостей. Как он мог на нас донести? Большим пальцем Лепра нашаривал отверстие в уголке конверта, стал терять терпение. Потом топнул ногой, разорвал конверт и рывком извлек из него письмо. В нем была только одна машинописная строчка:

«Мадам!

Прошу Вас срочно явиться ко мне по делу, Вас касающемуся.

— «По делу, Вас касающемуся»? Не понимаю, — сказала Ева.

— Я тоже, — признался Лепра.

С письмом в руке он тяжело опустился в кресло, перечитал текст. «По делу, Вас касающемуся… Комиссар Борель».

— Они знают правду, — сказала она. — Они получили письмо.

— Да нет же! — закричал Лепра. — Ну подумай сама… Не мог все-таки твой муж при жизни рассказать, как его убьют. Никто и не собирался его убивать. Все вышло совершенно случайно.

На фортепиано по-прежнему стояла фотография Фожера; живые глаза под слегка припухшими веками, казалось, следят за происходящим со скрытой иронией.

— Зачем тогда меня вызывают? — заметила Ева. — Может, они обнаружили какую-то мелочь… Что-нибудь — не знаю.

— Какую мелочь? Медицинская экспертиза дала заключение… Страховая компания провела расследование… Эксперты подтвердили, что это была авария… Какая тут может быть подозрительная мелочь?

Лепра пытался побороть подступавший ужас, но понимал сам, как хрупки его доводы.

— Допустим, — снова заговорила Ева, — что они получили письмо. Морис объясняет в нем, что мы хотим его убрать. И требует, чтобы самым тщательным образом расследовали обстоятельства его гибели, если он умрет скоропостижно… при драматических обстоятельствах. И что же? Ты думаешь, полиция будет сидеть сложа руки?

— Они решат, что кто-то пытается сыграть с ними дурную шутку.

— Может быть. Но они захотят кое-что выяснить… Они проверят, в самом ли деле это почерк моего мужа. И если он сам обвиняет нас… представляешь, какую силу будет иметь обвинение!

— Они ничего не обнаружат. Обнаружить нечего.

— А газеты, Жан. Представляешь заголовки: «Был ли Морис Фожер убит?»

Она закрыла лицо руками, но тут же порывисто вскочила.

— Я иду.

— Куда?

— К комиссару. Лучше покончить со всем этим разом. Сейчас четыре. Через час все выяснится. Пусть, если хочет, арестует меня. В конце концов, мне так легче.

— Стало быть, ты хочешь во всем признаться?

Еву, которая уже взяла сумочку, перчатки и складывала письмо, тронуло отчаяние Лепра.

— А что сделал бы ты на моем месте?

— Все отрицал бы… без колебаний. Ева, дорогая, пойми, доказательств нет. Мы очень сильны.

— Ты, может быть. А я…

Он машинально оперся о каминную полку и, вспомнив, что там, на вилле, сделал такой же жест, покраснел. Повторялась та самая сцена. Впрочем, с тех пор как они стали ждать пластинок, сцена повторялась каждый день. Ему казалось, что он каждый день убивает Фожера. Он развел руками.

— Как хочешь, — вздохнул он.

— Ты мной разочарован?

— О нет!

— Разочарован. Это видно. Ну что ж, милый Жан, очень жаль, но я больше не в силах играть в эту игру, жить как зверь, на которого ведут облаву. Зря я уступила тебе и не вызвала полицию. Я не создана для того, чтобы каждую минуту лгать, как настоящая преступница… Мы потому и попали в нынешнее положение… что солгали.