Заблудшая душа - Антон Грановский

Галеб остановился и повернул голову.

Зверь громко заскулил в яме. Галеб стер рукавом рубахи кровь с исцарапанного лица и хрипло выдохнул:

— Получил, сволочь! Это тебе за то, что пытался меня сожрать!

Зверь продолжал скулить, с каждым новым звуком все протяжнее и тоньше. Прошло еще несколько секунд, и вдруг Галеб понял, что слышит не звериный скулеж, а человеческий плач. Он неуверенно двинулся к яме, сам не понимая, зачем это делает. Остановившись в паре шагов от края, Галеб опустился на четвереньки, осторожно подполз к черному зеву, дышащему влажной землей, и посмотрел вниз.

В яме что-то белело. Галеб никогда бы не подумал, что сможет что-нибудь разглядеть в такой кромешной тьме, но, как ни странно, он разглядел. На дне ямы лежало обнаженное человеческое тело. Это была женщина. Крупная, широкоплечая, с большими грудями и бледным лицом. Русые волосы женщины рассыпались вокруг головы светлым веером. Из левой стороны ее груди торчал острый конец осинового колышка. Точно такой же окровавленный колышек торчал из бледного живота оборотня.

Завидев склонившегося над ямой Галеба, женщина перестала стонать, облизнула перекошенные от боли губы и хрипло проговорила:

— Помоги… мне.

Голос у нее был странный, будто принадлежал не человеку, а зверю. Была в этом голосе и еще одна странность — он звучал отчетливо, но в то же время будто не извне, а как бы изнутри черепа Галеба.

— Помоги… — снова прохрипела женщина.

Она уперлась ладонями в дно ямы, сцепила зубы и, глядя на Галеба налитыми кровью глазами, стала медленно подниматься.

Волосы на голове Галеба встали дыбом. Женщина поднималась все выше и выше. Один из колышков, хрустнув, переломился, а второй с отвратительным чавканьем вышел из пронзенной плоти. Кровь закапала на дно ямы.

Галеб не стал ждать, чем это закончится. Он вскочил на ноги, отошел от края ямы, затем повернулся и быстро зашагал прочь.

— Помоги мне! — донесся до него страшный голос, полный ярости, отчаяния и боли. — Помоги мне!.. Помоги… мне…

Голос сорвался на стон, а затем ночной лес огласился не то женским плачем, не то скулежем раненого зверя. Галеб, не в силах больше выдерживать эти страшные звуки, заткнул ладонями уши и бросился бежать, пошатываясь от усталости и спотыкаясь о влажный хворост.

Пробежав еще километра три, он остановился и, схватившись за волглый ствол березы, попытался отдышаться. Грудь сдавили железные тиски, мышцы на ногах болели и дрожали, а рана на предплечье, оставленная клыками женщины-оборотня, горела и пульсировала.

Вытерев рукавом рубахи залитое слезами лицо, Галеб двинулся дальше.

Он прошел еще пару километров, и впереди, между черными стволами деревьев, блеснули огоньки.

И тут Галеба скрутило по-настоящему. Ноги отказались ему подчиняться, он упал на четвереньки, и его громко и мучительно вырвало.

Это продолжалось долго. Когда желудок опустел окончательно, Галеб, все еще задыхаясь от спазмов, поднялся на ноги. На ослабевших ногах он вышел из леса на луг, прошел еще несколько шагов, держа курс на огоньки, а затем споткнулся и упал. Силы окончательно покинули Галеба Корсо, глаза его закатились под веки, и он потерял сознание.

…Когда Галеб открыл глаза, вокруг не было ни деревьев, ни травы, а над головой вместо звездного неба он увидел дощатый потолок.

Комната была довольно просторная, с выбеленными стенами. В углу стояла широкая деревянная кровать с соломенным тюфяком и парой шерстяных одеял, в другом углу Галеб увидел закопченный сосновый стол и пару соломенных стульев. На столе стояла лампа с жестяным абажуром.

Повернув голову влево, Галеб напрягся. Он был в комнате не один. Трое мужчин стояли в двух шагах от кровати и смотрели на Галеба глазами, в которых явственно читались страх и неприязнь.

Одеты мужчины были в конопляные и саржевые рубахи, расшитые незамысловатыми узорами, а поверх них — кроличьи жилеты.

В руках у одного из них Галеб разглядел тяжелый молоток. Еще один для чего-то держал в руке серп, одного взгляда на который было достаточно, чтобы понять — серп этот остр, как бритва. Третий был вооружен деревянной палкой со вбитым в толстое навершие чугунным гвоздем.

Один из мужчин, долговязый, поджарый, с выступающим острым кадыком, заговорил.

— Кто ты? — спросил он. — Откуда ты к нам явился? И какого дьявола ты делал в Роминтской пуще?

— Я… — заговорил Галеб на языке германцев, тщательно припоминая слова. — Я… болен. Меня ранили.

— Тебя ранили? — спросил другой мужчина, держащий в руках серп, рослый и широкоплечий.

— Это был зверь… Какой-то зверь напал на меня в лесу. Должно быть, волк.

Жилистый кадыкастый мужчина с молотком в руке несколько секунд размышлял, подозрительно поглядывая на Галеба, потом повернулся к своим товарищам и что-то коротко им приказал.

В ту же секунду все трое набросились на Галеба, схватили его за руки, развели их в стороны и накинули на запястья веревочные петли. Галеб и понять ничего не успел, а уже был крепко привязан к дубовой кровати.

— Что вы делаете? — крикнул он по-русски. И, увидев недоумение на лицах мужчин, повторил на германском: — Что происходит? Зачем вы меня привязали?

Кадыкастый склонился над ним, посмотрел ему в глаза недобрым взглядом и отчеканил:

— Берегись, если ты нас обманываешь!

Затем снял с кадыкастой шеи медный крестик, поцеловал его, быстро задрал Галебу рукав и приложил крестик к его предплечью. Галеб зажмурился, ожидая какого-то подвоха, но ничего не произошло. Выждав пару секунд, Галеб открыл глаза, посмотрел на растерянную физиономию жилистого и отрывисто спросил:

— Ну? Вы довольны? Теперь вы развяжете мне руки, сволочи?

Кадыкастый прищурился, а затем хлестко ударил Галеба кулаком по скуле. В голове у Галеба бухнул колокол, перед глазами поплыло, и он снова потерял сознание.

Когда Галеб в очередной раз пришел в себя, он обнаружил, что все еще лежит на кровати, но руки его уже не привязаны. Сцепив зубы, он попробовал подняться. Его все еще немного мутило, но в целом он чувствовал себя не так уж плохо. Рана от укуса почти не болела.

Галеб сел на кровати, опустив босые ноги на холодный дощатый пол. Свет пробивался с улицы не через грязно-белую пленку бычьего пузыря и не сквозь промасленную бумагу. Он лился на пол и стену сквозь зеленоватое стеклянное окно, стоимость которого трудно было вообразить.

«Тот, кто здесь живет, — настоящий богач», — подумал Галеб.

С улицы донеслись отчаянные вопли. Морщась от слабости, Галеб поднялся на ноги и, прихрамывая, заковылял к двери.

Когда он вышел на улицу, взору его предстала жутковатая картина. Посреди широкого двора, озираясь по сторонам затравленными глазами, стоял невысокий, коренастый мужчина. Вид у него был совершенно дикий.

Десять или двенадцать мужчин окружили его, и в руках у каждого были вилы, косы или топоры.

— Кузнец Ганс обратился! — крикнул кто-то.

— Злой дух овладел его телом! — вторил ему другой.

— Ганс пропал! Его душа будет гореть в аду! — отчаянно проорал третий.

Со стороны хозяйственных построек к возбужденной и напуганной толпе подошел невысокий сутулый человек в темной рясе. Его седые волосы были коротко острижены, а шея и правая щека, которую видел Галеб, были смуглыми от загара.

— Пастор Зиберт! — крикнул кто-то. — Душой и телом кузнеца Ганса овладел демон!

— Он пропал для нас, отче! — заголосил другой.

Пастор нахмурился и внимательно посмотрел на Ганса, по-прежнему обводившего людей лютыми, безумными глазами, в которых не было и проблеска мысли. Затем сказал:

— Пропустите меня к нему!

Один из общинников, длинный, кадыкастый, тот самый, по приказу которого Галеба привязывали к кровати, глухо пророкотал:

— Отче, вам не следует этого делать!

— Возможно, — отозвался пастор, — но я слышу голос Господа, и он велит мне подойти к Гансу. Или ты хочешь поспорить с Богом, страж Отто?

Кадыкастый с хмурым видом опустил меч и шагнул в сторону.

Пастор прошел чрез разомкнутое кольцо общинников, остановился в трех шагах от обезумевшего кузнеца, посмотрел ему в глаза и проговорил властным голосом:

— Ганс? Ганс, ты слышишь меня?

Обезумевший кузнец вздрогнул и уставился на священника. Тот разомкнул уста для новой фразы, долженствующей отвратить заблудшего кузнеца от зла, но не успел произнести ни слова. Ганс вдруг поднял руки со скрюченными по-птичьи пальцами и, выкатив на священника налитые кровью глаза, медленно двинулся на него. Из оскаленного рта Ганса вылезли кривые, острые клыки.

Пастор Зиберт попятился, вскинул руку, перекрестил кузнеца и быстро проговорил:

— Да сжалится Господь над твоей душой, кузнец Ганс!

Затем развернулся и зашагал прочь, а общинники, подняв оружие, бросились на обезумевшего кузнеца. Тот вдруг повернулся и кинулся к овину. Общинники, воодушевляя друг друга воинственными криками, побежали за ним. Вскоре вся толпа скрылась в овине.