Зов из бездны - Михаил Ахманов

Что странного в его желании видеть Пилар и обсуждать с ней то, чему он был свидетелем?.. Задавать вопросы, требовать объяснений?.. Ведь он не человек, и многое в пришедших картинах его поражает и даже пугает. Кроме того, он любопытен, он хочет знать о том и этом, он спрашивает, и ответы девушки — одно из немногих его развлечений… И потому в контакте с Пилар, в том, что он нуждается в ней, нет ничего удивительного. А вот интерес к математику Сергееву — это и правда странно! Казалось бы, что ему этот Сергеев?.. Однако Пикколо приобщил его к тем, кого желает видеть после пробуждения. Об этом было сказано вчера — вернее, сообщено через Пилар с помощью знаков, телодвижений и гримас.

«Непонятно и странно, — думал Сергеев, спускаясь в лифте. — Ксенологи уверяли, что тереянцы не могут считывать мысли людей, ибо ментальные сигналы человеческого мозга слишком слабы и не обладают необходимой четкостью. Но, возможно, Пикколо очень сильный телепат, способный принимать сигналы малой мощности?.. Или волны, исходящие от него, от математика Сергеева, не так уж ничтожны?.. Или Пикколо уловил не мысль, а нечто иное?.. Ведь о мечтах и тайных желаниях можно догадаться по лицу, взгляду, улыбке, а он, Сергеев, вовсе не скрытный человек! Так ли, иначе, а чувства его к Пилар стали ясны тереянцу, и похоже, Пикколо их одобрял. О любви его раса знала не меньше людей, а может быть, и больше, ибо в эмоциональном плане тереянцы являлись существами темпераментными, тонко организованными и легко возбудимыми».

«Если он догадался, в чем дело, и одобрил, так тому и быть, — решил Сергеев. — Его одобрение — явный намек: мол, парень мне понравился, и ты, краса-девица, не пропусти такого молодца и свое счастье. Может, даже не намек, а нечто более конкретное — кто знает, о чем толковал тереянец вчера, выплясывая перед Пилар… Щеки у нее определенно покраснели!»

Вдохновленный этой мыслью, Сергеев перешагнул порог контактной камеры, где уже суетились медики и ассистенты Хайнса. Пилар, стоявшая у саркофага, улыбнулась ему, и он понял, что третий сеанс завершился вполне благополучно. Никаких ужасных переживаний, ничего пугающего, способного вызвать у тереянца отвращение и страх… Это была удача, ведь земная история полнилась страхом и отвратительными сценами.

Генрих Данке поднял крышку саркофага, два врача, заботливо поддерживая Пикколо, помогли ему выбраться наружу, третий медик поднес стакан с апельсиновым соком. Тереянец выпил, поискал взглядом Сергеева, затем повернулся к Пилар. Руки его шевельнулись, затанцевали мышцы лица, рот беззвучно приоткрылся.

– Он говорит, что видел чудо, — промолвила Пилар. — Он был человеком, построившим чудесную машину — машину, которая может быстро считать. Это было первое такое устройство на Земле. Он думает, что от него произошли другие, более совершенные машины — те, что вычисляют курс наших звездных кораблей. Так он сказал.

Генрих Данке с задумчивым видом сощурился, коснулся виска.

– Алан Тьюринг?.. Кажется, он придумал первый компьютер? Еще в середине двадцатого века, если не ошибаюсь?

– Вряд ли он прожил жизнь Тьюринга, — возразил Сергеев, поглядев на тереянца. — Видите, наш Пикколо доволен и спокоен, а судьба Тьюринга была трагичной. Очень трагичной, если не сказать больше[17].

– Посмотрим запись, узнаем, — отозвался Данке. — Но я все же думаю…

Руки и лицо тереянца опять пустились в пляс, и Данке замолчал.

– Он говорит, что жизнь того человека была наполнена любовью и вечным поиском истины, — перевела Пилар. — Он был счастлив. И еще… что-то еще… — Внезапно она рассмеялась. — Пикколо кажется, что тот человек походит на вас, Алекс. Он спрашивает: вы, искатель загадочных истин, тоже счастливы? Или для полного счастья вам чего-то не хватает?

На миг Сергеев смутился. Потом, решившись, шагнул к девушке и, глядя в огромные глаза тереянца, произнес:

– Теперь есть все. Скажи ему, Пилар, скажи… Раньше не хватало, но теперь есть все. Вечный поиск истины и любовь… Что еще нужно человеку для счастья?

Лицо Пилар порозовело, ресницы дрогнули, веки опустились и снова поднялись. Было ли это знаком безмолвного языка тереянцев? Возможно, да, возможно, нет. Может быть, вообще не имело отношения к символам и жестам, какими на Терее обозначают истину, счастье, любовь…

Но Пикколо понял.

АВАЛОН, МАРСИАНСКИЕ ЛАБОРАТОРИИ ИНЭИ, 2302 год

В саду пел, заливался соловей. Хотя смены сезонов в Долинах Маринера не было, птицы, завезенные с Земли, хранили генетическую память о весеннем периоде, когда полагалось петь, привлекая самок, строить гнезда и размножаться. Это случалось дважды за марсианский год, который был почти вдвое длиннее земного. Возможно, размышлял Сергеев, через тысячу или десять тысяч лет пернатые настолько привыкнут к Марсу, что их жизненный цикл изменится, подчинившись новым условиям. И тогда это будут уже не земные, а марсианские птицы.

Сквозь соловьиные трели слышались голос Пилар и тихое жужжание каких-то инструментов. Она наставляла садовника, объясняя словом и делом, как подрезать и окапывать розы. Садовник, протопластический биоробот, являлся системой интеллектуальной, способной к обучению, однако розы стриг неправильно. Пилар, обожавшую цветы, это очень печалило.

Их дом стоял в саду на одном из верхних карнизов Авалона. Отсюда открывался чудный вид на реку, на заросшие столетними каштанами набережные, на нижние уступы с тонувшими в зелени зданиями и мачтами подвесной дороги, на противоположный склон ущелья, казавшийся издали пестрым, расцвеченным яркими красками ковром. В саду преобладали сливы и вишни, плодоносившие тоже дважды в год, а у гостиничных домиков, которых тут было три десятка, рос жасмин вперемежку с шиповником и сиренью. По причинам, неведомым Сергееву, эти кустарники отлично прижились на Марсе, а вот розы считались редкостью. Предмет гордости Пилар и двух их внучек, Инессы и Лизы! Похоже, розы не желали знаться с роботом и явно намекали, что ждут заботливых женских рук.

На самом краю уступа полукругом тянулись три невысоких корпуса лабораторий ИНЭИ. Их возвели здесь полвека назад, когда источник сигналов из «черной дыры» уже не являлся загадкой, а центр по их изучению был преобразован в Институт экспериментальной истории. В своем роде эпохальное событие, о котором говорили, спорили и писали до сих пор. Почему, Сергеев понимал: трудно согласиться с мыслью, что история вдруг превратилась из науки описательной в экспериментальную — подобно химии, физике и биологии. Но отличия все же имелись — опытов над земной историей никто не проводил, так как это было рискованно и просто невозможно. История все же наука о прошлом, а прошлое — такое, какое есть, и изменить его нельзя. Конечно, большой соблазн выяснить, как бы повернулось дело, если бы Ганнибал расправился с Римом, великий македонец не умер молодым, а радио изобрели столетием раньше. Проиграть такие варианты на компьютере?.. Но факторов, определявших ход истории после особо значимых событий, было такое множество, что не удавалось сформулировать задачу корректно, с учетом всех нюансов и привходящих обстоятельств. Хотя компьютерное моделирование и предлагало какие-то ответы, их достоверность казалась сомнительной. В этом Сергеев и его коллеги убедились за истекшие десятилетия, сравнивая теоретический прогноз с реальными фактами. Правда, это была не реальность той Земли, в чьей истории судили Галилея и сожгли Джордано Бруно.