Бог лабиринта - Колин Уилсон

Я увлеченно погрузился в чтение, совершенно забыв о присутствии Донелли, и с сожалением думал о том, что эти записки не предназначены для печати, и ловил себя на мысли, что подобное потрясение я уже однажды испытал в своей жизни, когда впервые увидел картины Остин на художественной выставке в Диагфилефе.

Донелли откупорил еще одну бутылку рома, но я отказался пить ром, хотя пригубил еще эля. Когда я закончил чтение этого отрывка, то с сожалением отложил в сторону рукопись.

– Вы абсолютно уверены, что не хотите этого напечатать?

– Думаю, да.

Я заметил:

– Вы поставили меня в затруднительное положение. Я теперь понимаю, почему вы назвали рукопись Флейшера грубой подделкой. Я не смогу рекомендовать Флейшеру опубликовать его книгу под именем Донелли. Это было бы абсурдно.

– Согласен.

– Может быть, мы придем к какому-нибудь компромиссу?

Он неспеша раскурил сигару.

– Наше семейство будет огорчено, если рукопись опубликуют.

– Но вы же сами говорили, что у вас плохие отношения с родственниками.

– Это так, но мне не хотелось бы лишний раз раздражать их чувства.

Такая щепетильность показалась мне, по меньшей мере, странной в устах человека, который только что сжег чужой сарай с сеном. Я несколько переменил тему разговора и поинтересовался, каким образом эти бумаги попали в его руки. На некоторое время он погрузился в молчание.

– По-моему, большой беды не будет, если я расскажу вам об этом. Когда Донелли нанес визит Руссо в Ньюшателе в 1756 году – Эсмонду было в то время около семнадцати лет, – он передал знаменитому философу свое эссе, написанное по-французски, в котором выступил с критикой Хьюма и д'Аламбера. Этот случай упоминается в книге Джона Морли «Жизнь Руссо». Несмотря на большую разницу в возрасте, Донелли и Руссо стали друзьями. В то время Руссо переживал тяжелую полосу в своей жизни. Клерикалы в Ньюшателе сыпали проклятия на его голову со всех амвонов, обвиняя его в том, что он якобы околдовал человека, скончавшегося в страшных мучениях. Однажды утром Эсмонд Донелли заметил, что над входной дверью Руссо кто-то укрепил огромный булыжник, который должен был рухнуть на голову философа, когда тот выйдет из дома, что привело бы неминуемо к его смерти. Эсмонд убрал камень, а на следующую ночь установил ловушку возле дома кузнеца, проявлявшего особую враждебность к Руссо. Этот кузнец, кстати, был единственным в городе достаточно сильным человеком, способным поднять столь огромный булыжник. Кузнец попался в ловушку, которая перебила ему руку и шейный позвонок. Но это не спасло Жан-Жака от преследований церковников, и он вынужден был все-таки покинуть город, так как дело зашло так далеко, что его стали забрасывать камнями на улицах Ньюшателя. Два года спустя, когда Руссо гостил в Лондоне у Дэвида Хьюма, Донелли поинтересовался судьбой своей рукописи, и Руссо сказал, что оставил ее в Париже и обещал вернуть ее при первой же возможности. Но своего обещания так никогда и не выполнил.

– Вскоре после войны я остановился в Лозанне, где познакомился с книгопродавцом по имени Клузо, владевшим книжным магазином в Ньюшателе. Я поведал ему историю с рукописью Донелли, и он обещал мне помочь отыскать ее. Шесть месяцев спустя он написал мне и предложил продать рукопись за довольно умеренную цену, которая была мне по карману. По-моему, он нашел рукопись среди разной старой рухляди в доме человека, у которого Руссо снимал квартиру. Там же он обнаружил и страницы путевого дневника Донелли.

Через несколько лет Клузо написал мне и спросил, интересуют ли меня еще рукописи Донелли. Он случайно наткнулся на еще одну в Женеве. Мне известно, что Эсмонд снимал дом в Женеве и провел там последние двадцать лет жизни, и только за год до смерти в 1830 году вернулся в Ирландию, захватив с собой большую часть своего имущества. Я не мог понять, как эта отдельная рукопись осталась там, хотя у меня было довольно интересное предположение. Дело в том, что в то время Женеву посетил Байрон, и Шеридан свел его с Эсмондом Донелли. Несколько недель спустя Байрон писал Хобсону из Пизы, что прочитал «непристойные и забавные рукописи старика Эсмонда». Я полагаю, что этим Эсмондом и был Донелли. Возможно, еще Байрон брал у него рукопись и забыл ее вернуть.

Меня искрение восхитила ясная манера, с которой Донелли поведал мне всю эту историю. Хотя он выпил уже вторую бутылку рома, он рассказывал все это так же трезво, как церковник, рассуждающий о явлении Христа народу.

Как это не покажется странным, но я внезапно ощутил безразличие ко всему этому делу. Я начал противиться той власти, которую обретал надо мной Донелли. Я решил вернуть Флейшеру его 5 тысяч долларов и выбросить все это из головы. Поэтому мне уже было все равно, смогу ли я заставить Донелли изменить его решение насчет публикации рукописей. И как только я окончательно решил, что мне все это безразлично и, несмотря ни на что, через полчаса я возвращаюсь в мотель, я почувствовал себя свободным и независимым. Я спросил Донелли, как случилось, что он заинтересовался своим необычным предком. Он ответил, что это произошло после того, как он случайно наткнулся на опубликованные путевые заметки Эсмонда в своем фамильном поместье в Балликахане. Я поинтересовался, как долго он там прожил.

– Совсем немного. Мы переехали туда из Дублина, когда мне было пять лет, а когда мне стукнуло десять, наше семейство отправилось в Малайю.

– А вы никогда не пытались сами вести дневник? – спросил я Донелли просто так, без всякого интереса, чтобы заполнить паузу. В ответ на меня вылился поток откровений. Но сперва он с трудом выдавил: – Я никогда не вел никаких дневников, потому что в моей жизни было много такого, о чем мне никогда не хочется вспоминать.

– Но это соображение не отпугнуло Эсмонда?

Он криво усмехнулся, бросив на меня странный взгляд.

– Сексуальная жизнь Эсмонда была такова, что он мог о ней написать. О моей жизни писать невозможно.

Я подумал, что он имеет в виду сожженный сарай. Я сочувственно кивнул и сказал, что понимаю его. Он ответил с легким оттенком самоиронии:

– Сомневаюсь, чтобы вы меня понимали. Когда мне было восемь лет, у нас была гувернантка, которая избивала нас и играла нашими пенисами.

– Кого это вас?

– Моего брата Эсмонда и меня. Эсмоид на год старше меня. Эта девица была шотландкой из Глазго – высокого роста, пышущая здоровьем распутница. Оба мы сразу же, как только увидели ее, влюбились в нее без памяти – ходили за ней, как ручные псы. Однажды мы гонялись друг за другом вокруг стола, на котором стояла фарфоровая ваза – она упала и разбилась вдребезги. Наших родителей не было дома, и мы умоляли Бриджит ничего им не рассказывать о нашем проступке. Она согласилась, собрала осколки вазы и решила за это нас наказать сама. Такая перспектива вполне нас устраивала. Она велела подняться нам в нашу комнату и снять штаны. Когда она вошла к нам с палкой в руках, мы оба были совершенно нагие. Она уселась на постели и заставила нас лечь к ней на колени, затем каждый из нас получил по десять ударов палкой.