Протокол для гувернантки - Гийом Лавенан

не увидят и его родители. По словам Льюи, в любой ситуации мы не можем видеть всего, мы обязательно отбираем информацию, соответствующую нашим целям в данный момент, обратили ли вы внимание на то облако, услышали мы однажды от Льюи, – за широкими окнами клуба виднелось серое небо, – на его необычную форму? (И мы были вынуждены признать, что не заметили даже, как стало пасмурно.)

Зайдя на кухню, сын увидит вас и резко остановится, а потом медленно двинется дальше, обходя вас, но продолжая наблюдать. Он помолчит с полминуты и спросит: мои родители еще спят? И в его голосе послышится нотка беспокойства, словно он подозревает вас в каком-то преступлении, ведь никогда, ни разу за всю его жизнь, не было такого, чтобы его родители в такой час еще спали, но времена меняются, Шарль, подумаете вы, и скажете ему: да, мы вчера легли довольно поздно, и они, вероятно, решили сегодня выспаться, по крайней мере вам так кажется, вы тоже точно не знаете, но, если учесть, во сколько вы вчера вернулись и сколько выпили алкоголя, нет ничего странного в том, что они до сих пор спят, то, что такого никогда не случалось, не имеет значения, подумаете вы, это нечто новое, тебе придется привыкнуть к тому, что только начинается, малыш, а он скажет, странно, стоя перед вами, он скажет, странно, обычно они встают раньше.

Он откроет холодильник и сделает несколько больших глотков молока прямо из бутылки. Не обращая внимания на сестру, он вернется на другую сторону стола и спросит у вас, как долго вы планируете здесь оставаться. Во рту у него будет сухо, как у загнанного животного. Таким образом, и этот робкий мальчик почувствует, что что-то распадается. Почувствует распад. Дорогу великому распаду, объявил Гиг. К счастью для нас, молодому человеку перед вами будет слишком привычно бездействие, как всем, как долгое время и нам самим, когда еще не было ни Льюи, ни клуба, было слишком привычно бездействие и мы ни для кого не представляли ни малейшей опасности. Здесь, ты имеешь в виду у вас? – неспешно спросите вы. Он кивнет, его нижняя губа приподнимется, и он весь словно потянется за вашим ответом, при этом ныряя взглядом в разрез вашей блузки. Нет, не волнуйся, я не задержусь надолго, успокоите его вы, на что он возмущенно ответит: да я не волнуюсь, я вообще не волнуюсь. Тебе не терпится, чтобы я ушла? Он не ответит. К тому же, возможно, ввернете вы, что и мне тоже, возможно, мне тоже не терпится уйти, и эти ваши слова ошибкой не станут, вы просто испытаете на прочность грань, грань, за которой все может рухнуть, вы скажете так, хотя это будет не совсем правда: вы успеете привыкнуть к своей роли, вы будете довольны, что проводите с ними время и находитесь этим утром на кухне рядом с этим большим растущим телом и маленькой девочкой, о существовании которых еще несколькими неделями ранее вы и понятия никакого не имели, вам будет приятно, несмотря на головную боль и пульсацию в висках, заботиться о них, мы должны заботиться обо всех – таковы были слова Льюи, – заботиться обо всех, ничего не портить, а только преобразовывать, постоянно преобразовывать.

Елена закончит есть, а вы подойдете к сыну. Ощутите вблизи исходящий от него запах кожаного мяча, запах баскетбольной площадки в летний день. Вы поцелуете его в щеку и ничего больше не скажете. Именно в этот момент мужчина и женщина начнут наконец спускаться вниз, вы услышите, как они тяжело идут по лестнице, и встретите их в прихожей, и они, в отличие от вас – волосы распущены, у блузки слишком большой вырез, правильный вырез, – будут безупречно одеты, и они ни о чем не будут догадываться, он посмотрит на вашу блузку со слишком большим вырезом, ни секунды не подозревая о литрах воды, вылитой под паркет, на котором будут стоять его ноги в безупречных ботинках, совершенно не замечая выпуклости пола у двери, затем они поставят там свои портфели и сумки, продолжая жить перед вами так же, как они это делали с самого начала, вот только их каблуки будут издавать немного другой звук, и если бы они были внимательны, они бы это услышали, звук их шагов теперь будет приглушенным, словно щелчок языком в слишком узком рту, и вам это покажется столь очевидным, что вы испугаетесь, как бы они вдруг не поняли и не забеспокоились, и вас начнет прошибать холодный пот всякий раз, когда их глаза будут опускаться вниз, но ничего, они ни разу ничего не заподозрят, ни разу не задержатся у этой щели, вокруг которой вы успеете быстро пройтись салфеткой, а на следующий день и в другие дни вы снова будете лить воду в это отверстие, роняя каплю за каплей, и она продолжит понемногу впитываться в дубовый паркет, который они выбрали после неоднократных поездок в специализированные магазины – он наконец бросился им в глаза, половицы были широкие и современные, их теплый оттенок им понравился, компания смогла уложить его в то время, пока они были в отпуске, все произошло очень быстро, они вернулись домой, а все уже было сделано, так что тогда, в один и тот же год, были и Коста-Брава, и паркет, и пол стал выглядеть совсем по-другому и придал дому новый облик.

Они потопчут некоторое время этот паркет, который, даже если бы они стали его рассматривать, показался бы им все таким же новым, таким же красивым, и сообщат вам, что сегодня берут Елену на себя, ни словом не обмолвясь ни о вчерашнем, ни о своем позднем подъеме, одетые с иголочки, они будут глухо стучать каблуками по паркету, и вам покажется совершенно невозможным, что они ничего не замечают, однако день за днем они будут возвращаться вечером домой так же неминуемо, как прощались с вами, уходя на работу утром, совершенно не обращая внимания на то, что разбухает под их ногами – даже тем неизвестно каким уже по счету вечером: вы будете чувствовать себя уставшей от ожидания, от одних и тех же движений, одних и тех же чужих разговоров, неизменных ритуалов, повторяющихся поз, уставшей оттого, что вам приходится каждое утро следовать заведенному порядку, сдерживать ваш бунт, уже даже не очень хорошо понимая, что им движет и нужно ли его так называть, а еще подавленной необходимостью все это продолжать, когда вам хочется только лежать и никого