По-настоящему - Екатерина Болдинова

…Церковь удивительная. Говорят, после революции её хотели разрушить, но не смогли – все разрушающие инструменты отскакивали от стен, как резиновые. Новая власть решила устроить там планетарий. Даже остановка трамвайная возле церкви до сих пор так называется, хотя планетарий закрыт уже много-много лет. Сейчас церковь как новенькая. Чистая, уютная, и свет в ней падает так, как бывает только в старых церквах, – красивыми косыми снопами. И хочется встать в центре храма на колени, прямо под этот чистый, струящийся из окон мягкими лучами свет, и плакать, и молиться до тех пор, пока душа не перестанет болеть…

Завтра начинается олимпиада по русскому языку. Областная. Идти не хочется, но, увы, надо. По идее я должна сейчас сидеть и повторять правила. Или листать орфографический словарь. Или, на худой конец, читать Шолохова, потому что на зимние каникулы нам было задано прочесть пять его произведений, из которых, к счастью, мне нужно было читать только «Поднятую целину»: остальные я изучила ещё летом.

Вместо всего этого я почти час разбирала фотографии. Нет, я честно пыталась читать Шолохова. Но «Поднятая целина» вызвала у меня столько грустных и противоречивых мыслей, что я захлопнула книгу и пошла листать старый альбом.

Тёмно-синий бархатный переплёт. Картонные страницы, к которым намертво приклеены пожелтевшие от времени чёрно-белые карточки. На них – моя прабабушка, Пелагея Парфёновна. Старенькая, с усталыми глазами. Платье в горошек, белый платочек на голове. Рядом – моя бабушка и мама, совсем ещё девочка, с огромным бантом.

Прабабушка моя жила на Украине (кажется, теперь правильно говорить «в Украине», но почему-то у меня это сочетание вызывает едва ли не зубную боль). Была замужем за моим прадедом, Антоном Ивановичем. У них был свой дом, двор, какая-то живность и даже (о ужас!) наёмные работники. Тёплой августовской ночью 1936 года её, беременную моей бабушкой, вместе с мужем и тремя чуть живыми от страха детьми, младшему из которых не было и года, посадили в товарный вагон и отправили в ссылку. В Сибирь. В одну ночь у них отобрали всё: дом, двор, упорядоченную привычную жизнь. И отправили в бурятский городишко Улан-Удэ, как кулаков. У них не было с собой никаких вещей – в поезд всех «забросили» ночью, собраться не дали, денег не было. Я не представляю, как они пережили пять суток в товарном вагоне. Как потом устроились впятером в крошечной комнатушке с двумя кроватями, выделенной им в одном из бараков, заботливо построенных советской властью на окраине города. Я вообще не представляю, как им удалось выжить. Моя бабушка родилась в январе 1937 года. А в 1939-м прадедушку арестовали по «политической» статье. Он пробыл в лагере десять лет. Прабабушка пережила войну, голод и холод, одна поднимала четверых детей. Её старший сын ушёл на фронт и не вернулся. Младший умер от пневмонии в возрасте двенадцати лет. Выжили только моя бабушка и её старшая сестра Тамара. Прадеда реабилитировали в 1949-м, а в 1950-м он умер от туберкулёза. Тамара, которой тогда было 18 лет, вышла замуж и переехала в Сибирск. Через несколько лет туда же переехали прабабушка Пелагея с моей будущей бабушкой Варварой.

А дальше была простая советская жизнь. Только с клеймом «раскулаченные».

Всю семью реабилитировали в конце 50-х. Но вернуться назад, в Винницкую область, прабабушка с дочерьми уже не могла: некуда было, да и не к кому. Правда, говорят, что после войны она получила какое-то письмо, якобы от своей сестры, прочитала его, поплакала и порвала.

Она никогда не рассказывала о своём прошлом. И всю жизнь ненавидела советскую власть. И никогда не улыбалась. Ни на одной из старых пожелтевших фотографий мы не увидим её улыбки.

Она умерла в 1987 году. Просто от старости. Заснула и не проснулась. Ей было 86 лет. Как это ни ужасно, обе мои бабушки, её дочери, умерли в тот же год от разных болезней. Как будто кто-то позвал их за собой на тот свет.

И когда я читала сцену раскулачивания из «Поднятой целины», я буквально видела, как комиссары врываются в дом моей прабабушки. И сердце стучало так сильно и больно, что я просто не могла читать дальше…

Олимпиада длилась два дня. Меня «выкинули» перед третьим туром. Было немного обидно: на одно из заданий я написала большое сочинение, которое даже мне самой понравилось, и вдруг… Так хотелось выиграть! Хотя бы из спортивного интереса. Через три-четыре дня Татьяна Мироновна пойдёт смотреть работы. Почему-то она считает, что меня засудили. А я не хочу и думать об этом.

Только что пришли с Олиных соревнований по танцам. Мы ходили втроём: я, Ната и Стёпа. Оля с Диком танцевали прекрасно. Особенно латиноамериканские танцы. Когда они вместе вышли на паркет, такие красивые и счастливые, у нас с Наташкой даже дыхание перехватило. Правда, первый приз достался другой паре, хотя, мне кажется, зря. Единственное, чем они превосходили Олю и Эдуарда, – это яркостью костюмов. Зато приз зрительских симпатий получили именно Дик и Оля! Знаешь, дружок, мне даже стало немного стыдно, что я не умею танцевать…

Да что же это такое? Ещё вчера Оля и Дик были самой красивой парой на соревнованиях, а сегодня Оля заявляет мне, что они расстались!

Оля рассказала нам об этом сегодня на большой перемене. Мы с Наташей вспоминали, как здорово они с Диком выступали, и вдруг у Оли задрожали губы и она, опустив голову, тихо-тихо сказала: «Мы с ним расстались. Вчера».

– Как? – в один голос изумились мы с Натой.

– Так. Мы больше не вместе.

– В смысле? Насовсем? – не поняла Наташка.

– Насовсем.

И глаза такие грустные-грустные…

Мы засыпали Олю вопросами, но она явно не горела желанием рассказывать всё в подробностях. После уроков мы почти силой затащили её в ближайшее кафе, куда часто ходим втроём.

– Что случилось?

– Да ничего! Он увидел, как я разговаривала с Ваней из старшей танцевальной группы, и приревновал. Говорил, что я строю глазки, кокетничаю и «виляю попкой». Я сказала, что ревность – ущербное чувство, а потом слово за слово… Не знаю, что случилось, но мы очень много неприятного друг другу наговорили. Стояли возле моего подъезда и ругались, ругались. Дик сказал, что если я считаю наши отношения ущербными, то мне лучше поискать другого парня… – Она всхлипнула. – И я ответила, что с удовольствием займусь этими поисками. Он повернулся и пошёл прочь. Тут до меня дошло, что мы делаем что-то непоправимое, и я закричала: «Подожди, куда ты?» Дик повернулся и спросил: «Ты всё сказала? Прощай».

«Fare thee well, and if for everStill for ever, fare thee well…»[4] —

вспомнилось мне.

Мы с Натой в один голос стали убеждать Олю, что всё наладится, что Дик обязательно вернётся, что ссора у них вышла глупая… Потом я брякнула, что, если они из-за такой ерунды порвали отношения, значит, и самим отношениям грош цена. Этого Оля не вынесла.

– Ничего вы обе не понимаете! Мы любим друг друга! – крикнула она, схватила свои вещи и пулей вылетела из кафе. Мы с Натой молча уставились друг на друга.

– Нелогично, – сказала я.

– Странно, – добавила Наташка.

– Пойдём за ней?

– Нет, Ольча сейчас не в себе. Давай подождём. Всё равно вечером она кому-нибудь из нас позвонит.

Да, Наталья оказалась права. Вечером, когда я готовилась к очередному занятию с Анной Петровной, позвонила Оля. Она путано что-то объясняла, всхлипывала и пыталась извиниться. Я тоже попросила прощения за свою резкость. Мы посмеялись, и я искренне пообещала ей, что Дик вернётся.

…И я тоже была права. Сначала Эдуард позвонил мне, чтобы узнать, как Оля. Факт сам по себе удивительный. Хотя у Дика есть мой номер телефона, он звонил мне максимум раза три за то время, что они с Олей встречаются.

– Привет, Марина, это Эд… Это Дик, – сказал он в трубку каким-то скучным голосом.

– Привет, – я изо всех сил пыталась сделать вид, что нисколько не удивлена его звонку.

– Марин, я… хотел узнать, как Оля, – начал он. По голосу я слышала, что он пытается придумать хоть какое-то удобоваримое объяснение своему вопросу, но, судя по всему, ничего не получилось, и в трубке повисла неуютная пауза. – Ну, ты, наверное, всё знаешь…

– Знаю, Дик. Вы как дети маленькие! – не удержалась я. – Оля… в порядке. Наверное. Насколько это возможно.

– Она не пришла вчера на тренировку.

Этого я не знала.

– Видимо, подумала, что, раз вы расстались, ей нет смысла туда идти, ведь теперь она осталась без партнёра.

– Мы не расстались! – почти закричал Дик. – Повздорили, поругались, поссорились, но не расстались! Это Оля тебе сказала?

– Она так поняла.

– И…

– Дик, вы оба ведёте себя как дети. Сначала ты ревнуешь её по пустякам, потом вы говорите друг другу слова, которые трудно забыть… Ты мне скажи, какой смысл мотать друг другу нервы, если можно просто жить и быть счастливыми? – выпалила я.