Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

близко столько же целей Евангелия, сколько и способов их достижения, что никакие компромиссы в данном случае невозможны. Лютеранство, например, преследует самые высокие цели, но все эти цели земного характера, продиктованы любовью к ближнему на почве устроения его социального благополучия, тогда как по учению православной Церкви – Евангелие есть «благая весть», возвестившая людям учение о спасении души, весьма далекая от идеи земного благополучия. Лютеранство переносит идею служения Христу на внешнюю почву, Православие же наоборот, подчеркивает преимущественное значение личного подвига. Заповедь любви к ближнему, по учению лютеранской церкви, измеряется внешней высотой этого подвига, тогда как, по учению православной Церкви, центральным местом в данном случае является степень личного самоотвержения, высота личного подвига, личная жертва.

Возьмите для иллюстрации этого положения такой пример: пред нами голодный, оборванный нищий. Как осуществить в данном случае заповедь Христа о любви к ближнему? По мнению лютеранина, она будет осуществлена тогда, когда нищий будет одет и накормлен, причем форма помощи безразлична: можно и в карете привезти ему кусок хлеба и пару платья, можно и чрез лакея передать. По ученью же православной Церкви, эта заповедь будет осуществлена лишь при наличности сердечного участия к его положению, причем цель может быть и не достигнута, и нищий может остаться и голодным и оборванным, важно участие в деле личного подвига, и чем больше он, тем лучше исполнена эта исповедь[35].

Сочетать эти религии, очевидно, невозможно, и даже попытки указать способы спасения людей в служении только земному благу ближнего, навсегда останутся попытками, ибо очевидно, что невозможно желать ближнему для его спасения того земного блага, от которого мы сами нашли нужным в целях своего спасения отказаться. Аскетизм всё же останется навсегда основным мотивом не только Православия, сохранившего в себе это требование, но и всего христианства, но этот мотив сохранился во всей своей неприкосновенности только в Православии. Вот почему прибегать к руководству в деле личной и общественной жизни, в целях личного и общественного духовного роста к рационалистическим учениям западных богословов, вместо того, чтобы следовать указаниям духовного опыта свв. отцов и учителей православной Церкви, значит, по моему мнению, останавливать этот духовный рост.

II. Памяти подвижников

Памяти Николая Николаевича Неплюева[36]

«Крестовоздвиженское трудовое общество, мать и сестры с глубокой скорбью извещают друзей, родных и знакомых, что 21 января, в 2 ч. дня, после тяжелой болезни, волею Божьею скончался тихо учредитель и первый блюститель братства Николай Николаевич Неплюев. Погребение в четверг, 24 января, в час дня, в Воздвиженске».

Болезненным стоном отозвались в душе многих христиан эти строки!

Покинула наш ужасный мир еще одна чистая душа! Осиротела семья, осиротело Крестовоздвиженское Братство, осиротели все, кто знал незабвенного, бесконечно доброго Николая Николаевича.

А знала покойного не только Россия, но и вся Западная Европа, дававшая истомленной душе его приют и покой и лечившая его раны, с которыми он так часто возвращался из России.

Но еще мало знать человека, нужно его понимать! А чтобы понимать другого, нужно так много условий и среди них так много личных обязательств, обусловливающих чистоту духовного зрения, что, неудивительно, если только очень немногие понимали Николая Николаевича; большинство же относило покойного к общему числу заурядных благотворителей, занимавшихся филантропией от избытка средств и времени. Еще некоторые отказывали даже в искренности и усматривали в Крестовоздвиженском Трудовом Братстве отражение побуждений, связанных с честолюбием учредителя.

Но такова уже общая участь чистых людей! Их осуждают, не стараясь рассмотреть, осуждают не потому, что они плохи, а потому, что, будучи хорошими, они могли бы быть еще лучше, и осуждают неизмеримо строже тех, кто ничего не делает и не собирается делать.

Дело Неплюева было делом, завещанным каждому из нас Христом Спасителем – созидать Царство Божие на земле. В другое время и при других условиях ни дело, ни делатель не останавливали бы на себе ничьего внимания, ибо ни в ком не могло вызвать удивления то, что человек делает свое непосредственное дело, Самим Богом ему заповеданное.

Но Николай Николаевич жил в наше время, когда этого дела никто не делает, а значительное большинство даже не предполагает, что его нужно делать, и не подозревает, что это дело есть единственное, дающее живое содержание жизни, и что без него она мертва.

Вот почему имя Николая Николаевича было всегда окружено ореолом таинственности и пугало весьма многих, склонных видеть в его лице опасного новатора и реформатора, а в созданном им Крестовоздвиженском Трудовом Братстве – выражение чуждых русскому самосознанию и нежелательных идей. Я не буду, впрочем, останавливаться на внешней стороне деятельности Н. Н. Неплюева.

Верно ли понимал он свою задачу, отразило ли Крестовоздвиженское Братство величие идеи учредителя – всё это вопросы, требующие самостоятельного изучения, и для ответа на них еще не пришло время. Ответить на эти вопросы может только последующая жизнь Братства. Но, если, в худшем случае, исполнятся предсказания недоброжелателей покойного, и члены трудового Братства, после смерти учредителя, поделят между собою завещанное Братству имущество, то такой факт, если бы случился, обнаружил бы только отталкивающую низость братчиков, но, конечно, не омрачил бы величия идеи учредителя. Он подчеркнул бы только лишний раз трагизм одиночества в борьбе со злом, нашедшим в нашем русском невежестве исключительно благодарную почву и выросшем уже до неслыханных размеров, и в то же время доказывал бы всю силу веры и любви Николая Николаевича к тем, кто, быть может, не стоил и его внимания. Наверное, не одна идея, признанная мертвой, вернулась бы к жизни дружным содействием тех, кто вовремя не подал помощи. Но, если нельзя судить о жизненности идеи по характеру ее выражения, то тем меньше нельзя по внешнему облику идеи судить о мотивах, вызвавших ее к жизни. Однако не только эти соображения удерживают меня. Я не касаюсь внешней стороны деятельности Н. Неплюева еще и потому, что не связываю с нею значения и величия нравственной личности Николая Николаевича.

Никакие учреждения, как бы величественны и грандиозны ни были, не могут ни прославить, ни оправдать человека пред Богом, и это нужно помнить особенно в наше время, оценивающее общественную деятельность с точки зрения громких заглавий и вывесок, благодаря чему погоня за внешностью стала преобладающим фактором деятельности обидного большинства. Важна не количественная сторона деятельности, а качественная, не заранее намеченные грандиозные цели, а чистота побуждения, не предуказывающая никаких целей. Важно, другими словами, что ответил Неплюев на вопрос, который неизбежно будет предложен каждому из нас пред смертью,