Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

устроения Царства Божия на земле, что пора, наконец, перейти от разрушительной силы зла к мирному созиданию добра в жизни. Проповеди этой идеи была посвящена половина жизни Неплюева. И с этой стороны Николай Николаевич и известен огромному числу своих учителей, друзей, знакомых и недругов. Предшествующая же деятельность Неплюева, связанная с воплощением идеи в форму Крестовоздвиженского Трудового Братства, где неизбежные испытания, какие рождались при столкновениях идейного чувства с низменными побуждениями среды, страдания, сомнения, колебания, – словом всё, что сопровождает всякого идейного труженика в наше скорбное время меркантильного расчета – всё это почти никому не было известно. Неплюева судили за недостатки его проповеди, за неверные исходные точки отправления мысли, неправильные положения и выводы, и только немногие замечали, какое благородное сердце бьется в груди проповедника, сколько чистой любви Христовой носит с собою этот человек, как мало он озабочен тем, чтобы отстоять то или иное свое положение, ту или иную свою мысль, и как страстно ожидает, чтобы из его слушателей хотя бы один, другой обратился ко Христу и полюбил Его. Его добрые, проницательные глаза с такой любовью смотрели на слушателя, что в тот момент было невозможно не ощущать в своей груди отзвука на его святое чувство.

И как часто эти глаза встречали в ответ безграничное недоумение и удивление, как часто отражали мучительную скорбь, встречаясь с равнодушием или сытым довольством!

Проходили годы. Нестроения внутри государства росли, стали появляться всё более грозные признаки торжества духа злобы, признаки, столь очевидные духовному зрению, но не всеми замечаемые, и Неплюев с удвоенной энергией принялся за проповедь идеи мирного созидания добра в жизни, призывая соединиться, сплотиться, образовать партию мирного прогресса, чтобы viribus unitis[37] противостать дружному натиску злой силы.

Но повсюду он встречал изумительное равнодушие общества, и, параллельно с самыми безотрадными ожиданиями и даже преувеличенными страхами, – удивительное нежелание активного участия в борьбе с неправдою в ее многообразных проявлениях.

Спасение – не в учреждениях, отвечали Неплюеву, а в людях. Да, как бы говорил Неплюев, но помнить нужно и то, что жизнь, не согласованная с ее целью, не приспособленная к спасению, никогда и не приводит к нему, ибо та внутренняя духовная борьба, какая шла бы на совершенствование нравственное, будет неизбежно идти на преодоление внешних препятствий, на ненужную трату сил и энергии, на безостановочное трение, а в результате получится, что обессиленные в такой борьбе люди могут легко погибнуть и для себя и для других, потеряв в такой борьба все свои силы.

И это убеждение было единственным импульсом деятельности Неплюева.

Может ли теперь иметь место вопрос, в какой форме реализовалось это убеждение Неплюева, а тем более вопрос о достоинствах или недостатках созданного им учреждения? Конечно, нет! Для Неплюева было неизмеримо важнее воплощение духа идеи, чем забота о ее техническом совершенстве.

Для нас же неизмеримо важнее знать, как отнесся Неплюев к призыву Христа – ринулся ли, забыв себя, в объятья Бога Небесного, заглушил ли разнообразными впечатлениями жизни этот призыв, обнаружил ли постыдное малодушие, колеблясь между выбором служить Христу или миру, чем знать то, сколько школьных зданий, или больниц, или богаделен выстроил он в своих имениях, или какое государственное значение имеют созданные им учреждения.

Нет, с полным убеждением мы указываем на всю земную жизнь Николая Николаевича как на образ жизни человека, не только свято выполнявшего свой долг пред Господом, но и заслужившего венец мученика и исповедника. Услышав призыв Христа, тот призыв, какой мы все слышим, быть может, ежечасно, ежеминутно и какой указывает нам на непрерывные компромиссы с совестию, нами допускаемые и незамечаемые, Неплюев не обнаружил ни малейшего признака теплохладности и, несмотря на сложные испытания, искушения и соблазны, ринулся в объятья Христа, отдав себя самого и всё свое имущество служению идее торжества правды на земле, мирному созиданию добра в ней. Он не искал славы у людей и доказал это исповеданием своей веры. Исповедовать Христа может лишь тот, кто не озабочен желанием производить впечатление; ибо исповедание веры есть суд над людьми, возбуждающий против исповедника клеветы, нападения, насмешки, укоризны, ненависть и злобу. Мы указывали уже, что с точки зрения соображений психологических не может быть вопроса о размере практической пользы такого служения, ибо в данном случае неизмеримо важнее чистота побуждений.

Эта же последняя была доведена покойным до тех пределов, какие дают нам право присвоить Неплюеву имя исповедника Христова, ибо быть христианином в наше время значит, конечно, быть исповедником. Однако, насколько христиан много, настолько мало или почти нет исповедников Христовых. Неплюев же не постыдился Христа и предпочел всю свою жизнь безраздельно, кротко, молчаливо выносить взоры безграничного недоумения и удивления, чем, сливаясь с заблудшей толпой, изменять Христу под звук ее рукоплесканий. Он умер исповедником Христовым, и Господу угодно было призвать к Себе Николая Николаевича именно 21-го Января, в день памяти Св. Максима Исповедника, радостно встретившего продолжателя Своего земного дела и приведшего его к Престолу Небесного Царя.

Киев, 2 февраля 1908 г.

Княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова

(9 октября 1827 г. – 15 сентября 1909 г.)[38]

Долг сердечной признательности диктует мне эти строки, посвящаемые светлой памяти усопшей княжны Марии Михайловны Дондуковой-Корсаковой. Здесь нет биографии в обычном значении этого слова. Фактическая сторона жизни княжны очерчена лишь беглыми штрихами. Я останавливался на этой стороне лишь постольку, поскольку она помогала мне уяснить психологию жизни подвижницы, исходя из мысли, что истинная жизнь каждого человека проявляется не в том, что делает человек или чем он занимается, а в том, что он собою представляет.

Еще задолго до своего личного знакомства с княжною я многое слышал о ней. Но это многое сводилось к признанию Марии Михайловны известною в С. – Петербурге благотворительницею с тем лишь отличием от общего типа, что благотворительность Марии Михайловны была особенная. Она посвятила себя преимущественному служению тюремным сидельцам и уходу за больными заключенными. Да простит мне усопшая княжна, что я недостаточно внимательно, быть может, даже недоверчиво, отнесся к восторженным отзывам об этой деятельности и не усмотрел в ее значении того, что бы могло выдвинуть Марию Михайловну из общего числа светских благотворительниц… Легко ошибиться там, где благотворительность, как служение ближнему, совмещается с личными удовольствиями, приобретая формы, исключающие самую мысль о подвиге, тем более жертве, где обедают и танцуют в пользу ближнего, сидят в театрах или устраивают с этой целью благотворительные базары, лотереи, спектакли и пр. и пр. Тем легче было ошибиться мне, бывшему судье, которому нередко