Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, – когда ей было пятнадцать лет, а мне шестнадцать… Она была небольшого роста, с легкой склонностью к полноте, что, благодаря гибкости стана да тонким щиколоткам, не только не нарушало, но, напротив, подчеркивало ее живость и грацию. Примесью татарской или черкесской крови объяснялся, вероятно, особый разрез ее веселых черных глаз и рдяная смуглота щек. Ее профиль на свет был обрисован тем драгоценным пушком, которым подернуты плоды фруктовых деревьев миндальной группы…»

Набоков так рельефно описывает свою Тамару, что мы видим ее зримо. И далее пишет: «Ее юмор, чудный беспечный смешок, быстрота речи, картавость, блеск и скользкая гладкость зубов, волосы, влажные веки, нежная грудь, старые туфельки, нос с горбинкой, дешевые сладкие духи, все это, смешиваясь, составило необыкновенную, восхитительную дымку, в которой совершенно потонули все мои чувства…»

Этот любовный роман стал известен отцу будущего писателя, и он прочитал сыну короткую лекцию о долге, о том, как оградить женщину от неприятностей, и, к своему огорчению, выяснил, что молодые уже вступили в интимную связь (это произошло в укромном уголке на одной из загородных лужаек), причем без каких-либо мер предосторожности. «Что? Ты удовлетворил девушку?!» – именно так, как рассказал Набоков своему биографу Эндрю Филду, воскликнул Набоков- старший.

«Жизнь без Тамары, – продолжал Владимир Набоков, – казалась мне физической невозможностью, но когда я говорил ей, что мы женимся, как только кончу гимназию, она твердила, что я очень ошибаюсь или нарочно говорю глупости…»

Может быть, ей подсказывала женская интуиция, что «безрассудный роман» так и останется романом. И действительно, все эти «встречи в лирических аллеях, в деревенской глуши, под шорох листьев и шуршанье дождя» в один прекрасный день закончились. Прекрасный ли? В этот день в России грянула революция. Она развела, растащила людей по разным углам, грозно вмешалась в их судьбы. Пропала куда-то и Тамара. Как написал Набоков, она «опустила голову и сошла по ступенькам вагона в жасмином насыщенную тьму». Сказано по-набоковски, с щемящей печалью.

Они расстались, но неслись еще письма друг к другу. Тоска по утраченному прошлому жгла обоих, и оба понимали, что прошлое невозвратимо.

29 апреля 1921 года Набоков пишет стихотворение к В. Ш. о предположительной встрече, «если ветер судьбы, ради шутки» поможет им найти потерянное:

…мы встретимся вновь, – о, Боже,как мы будем плакать тогдао том, что мы стали несхожив эти глухие года;о юности, в юность влюбленной,о великой ее мечте;о том, что дома на Мильоннойна вид уж совсем не те.

Ничто так не убивает любовь, как разлука. Шульгина и Набоков расстались навсегда. Но свято место пусто не бывает. Ушла одна женщина – пришли другие. Потребность в Музе всегда жила в Набокове. В его сердце царило «вдохновенье, розовое небо…». В стихотворении 1932 года он обращается к вдохновенью напрямую:

Выходи, мое прелестное,зацепись за стебелек,за окно, еще небесное,иль за первый огонек.Мир быть может пуст и беспощаден,я не знаю ничего,но родиться стоит радиэтого дыханья твоего.

Дыханье вдохновенья обжигало Набокова, и, опаленный, он тянулся к белому листу бумаги…

Следует, однако, сказать, что, расставшись с романтической В. Ш. и одновременно с Россией, Набоков стал более прозаическим и менее рефлектирующим человеком. Уже на корабле «Надежда», увозившем его с родины, он завел роман с некоей поэтессой Аллой. А в Греции, куда они приехали, увлекся Надеждой Го- родковской. В Англии, куда затем перебрались Набоковы, у Владимира появились новые увлечения и связи. С Евой и Элизабет, с очаровательной официанткой и с танцовщицей Мариной Шрейбер… В Кембридже у юноши одновременно завязались три крупных романа – в двух случаях женщины были старше его. Бывали, по выражению Набокова, и «шалости», и влюбленности. На одной из новых пассий – Светлане Зи- верт – Набоков чуть не женился в 1923 году. До этого он был помолвлен с Мариной Шрейбер, но получил от нее отказ, так как она хотела выйти замуж только за человека, который «оставит за собой что-то реальное, вроде моста». Но Набоков мосты не строил, он собирал бабочек. Стало быть, не подошел.

Неудачей кончилось и сватовство к одной из первых красавиц русской колонии в Берлине, Светлане Зиверт. По одной из версий, Набоков предложил ей сделать что-то не совсем приличное, какой-то «странного рода поцелуй». Свет (так он ее звал) рассказала родителям, те немедленно объявили Набокова извращенцем, и помолвка была расторгнута. Раздосадованный жених навсегда покинул Берлин.

Многие исследователи выражают сожаление, что Набоков не женился на Светлане Зиверт, ибо она была женщиной, весьма приверженной старому русскому образу жизни, и, следовательно, могла повлиять на художественный голос Набокова, заставить его звучать более по-русски. Но это всего лишь предположение.

Вера Слоним, ставшая женой Набокова, была совсем иной женщиной и из другого круга, более западного и более радикального, чем сам Набоков.

Автор книги «Мир и дар Набокова» Борис Носик отмечает: «Вера, по признанию набоковедов всех школ и направлений, сыграла огромную роль в жизни писателя, была его музой и вдохновительницей, хранительницей очага и матерью его ребенка, его первой читательницей, его секретарем и машинисткой, критиком той единственной категории, которая способна писателю помочь (то есть понимающим, одобряющим и подбадривающим), его литературным агентом, шофером, душеприказчиком и биографом…»

Знакомство Владимира Набокова с Верой Слоним произошло в Берлине 8 мая 1923 года в издательстве ее отца (она там работала, а Набоков пришел обсудить условия перевода Достоевского на английский язык). А 15 апреля 1925 года Вера стала женой 26-летнего писателя. Это была классическая любовь с первого взгляда.

Зоркий глаз Набокова мгновенно оценил так называемое родство душ и «то, что его больше всего восхищало в ней: ее совершенную понятливость, абсолютность слуха по отношению ко всему, что он сам любил».

В стихотворении «Встреча» (1 июня 1923 года) Набоков писал:

…Надолго ли? Навек? Далечеброжу и вслушиваюсь яв движенье звезд над нашей встречей…И если ты – судьба моя…Тоска, и тайна, и услада,и словно дальняя мольба…Еще душе скитаться надо.Но если ты – моя судьба…

Набоков решил: судьба. Для родственников подобный выбор был сомнительным. Естественно, дочь еврея Евсея Слонима, богатого лесопромышленника и лесоторговца (вскоре он разорился), не отвечала честолюбивым претензиям сановитой русской семьи Набоковых. Но и практичный тесть, Евсей Слоним, вряд ли считал удачным выбор его средней дочери (а их было три) в спутники жизни какого-то тощего поэта (поэзия не торговля, какая с нее может быть прибыль?!). Но сами молодые остались непреклонны в решении соединить свои судьбы, хотя был момент, когда Набоков заколебался («а нужна ли мне жена?»). Но тут Вера Слоним проявила историческую решимость. Историческую потому, что под ее несомненным влиянием творчество Набокова еще более расцвело и вышло на новую, мировую орбиту.

Сначала супруги жили в Берлине, потом в Америке, а с 1961 по 1977 год избрали местом своего обитания небольшой городок Монтрё на берегу живописного Женевского озера, а в Монтрё – гостиницу «Монтрё- Палас».

«После России “собственного дома” у них никогда не было, вспоминает сестра Набокова. – “Вести дом , заниматься хозяйством, у них не было ни времени, ни желания. К тому же у Владимира и Веры полностью отсутствовало влечение к вещам. Просто невозможно представить, чтобы они купили себе, скажем… какую-нибудь вазу. Покупалось только необходимое, и ничего лишнего. Правда, в Монтрё они жили не совсем “гостиничной” жизнью, снимали практически небольшую квартиру: гостиная, кабинет, две спальни и кухня. В ресторан они спускались крайне редко, только когда кто-нибудь приезжал – готовить к ним приходила женщина, которая делала самые простые обеды. Но уборка и прочее лежало, конечно, на гостиничном персонале, и это было для Володи и Веры очень важно, так как они были чудовищно заняты…»

Творчество, творчество было главным для Набоковых, а не ковры и не вазы, – впрочем, эта ремарка вряд ли образумит наших вещнолюбивых классиков советской и русской литературы, не говоря уже о богатых новорусских. У них свои приоритеты. Кстати, почти все сегодняшние мэтры недолюбливают Набокова. Так, к примеру, ныне покойный Владимир Максимов отмечал, что Набокова он «тоже застал», и каким? «…желчно-остроумный был человек». И о жене, Вере Евсеевне, в чисто совковом ключе: «…Такая постаревшая одесская еврейка. Она все говорила по-старому: «Господа, что будете: чай, кофе?» А Набоков в ответ: “Матушка, ну когда это я пил чай? Принесите пива”».