Возвращаясь к самому себе - Михаил Ульянов

Наверное, все же нельзя сказать, что тогдашняя Россия была правовым государством, навер-ное, нельзя. Но по сравнению с нашим временем в этом отношении она давала сто очков вперед. Мне могут напомнить 9 января, Кровавое воскресенье. Но вместе с этим постыдным и ужасным событием были и другие примеры. Столь же общеизвестен факт, что брат казненного цареубийцы Александра Ульянова - Владимир - не изгнан из гимназии, напротив, награжден за успехи золотой медалью, ему разрешено поступить в университет, получить профессию - общественно значимую - юрист! - и работать. Ну-ка, что бы ждало такого брата в наше время?!

А возьмите "врагов режима" - революционеров: как жили они в своих так называемых ссылках? Так не жили и свободные крестьяне. Они неплохо питались, по крайней мере - мясо ели. Ходили на рыбалку, ходили на охоту. Общались. Разговаривали. Получали книги и журналы. Впоследствии большевики исправили такие упущения в уложении о наказаниях. Они понимали - по себе знали - что такие ссылки никого не устрашат. Уж они-то расправлялись по-другому со своими не только что врагами, а просто несогласными. Они создали такое, что еще долгие годы люди будут вспоминать с ужасом. И этот ужас начался с первых же шагов революции и граждан-ской войны.

Но на том, предреволюционном, пути Россия, по множеству свидетельств и фактов, зафикси-рованных историей, все-таки двигалась в сторону изобилия и Права. И буржуазная революция февраля смела, наверное, многие несоответствия с этого пути... Но большевикам удалось перехва-тить руль. Безусловно, мы знаем об этом, существовало множество объективных причин: прежде всего, война и в связи с нею - озлобление народа и неустойчивость власти после свержения царизма. Но разве сбросить со счета колоссальную волю Ленина, вождя большевиков? Так как же не думать сегодня об этом? И перед искусством сегодняшним просто долг: думать, увидеть, понять этот "субъективный фактор", этот сгусток человеческой воли - В.И. Ленина. Потому - настоящая работа с Лениным на сцене - еще впереди. Настоящее зеркало - без тумана и других огрехов изображения - еще не отлито.

Ну, а теперь о моем опыте игры в образе Ленина.

Никаких открытий я сделать, понятно, не мог. Не в моих то было силах, как не по силам и времени моему. Но тем не менее я старался убрать из характера Ленина ту навязчивую улыбчи-вость, добротцу, простотцу, мягкость, какую-то подчеркнуто назойливую человечность, которой как бы в нос зрителя тыкали и внушали: вот, видишь, какой человечный, а ведь гений... Мне хотелось чуть пожестче сыграть.

Не случайно мои товарищи по цеху негромко так, чтоб не дошло до иных ушей, говорили: "Что ж он у тебя такой жесткий, непривычный?"

А размышлял я очень банально и просто: не мог человек в ночь переворота, когда решалась судьба и России и его самого, его мечты о социалистической революции, не мог быть таким вот милым и улыбчивым. Или, вернее сказать, я не мог себе представить, чтобы Ленин был в ту ночь вот таким.

Мне думалось, он в те часы был предельно сосредоточен и напряжен. Точно кулак сжат. А точнее - как стиснуты челюсти последним напряжением воли! Думаю, ему было не до сантимен-тов. И глупо в эту пору, в эти минуты заниматься чаями-кофеями и всякой другой ерундой. Чем и занимались мнопие исполнители роли Ленина.

Я же подходил к солдату, брал за ремень винтовки и, весь в напряжении, - какие уж тут улы-бки - спрашивал: "Так пойдут воевать или не пойдут?" Ему жизненно важно было знать, пойдет солдат с революционерами или не пойдет, победит революция или нет. Вот суть этой довольно примитивной сценки в спектакле "Человек с ружьем". Тем не менее, несмотря на свою примитив-ность, она вошла в историю русского театра как некое открытие, что ли, в подаче роли Ленина.

В связи с этим, кстати, мне подумалось вот о чем: ведь никогда раньше царей-батюшек на сцене не изображали. Вероятно, это считалось кощунством. Как это: какой-то скоморох - наша профессия в глазах знати выглядела полупристойной - выйдет на сцену Мариинского или Алек-сандринки и будет изображать "из себя" русского императора! И зачем его вообще изображать, когда вот он, существует вживе.

Запечатлеть Екатерину Великую на портрете - это одно, но представить ее на сцене какой-то актрисе без роду без племени... У нас же при жизни Сталина десятки "Сталиных", попыхивая трубкой, выходили на сцену.

То, что мы разыгрывали на сцене в те годы, это была как бы мистерия, наподобие той, что разыгрываются в дни религиозных праздников у католиков. Играют, ритуально точно повторяя сценки из Библии, сюжеты, оторванные от истинной жизни, от конкретных людей, но освященные церковью, но навсегда затверженные в малейших деталях, в любом своем повороте...

У нас в семидесятые годы и в самой жизни было немало таких ритуальных действ, игр все-рьез. Одна из таких игр - игра в бригады коммунистического труда. Вот и мы, актеры вахтангов-ские, были распределены по бригадам комтруда завода "Динамо". Я был в бригаде Бориса Козина. Боря, кстати, хитрый мужик, хоть и играл, как все, в "коммунистический труд", но "помнил свой кисет": пользуясь моим "членством" в своей бригаде, пробил себе и гараж, и холодильник - он меня науськивал, чтобы я ходил и все это клянчил у директора завода, буде я был к нему вхож. И не один Боря был таким. Он не лучше и не хуже других - жил нормально, а как же иначе, если тогда все про все приходилось "доставать".

Ну, а наша, так сказать, витринная жизнь в бригаде коммунистического труда заключалась в том, что мы, артисты, и рабочие бригады как бы делились друг с другом своими делами и дости-жениями. Я им - про театр рассказываю, они мне - про выточку деталей. При том, что им до смерти тоскливо слушать про театр и про то, как я играю, и мне тоже не намного веселей было вникать в процесс выточки деталей.

Конечно, я должен был показывать бригаде все свои работы в театре и кино: "Вот, ребята, что я сделал". Кинокартины я привозил прямо на завод, а на спектакли бригада шла в театр. Смотрели они и "Человека с ружьем". Я играл Ленина так, как рассказывал здесь выше: жесткого, угруюмо-ватого, сосредоточенного. И вот мой бригадир, отечески взяв меня за плечо, сказал:

- А Владимир Ильич был другой.

- Какой же?

- Он был мягче, - убежденно сказал мой бригадир, человек лет на пятнадцать моложе меня, но он уже до мозга костей был пропитан, начиная с детсада, как все советские люди, не отягощен-ные излишним знанием или хотя бы любопытством, был пропитан "знанием", продиктованным партийной пропагандой, партийным искусством, партийной школой. К тому же - и это тоже было уже на уровне подсознания - он, Боря, был рабочий. И мало того рабочий передового завода "Динамо"; и этого мало: он был бригадиром рабочей бригады коммунистического труда передового завода "Динамо". А я интеллигент, актер, да еще как бы отданный в его бригаду на воспитание. Вот он, ничтоже сумняшеся, и воспитывал меня.

Так заморачивали мы все мозги народу. Ленин был мягче, добрее. Теплее. Одним словом, "самый человечный человек".

Но были у меня и две серьезные работы в роли Ленина. В театре это спектакль "Брестский мир", поставленный по пьесе Михаила Шатрова Робертом Стуруа. И фильмы, тоже по шатров-ским сценариям, снятые на телевидении к 1970 году, то есть к столетию со дня рождения Ленина, а показанные... через двадцать лет.

Михаил Шатров много занимался Лениным и был непревзойденным мастером документа: документального, если можно так сказать, Ленина. Драматург понимал, что какие-то художест-венные сочинения на эту тему просто не допустят, и создал целую серию недлинных - на час, час двадцать - картин, в которых отражались те или иные события или просто эпизоды из жизни Ленина. Это были строго документальные произведения. Все оттенки того времени, все высказы-вания Ленина и его сподвижников или врагов черпались из существовавших к тому времени записок, партийных протоколов, не говоря уж о статьях и других работах самого Ленина.

Режиссер Леонид Аристархович Пчелкин, взявшийся за эту работу на телевидении, выбрал первых актеров, в ту пору существовавших, и мы с огромным интересом начали готовить этот подарок к юбилею Владимира Ильича.

Работа была очень тяжелой. По той простой причине, что здесь не требовалось никаких трактовок образа Ленина, а по мере сил доверительно и правдиво - главным образом правдиво - передать то состояние и то напряжение, которое окрашивало ленинские, взятые из документов, слова. Трактовки не требовалось - требовалось проникновение в суть мыслей Ленина в момент тех или иных событий. Скажем, для Ленина незаключение Брестского мира, продолжение войны с Германией грозило крахом: ведь война двигалась к явному ее поражению, то есть в этом случае - к усилению небольшевистских партий, а значит, ослаблению самих большевиков и, возможно, поражению их революции. И борьба Ленина за то, чтоб подписать Брестский мир, была отчаян-ной, трагичной: он остался в одиночестве даже среди верхушки собственной партии. Его товари-щам было трудно примириться, что даже ради целей революции придется пожертвовать чуть ли не всей Украиной, частью самой России, оставить во власти противника своих товарищей - рево-люционеров, преданных партии рабочих, воевавших на той территории. Но Ленин был жесток, был упрям. И - убежден несгибаемо, что такой "позорный" мир необходим для победы револю-ции. И Брестский мир был ратифицирован. Таково было содержание первого из четырех фильмов или четырехчастевого сериала "Штрихи к портрету Ленина". Содержание, предельно точно выра-женное в названии этой части: "Поименное голосование".