Живодер - Алексей Сейл

Именно здесь разрабатывалось лекарство от смерти.

Больного звали Эдмунд Чайв, и до двадцати восьми лет он был счастливым, но бедным человеком, а потом невероятно разбогател, изобретя новую штуку — не то чтобы совсем новую, но он нашел новое применение старой, которой все пользовались уже много лет и которая всем порядком надоела. Изобрети он совсем новую штуку, он вряд ли так преуспел бы, потому что гениям, способным на такое, это редко удается, — все лавры обычно достаются последующим трудягам. Сначала благодаря деньгам жизнь его расцвела пышным цветом — три девицы в постели, четыре "феррари" в гараже и всякое такое. Но однажды, когда он слизывал свежие сливки со светлокожей доминиканской лесбиянки, его посетила неприятная мысль, свалившаяся на него сверху как антигравитационный планер скорой помощи. Эта мысль настолько ужаснула его, что он застыл с высунутым языком, с которого молочный продукт начал стекать обратно. Он вдруг подумал, что его такая чудная, такая замечательная и волшебная жизнь в один прекрасный день подойдет к концу, потому что рано или поздно ему суждено умереть, как распоследнему вагоновожатому. Ну разве это справедливо?

И с этого момента он начал тратить деньги не на то, чтобы сделать свою жизнь счастливой, а на то, чтобы сделать ее бесконечной. Он начал искать лекарство от смерти и нанял лучших ученых-антисмертников. Все сходились в одном — ответ надо искать где-то в области генетики.

А пока лекарство не было изобретено, он пригласил лучших экспертов в области здоровья, чтобы они максимально долго поддерживали его в наилучшей форме. Все свое время он целиком посвящал йоге, физическим упражнениям и положительным визуализациям, во время трапез он пережевывал волокна, орехи и сырые овощи. Он воздерживался от траханья и общения с женщинами, так как буддистский монах, работавший у него по совместительству, сказал, что он ни в коем случае не должен изливать свои жизненные соки на женщин или бумажные носовые платки. Он не смотрел телевизор, потому что его четвертый, девятый и двадцатый учителя сказали ему, что программы новостей излучают плохую энергетику, из-за чего зрители впадают в летаргию. Он перестал общаться с людьми, чтобы не подхватить от них какой-нибудь заразы.

Так он прожил сто шестьдесят девять лет, хотя эти годы трудно было назвать счастливыми, особенно последние из них, ибо, несмотря на то что наука научилась продлевать жизнь, она мало чем могла облегчить болезненные состояния, свойственные старческому возрасту. Точно так же, как болезнь Альцгеймера возникла лишь тогда, когда срок жизни увеличился настолько, что люди успевали приобретать ее, так и после того, как человечество перешло рубеж в сто тридцать лет, появилось множество новых недугов, чрезвычайно неприятных, гнетущих и доставляющих непереносимые мучения. Кроме привычных и верных спутников старости, таких как Артрит, Ангина, Тромбоз и Рак простаты, появились новые заболевания, такие как Синдром Полякова, при котором жировой слой настолько вынашивался и истирался, что вспыхивал и начинал гореть внутри организма, как жилой дом после бомбежки, или Болезнь Клаттербака, при которой кости обызвествлялись до такой степени, что превращались в соляные столбы, а потеря памяти, наблюдающаяся в семьдесят или восемьдесят, сменилась ее возвращением, наступающим в возрасте ста тридцати — ста пятидесяти лет. Однако люди вспоминали совсем не то, что было на самом деле, поэтому многие старики заканчивали жизнь, считая себя курицами, или деревьями, или Брюсом Спрингстином (кроме, конечно, самого Брюса Спрингстина, который считал себя Дагом Хаммерсхольтом — генеральным секретарем ООН в 50-х годах).

Так, несмотря на все усилия лучших медицинских умов мира, здоровье Эдмунда Чайва постепенно ухудшалось, и он уже переносил восьмой плеврит и коротал дни со своим двадцать седьмым Лабрадором по прозвищу Спарки Девятый, когда антисмертники сообщили, что им наконец удалось совершить прорыв и они у цели. Лекарство от смерти ждало его в стеклянной бутылочке. Планер скорой помощи, всегда готовый к вылету, стал набирать обороты, и путешествие началось.

Когда благодетеля вкатили в центральное помещение комплекса, его там уже дожидались руководители проекта профессор Дрю Коккер и профессор Линди Уин.

Эдмунду Чайву удалось приоткрыть слипшиеся веки и прохрипеть:

— Где оно?

— Здесь, здесь, мистер Чайв, — протянул бутылочку профессор Черри. — Как мы и думали, все полностью зависит от генетической мутации, изменив хромосому ДНК…

— Бога ради, колите, времени уже не… — промолвил Эдмунд и умер.

Однако это был не конец, которого он так опасался. Скончавшись, Эдмунд почувствовал, что летит по длинному пологому туннелю. Это напомнило ему счастливые времена прежней жизни, еще до того, как он разбогател, когда он любил скатываться в бассейн в аквапарке по спиральной трубе головой вперед. За последние сто сорок лет ему не доводилось этого делать. По прошествии нескольких секунд или минут — трудно сказать — этого мягкого спуска впереди появилась крохотная точка яркого света. Чем больше он к ней приближался, тем больше она разрасталась. В конце туннеля она уже заполняла все пространство; и он, невесомый, как рисовый крекер, вылетел из туннеля и оказался в большом помещении со сводчатым потолком, освещенным благостным мерцающим сиянием. Там его дожидалось несколько улыбающихся людей. Первым он узнал своего отца, однако тот оказался не бледным и седым, как в день своей смерти, а сильным и здоровым пятидесятилетним мужчиной. Позади стояла мать Эдмунда, которая выглядела так, как в дни корейской войны, — красавицей, при виде которой самолеты застывали в воздухе. За ними клинообразной фалангой выстроились все его дядья и тетки, учителя начальной школы и девушки, с которыми он спал в университете, которые выглядели точно так же, как тогда, а под ногами у них шныряли все домашние животные, которые когда-либо у него жили, — все Спарки от первого до восьмого, коты, котята, ящерицы и змеи. Отец протянул руки к Эдмунду и печально улыбнулся.

— Представляю, как глупо ты себя сейчас чувствуешь, — промолвил он, обнимая сына.

— Еще бы, твою мать! — воскликнул Эдмунд. — Что за черт! Я и не думал, что после жизни будет что-то еще!

К нему приблизилась мать.

— Все мы оказались глуповаты, — заметила она. — Никто из нас не думал, что после этой долбаной смерти будет что-то еще.

Эдмунд не видел себя со стороны, но знал, что выглядит сейчас как в тридцатипятилетнем возрасте, когда все упражнения, которые он выполнял, на время сделали из него пышущего здоровьем и счастьем человека.

— Так это и есть рай? — поинтересовался он.

— Хрен его знает, — рассмеялась Абигайль Уоттс — первая девушка, с которой он трахался.

— Это или рай, или один из этапов долгого пути, — заметил дядюшка Леон.

— Потому что здесь тоже есть страдания и… смерть, — добавил его отец.

— Однако это совсем иные страдания и совеем иная смерть, — пояснила его первая учительница мисс Уилсон. — Более совершенные.

И вдруг Эдмунд смутился при мысли о том, чем он вынужден был заниматься в предыдущей жизни.

— Э-э, думаю, мне ненадолго придется сгонять обратно… э-э… туда, — пробормотал он.

— В чем дело, сынок? — спросил его отец.

— Ну, я как бы… изобрел лекарство от смерти. Так что вряд ли здесь появится кто-нибудь новенький в ближайшее время.

Это вызвало у всех настоящий взрыв хохота.

— Вот идиоты, — воскликнула его мать.

— Ну и хрен с ними, — заявил дядя Леон. — Не хотят умирать — это их личное дело.

— Пусть остаются там, — произнес человек, который был его лучшим другом более века тому назад.

— Ну что ж, это меняет дело, — сказал Эдмунд.

— Я бы не против промочить горло, — промолвила мисс Уилсон.

— Ну что ж, тогда пойдем, — согласился отец Эдмунда. — Вы идете?

Это было встречено общим одобрительным гулом, и все направились туда, где в этом новом месте можно было получить выпивку.

А в прежнем мире Дрю и Линди изумленно смотрели на труп Эдмунда Чайва, который безмолвно лежал на каталке.

— Как не повезло, — промолвил Дрю.

— Вот это неудача, — согласилась Линди.

— Что же нам делать?

Оба понимали, о чем идет речь, — они говорили о маленькой стеклянной бутылочке.

— Не пропадать же ей, — сказал один.

— Конечно, — ответила другая.

И они ввели себе антисмертную сыворотку. Выждав несколько минут, Дрю спросил:

— Хочешь кофе?

Линди представила себе бесконечную череду чашек кофе — чашка за чашкой, чашка за чашкой, и так в течение десятков тысяч лет — и ответила:

— Спасибо, может, чуть позже.

Кто умер и обвинил тебя в своей смерти?

Мисс Сесилия Роджерс заправила свои член и яйца в чудо-вагину "Делюкс", изготовленную из латекса телесного цвета и снабженную лямками для идеальной подгонки и сокрытия последнего признака принадлежности к мужскому полу. Она была совершенна во всех отношениях, включая мягкие половые губы и искусственный клитор. Поверх она надела трико со специальными подкладками для придания фигуре женственности, а на грудь — кружевной бюстгальтер с подушечками. Затем последовали макияж, крем для щетины и парик с прической "паж", которая подходила к любой форме лица. И наконец строгий деловой костюм в угольно-серых тонах и скромные туфли, хотя и огромного одиннадцатого размера, но зато с небольшим каблучком. Сесилия одевалась не так, как остальные трансвеститы, подражавшие чеченским проституткам. Когда она была Клайвом, тот носил гораздо более вызывающую одежду, особенно для сорокапятилетнего мужчины, — серо-оранжевые кроссовки, похожие на свинячьи рыла, с катафотами на пятках, военные брюки, сшитые на заказ, которые стоили столько, что дешевле вышло бы на год записаться в армию, и футболки с надписями типа "Стройся, стреляй, сортирный расчет" и прочими глупостями. Сесилия считала себя выше Клайва, по крайней мере, ей было присуще врожденное чувство вкуса. В конце концов, они оба сходились в том, что не стоило бы на время становиться женщиной, если бы она во всем повторяла мужчину.