Гоп-стоп, битте! - Георгий Хлусевич

Удар! Еще удар! Удар! Ой, сука, яйца!

Звук разрываемых простыней. Фиксация санитаров к кроватям пациентов.

Барабанная дробь ударов по двери палаты снаружи.

Князь Мышкин спокоен, если не меланхоличен. Ходит по палате, живописно сложив мускулистые руки на груди.

— Геродот указывает точное число защитников ущелья при Фермопилах. «Там у селения Альпены за Фермопилами есть проезжая дорога только для одной повозки. На запад от Фермопил поднимается недоступная, обрывистая и высокая гора, простирающаяся до Эты. На востоке же проход непосредственно к морю и болотам». Так вот, мои психически ненормальные друзья, там кроме трехсот спартанцев были еще тяжеловооруженные гоплиты. Из Тегеи — пятьсот, из Аркадии и Фокиды — по тысяче. А почему только спартанцы вошли в историю? Объясняю… Предатель Эпиальт провел по горной тропе двадцать тысяч персов в тыл грекам, они ушли в свои города, и только спартанцы решили умереть, но не отступить. Что они и сделали. Честь им и хвала. Склоняю голову. Эпитафия на камне трогает до слез: «Путник случайный, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне. Все мы здесь полегли, повинуясь законам». Повинуясь законам! А вы подумали, что я сошел с ума, вспомнив про спартанцев. Просто я пытался провести аналогию. Нескромно, конечно.

— Яков Пинхацевич, — князь Мышкин подходит к двери. — Яков на древнееврейском означает «следует по пятам». Вот вам и доказательство. Такое впечатление, что уважаемый профессор не ложился спать, потому что точно прогнозировал ход событий и пришел за санитарами-карателями по пятам. Уважаю!

Мышкин повернул ключ. Профессор остановился на пороге. Оглядел связанных санитаров. Увидел лужицу на полу. Повернулся к стоящим за спиной санитарам.

— Все по отделениям.

Зашел в палату, затворил за собой дверь.

— Сосуд сохранили?

— Вот. — Михаэль подал профессору бутылочку из под кока-колы. На дне оставалось немного мочи.

— Я так и знал. Развяжите их.

Хидякин скрючился, держась за живот. Второй санитар поддерживал его при ходьбе. У него было тоже скорбное из-за боли в грудине выражение лица.

Минкин молча подождал, пока уйдут санитары. Присел на кровать Михаэля.

— Приходилось раньше драться?

— Да.

— С кем, когда?

— Последний раз — с венгром по фамилии Сабо.

— Из-за чего был конфликт?

— Из-за девушки.

— Как зовут девушку?

— Джессика.

— У вас есть родители?

— Нет, они погибли в автокатастрофе. Меня воспитал дед.

— Вспомнили фамилию?

— Нет, но знаю, что зовут деда Оскар.

Профессор встал, потрепал Михаэля по плечу. Улыбнулся.

— Все вспомнишь. Ничего, что я с тобой на «ты»? Теперь я за тебя спокоен и очень, очень рад. Жаль, что ухожу на пенсию. Подайте-ка мне орудие преступления. — Минкин взял брезгливо бутылочку с остатками мочи двумя пальцами за горлышко.

Уходя, обернулся:

— Я прикажу сменить белье и постель.

Михаэль лежал с закрытыми глазами, но не спал.

Он вспомнил все. Оставался темным лишь маленький, четко ограниченный кусочек жизни между поездкой в такси и пробуждением в палате с мухами. Он никогда не восстановит недостающие детали самого момента отравления в хронике событий, да это уже и не имеет большого значения. Ему достаточно было вспомнить события, предшествовавшие госпитализации, чтобы осознать масштаб катастрофы. Он проходил таможенный досмотр со ста тысячами марок в рюкзаке из красной кожи, а очнулся без одежды, без денег, без памяти, без документов и, что самое огорчительное, без малейшей перспективы выполнить поручение Оскара фон Деринга. Это угнетало больше всего. Михаэль всегда старался выполнять обещания, но в данном случае он не видел ни малейшей возможности исправить ситуацию и реабилитироваться перед дедом.

Тоскливый ужас, безнадега, невыносимое чувство вины, глубокое презрение к самому себе как к самому глупому, доверчивому, беспечному и ничтожнейшему человеку на земле — все это заполнило сознание и начисто вытеснило сон. Он перебирал в уме варианты спасения и не находил выхода из сложившейся ситуации.

Например, он обращается в милицию с подробным рассказом о происшедшем с ним несчастье. Его выслушивают и задают деликатный вопрос, касающийся въездной визы. Ах, нет визы? Ну так мы вам поможем, а пока пожалуйте-ка в обезьянник к бомжам до выяснения обстоятельств вашего появления на территории российского государства.

Или его не закрывают в камере предварительного заключения, а идут навстречу его пожеланиям и просят посольство Германии принять посильное участие в судьбе их соотечественника. Его содержат на территории консульства, выясняют обстоятельства и за свои деньги привозят в дом к деду. Сможет он взглянуть старому кавалеристу в глаза? Не сможет, потому что, если даже дед и простит утрату ста тысяч марок, сможет ли он простить утрату документа, зашитого в подкладку рюкзака? Не сможет! Господи, как тяжело! Что делать? Ни копейки денег, да о чем разговор? Штанов нет. Зима на дворе.

Вздохнул тяжело.

Закончится когда-нибудь эта самая черная ночь в его жизни? Пришла в голову и почти позабавила интересная мысль. Вынужден был признать, что когда он очнулся в боксе под нетрезвым взглядом сейчас лежащего рядом нарколога, то и тогда было легче, потому что не было еще полного осмысления происшедшего.

Князь тоже не спал. Встал, подошел к кровати Михаэля, присел рядом.

Странный получился разговор. Михаэль был так удручен, так раздавлен обрушившимся на него несчастьем, что не смог тотчас же переключить внимание. Он уже привык к манере изложения князя Мышкина и знал, что его многословие всегда заканчивается конкретным выводом, часто актуальным и в большинстве случаев значительным. Следовательно, начало можно пропустить.

— Американский психолог Филипп Зимбардо провел самый известный из экспериментов в социальной психологии…

«А что, если все рассказать князю, посоветоваться? — думал Михаэль, вполуха прислушиваясь к повествованию. — Человек он, судя по всему, честный, бесстрашный и многоопытный…»

— Все началось с обычного университетского семинара. Группа студентов Стенфордского университета под руководством Филиппа Зимбардо…

«Обратиться за помощью к Матильде? Нет, это исключено. Есть в самой мысли об этом нечто порочное и дурнопахнущее. Ну не альфонс же я!»

— Рассматривалось влияние тюрьмы на психологию заключенных и надзирателей. Миниатюрную тюрьму оборудовали прямо в подвале факультета психологии. Решетки, нары, карцер и прочее. В качестве консультанта пригласили старого зэка Карла Праскоту — восемнадцать лет тюрьмы. Среди участников эксперимента — ни одного асоциального типа. Ни одного наркомана, психически больного. Только законопослушные граждане. Полная обезличенность. «Заключенные» в робах. Называть всех только по номерам. Исполняющие роли надзирателей в строгой форме…

«Почему я все время думаю о ней? Она необыкновенная. С ней так просто и в то же время интересно. Сколько ей лет на самом деле? Говорит, что больше тридцати, но меньше сорока? Я бы ей и тридцати не дал. Ненужное кокетство, но оно ей идет. Откровенна до цинизма, и это тоже ее не портит. Безумно хочу ее. Безумно!»

— Представь, дорогой Михаэль! Ха-ха-ха! Эксперимент был рассчитан на две недели, а уже через три дня добропорядочные пацифисты так вошли в роль надзирателей, что стали натуральнейшим образом истязать нарушителей. Заметь, что все издевательства снимались на видеокамеру. Один заключенный отказался есть сосиски. Его кинули в карцер. Не желает есть, свинья! Связали и размазали по физиономии сосиску вместе с гарниром. Такова людская сущность, начисто опровергающая известный тезис, что добро должно быть с кулаками. Основываясь на данных эксперимента, осмелюсь выдвинуть его модификацию: «Если добру дать кулаки, оно быстро превратится во зло». И что нам в таком случае ждать от генетических мерзавцев, получивших неофициальное разрешение на использование кулаков в целях поддержания больничного порядка? Ничего хорошего я от них не жду. И если милейшему Якову Пинхацевичу с его врожденной иудейской способностью к администрированию удавалось сдерживать церберов на коротком поводке, то с его уходом здесь воцарится…

«Зачем нужно было зашивать документ в подкладку? Какая глупость! Нужно было свернуть в трубочку, распороть подкладку пояса брюк и вставить в прорезь. Никто и никогда бы не нашел».

— Знаменитая своим беспределом Казанка будет отдыхать…

«Брюки могли постирать. Ну и что? Проклятие! О чем я думаю? У меня же и брюк этих нет. Пусть чернила размоются, зато никто не сможет прочитать, если и найдут. Это хорошо, что постирают».

— В их арсенале разнообразные медицинские средства. Сульфазин в жопень — это, брат мой, похуже, чем на осиновый кол посадить. Температура сорок один, и ягодица воспалена, как при обширном нагноении. Шаг сделать нельзя — такая боль.