Короли побежденных - Елена Первушина

Я защищался, отступал, атаковал, не думая, не заботясь о себе, просто потому, что все еще оставался асеном. Асеном без Лайи.

И когда злая сталь вошла между ребрами и смертная истома навалилась на меня, я успел обрадоваться: я умираю первым. Я не увижу, как погибнет моя земля.

Я вернулся назад. Я сидел на ступеньках, обливаясь кровью и потом. Кровь, впрочем, текла всего лишь из закушенной губы.

Жаль, что Дирмед даже не догадывается, какие силы я привел в движение для того, чтоб выполнить его приказ.

Но теперь я знал, что сказать Кайрен.

Семь часов спустя я уже сидел в маленькой, нагретой солнцем приемной Храма Тишины. Кузина завтракала и должна была вот-вот спуститься.

Остаток ночи я потратил на то, чтоб добраться сюда, и теперь, прислонившись к стене, тихо подремывал. Но странности мои, растревоженные ночным приключением, все еще колобродили. И я, вместо того чтобы мирно смотреть сны, вновь незаметно для себя самого нырнул вглубь песчаной воронки.

Не стало отштукатуренных стен с узором из голубых цветов под потолком, засушенных букетов в глиняных горшках, солнечных квадратов на полу.

Полтора века назад цереты учили здесь своих детей. Снег бился в затянутое бычьим пузырем окно. Скрипели старые половицы под ногами тощего, желчного учителя, скрипели узкие ставни под порывами ветра, скрипели самодельные тростниковые перья. Потрескивали лучины, мальчишки щурили глаза, вслушивались в непонятные слова старых книг.

У одного из них рукава были вечно перемазаны глиной. Ему часто попадало за это тонким ивовым прутом по пальцам, потому что не беречь одежду, подаренную Богом, — грех. У него была длинная челка, она падала на лоб, и он смотрел на мир из-под нее, чуть наклонив голову, как умный пес.

На его земле творилось тогда странное: приезжали люди, одетые в проклятые разноцветные одежды, перекликались между собой гортанными голосами. Цереты прятались по домам, но все же льнули к своим окнам-щелям — любопытство побеждало страх. Иногда на горизонте вставали черные столбы дыма. Иногда целые семьи вдруг снимались с места, наваливали на телеги все добро и уходили куда-то. Он спрашивал старших, что это за дым, куда уходят люди, но ему велели молчать и ждать, когда он подрастет. И он молчал, но тревога не оставляла его, и он все время украдкой, под столом, мял в руках комок глины.

Его пальцы сами собой лепили странные фигурки. Сначала он превращал их обратно в глиняный шар, но потом стал жалеть. Наверное, кто-то из его семьи был гончаром. И он стал тайком по ночам обжигать свои игрушки, а потом прятал.

Я оглянулся. Ни жриц, ни послушниц поблизости не было. А Кайрен неизвестно когда докушает все, что собиралась скушать.

Быстро, стараясь не скрипнуть ни одной ступенькой, я взбежал по лестнице, проскользнул по засыпанному тростником полу в другое крыло. Я так часто разглядывал дом снаружи, что неплохо представлял, каков он изнутри. Кроме того, у меня был провожатый. Еще одна лестница — на чердак. Я без труда откинул дощатую крышку, влез. В щели между досками пробивались косые лучи солнца, но вторым зрением я видел те же доски, покрытые изморозью. Солома на полу утыкана сотней ледяных кристалликов. Только вокруг огромной, сложенной из кирпичей трубы — темное пятно.

Так, вот здесь, за трубой, наверху, на стропилах, назад, до самой стены. Здесь должна быть маленькая ниша. Я протянул руку и нащупал что-то твердое.

— А что это ты здесь делаешь, позволь узнать?!

У отброшенной крышки стояла моя кузина собственной персоной. Проклятье, как же она меня выследила?! И что мне ей теперь ответить?

— Иди сюда, — позвал я, — только осторожно, половицы могут не выдержать.

Она легко и бесшумно приблизилась (сразу стал очевиден опыт шатания по сомнительным местам), и я вытащил на свет то, что уже полтора века покоилось в тайнике.

Глиняные фигурки. Олени с птичьими крыльями, птицы с козлиными головами. Люди с рысьими лапами вместо рук и ног и прочие страшилища.

Что заставляло его лепить таких? Озорство? Или страх перед чужим, непонятным, вторгающимся в его мир? И откуда пришло это чужое — из-за синего моря, с кораблей асенов или из его собственной души?

Он был моим братом, этот парнишка.

— Как ты это нашел? — спросила Кайрен. — Что это?

— Случайно, — объяснения умнее я придумать не мог. — Я слышал, здесь когда-то была церетская школа. Наверное, их спрятал кто-то из мальчишек. Я тоже часто делал такие тайники.

Она покачала головой:

— Вряд ли это был церет. Цереты не изображают живых существ. Они говорят, что такие игры дозволены лишь Богу.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Читала хроники. За посягательство на права богов карали очень жестоко.

— Поэтому он их и прятал. А не лепить не мог. Это было сильнее его. Как твои рисунки, Кай.

— Что ж, по сравнению со многими другими это вполне невинное развлечение.

Я рассмеялся:

— А ты знаешь, что невинно, а что греховно, кузина? Все, что нарушает обычай, — страшный грех. Так открывают путь силам мрака. Но если вся твоя жизнь — сплошное нарушение, если какая-то сила все время тащит тебя от других людей, от твоего рода-племени…

— Что тогда?

— Тогда чувствуешь себя рыбой, выброшенной на берег. Бьешься, ползешь, царапая брюхо, обратно к проруби. А временами понимаешь, что ты — птица и в воду тебе не надо. Но никогда не знаешь, в какой именно момент ты прав. Нет. Стой. Как ты это делаешь?

— Что?

— Заставляешь меня каждый раз говорить глупости.

Она презрительно повела плечами:

— А ты попробуй не думать глупостей. Тогда и говорить не придется.

— Хорошая идея. Кстати, я ждал тебя, чтобы предложить прогуляться. У меня к тебе есть действительно важный разговор.

— Говори тут.

— Нет. Лучше на чистом воздухе и без лишних ушей.

Она помогла мне спуститься по чердачной лестнице. В руках я нес фигурки. Внизу они были обернуты соломой и с тысячей предосторожностей водворены в мою сумку.

Потом мы вышли за ворота Храма.

Утро в самом деле было идиллическое: с востока брел караван кучевых подрумяненных рассветным солнцем облаков, из земли вылезали тонкие кинжалы молодой травы, сморщенные, с палец величиной, клены.

— Ну и что же вы от меня хотите? — резко спросила Кайрен, едва мы прошли несколько шагов. — Узнать, как мое здоровье?

Я догадался, отчего ее настроение так переменилось. Прошлый раз я был никто — пьяненький попутчик, с которым забавно поболтать. Теперь я набивался на постоянное знакомство, а она охраняла границы своего одиночества.