Каменная река - Джузеппе Бонавири

— Давай! — приказал Агриппино.

Мы выложили яйца в золу.

— Олрайт, бойз, олрайт! — одобрительно кивали солдаты.

Хлеб поделили по-братски: кому корку, кому мякиш.

— Ух ты, какое гнездо! — восхитился Чернявый, указывая на закопченные яйца с уже потрескавшейся скорлупой.

До чего же вкусно было есть эти печеные яйца с хлебом; Гарри и Чарльзу они явно тоже понравились. Каждый прутиком подкатывал к себе яйцо, обжигая пальцы, разбивал о камень скорлупу и причмокивал от удовольствия.

Больше всех съел, конечно, Обжора, уплетая за обе щеки. В самый разгар пира я заметил, что из-за угла ветхой лачуги наблюдает за нами девушка лет двадцати.

Чернявый помахал ей, чтоб шла к нам, и, видя, что она робеет, крикнул:

— Иди сюда, тебе тоже дадим!

Все обернулись к девчонке; Агриппино, оказывается, знал, как ее зовут.

— Эй, Куколка Пеппа, ты что, меня не узнала?

Она подошла поближе, и Чарльз бросил ей лимон. Она поймала его и положила себе на макушку. А яйца есть не захотела.

— Это я вам их послала, — объяснила она этим сарацинам, которые глядели на нее из-под тяжелых полуопущенных век. — И откуда ж вы будете?

Чарльз понял, сделал рукой широкий жест, словно вся земля принадлежала ему.

— Америка, — ответил он.

Пеппа посмотрела вдаль, на горизонт, где догорала солнечная колесница, и проговорила:

— Вот оно что. А мой край зовется Сицилия.

Махнув рукой, она пошла к реке. Американец с минуту глядел ей вслед помутневшими глазами, потом поднялся и на кривых ногах потопал за ней.

— Чарльз? — окликнул его Гарри.

— Эй, влюбленный Орланд, смотри не заблудись! — загоготали мы.

Пеппа подошла к обрывистому берегу и словно растворилась в воздухе. Чарльз какое-то мгновение пребывал в нерешительности, затем, раскинув руки, спрыгнул вниз. Мы же продолжали нашу трапезу, пока Чернявый не спросил:

— А на что нам глаза-то дадены?

Мы вскочили как подброшенные и с гиканьем понеслись к реке. Только Гарри, Обжора и Карлик остались сидеть.

Осторожно, цепляясь за кустарник, мы спустились по крутизне на песчаный берег. Чернявый огляделся: ни Пеппы, ни Чарльза не было видно. Куда они могли подеваться?

— В камышах, наверно! — догадался мой хитрый братец.

Направо от нас стеной возвышались заросли камыша, и такие густые, что там целое войско могло спрятаться.

— Да разве в такой чаще чего углядишь? — усомнился я.

— А что, если тихонько обойти эти заросли? — предложил Тури.

Овраг переходил в низкий речной берег, сплошь покрытый волосатыми спутанными водорослями. А сразу за камышом начинался пологий подъем, усеянный мелкой галькой.

— Туда! — шепнул Агриппино.

— Вон они!

Мы замерли, глядя на них. Куколка шла впереди, виляя бедрами, за ней, переваливаясь и увязая в камушках, плелся Чарльз.

— Эй, гёрл, — то и дело окликал он ее гнусавым голосом.

— Тихо, не шевелиться, — приказал Тури и сам уселся на песок.

Пеппа и Чарльз, видно, только что вышли из камыша: верхушки еще слегка покачивались. Пеппа замедлила шаг.

— Так, останавливается, — догадался Агриппино.

Она села, оправила платье.

— Ну, что вам? — спросила Пеппа и бросила в воду лимон.

— Икскьюз ми, можно сесть? — пробормотал, подходя, Чарльз и тяжело плюхнулся рядом с ней.

Куколка взглянула на него и затараторила как сорока.

— Сукина дочь! — выругался Тури.

— Я, право, не знаю, что вам от меня нужно. Вы приехали издалека, а здесь все не так, как у вас, даже фонарей нет на улицах.

— Люди везде одинаковы, — отвечал американец.

— Мы ведь нищие, поглядите, в каком я платье хожу.

Но плутовка показывала ему не заштопанное свое платье, а гладкое, округлое плечо. А Чарльз только и твердил: «Гёрл, гёрл», придвигаясь к ней все ближе. И Куколка, похоже, совсем не возражала.

— Ваша Америка — далекая, чужая страна, куда нам до нее! К тому же ты небось католик, а я сарацинка.

Чарльз, не находя слов, вздыхал, пыхтел, простирал руки к небу, и в конце концов ему удалось выразить свои мысли почти толково:

— Ноу, гёрл, все люди одинаковы, я их много повидать. И зачем вам фонари, когда ты есть.

Пеппа визгливо засмеялась, обнажая белоснежные зубы, — ведьма, да и только!

— Вы, мужчины, хитрые. Наговорите сперва, а потом уходите на войну — и поминай как звали.

А сама как бы ненароком выставила грудь и потерлась ею о плечо Чарльза.

— Ну что, вспугнем голубков, а? — сказал Нахалюга.

— Не вздумай! — в один голос воскликнули мы с Тури. — Поглядим, что будет дальше с безумным Орландом и шлюхой Анжеликой.

Пеппа так и не закрывала рта — соловьем заливалась над водой, словно окаменевшей под палящим солнцем.

— Возвращайся домой, солдатик. А то вы летаете по миру, как птицы, и нигде не свиваете гнезда.

— Я солдат, йес, но я хочет быть с тобой. Ты мне нравиться, понимай?

Они хорошо понимали друг друга. Она замотала головой и склонилась к нему, так что длинные распущенные волосы коснулись его лица. Потом вдруг скинула башмаки, и они упали в воду.

— Оставь меня, солдатик! Я простая деревенская девушка, а не какая-нибудь там принцесса… Скоро апельсины созреют, да есть их некому — хоть в землю зарывай. Вот приезжай попозже, в феврале, тогда угощу тебя апельсинами.

— Ноу, я оставайсь с тобой, голубка.

Чернявый уткнулся мордой мне в спину и раздувал щеки, будто пастух, играющий на рожке.

— Ты чего? — удивился я.

— Ой, умру, вот смеху-то! Голубка! Пиджин — помнишь, как мы изжарили того пиджина? Может, и этих голубков пощиплем?

— Заткнись, дурак! — сказал ему Нахалюга, которому очень нравился этот кукольный театр.

Пеппа опустила босую ногу в воду и стала болтать ею, поднимая волны; Чарльз тут же подполз поближе к этой сучке.

— Нет, солдатик, ничего у нас с тобой быть не может. Мы с тобой на разных берегах, а между нами река. Возвращайся-ка лучше к себе в Америку.

Ее нежный голосок, сливавшийся с журчанием воды, завораживал нас; Чернявый и тот перестал смеяться. Тури хотел было что-то сказать, но лишь разевал рот, как рыба.

— Тсс! — Нахалюга поднес палец к губам.

Мы услыхали (а может, это нам только почудилось?) тихий, жалобный напев, заставивший все вокруг: и пшеничные поля, разбросанные по склонам, и нещадное солнце над ними, и сухие травы, и звонкие воды реки — замереть в неподвижности. Вслушиваясь, мы затаили дыхание и вдруг поняли, что это поет Пеппа. Но вскоре песня оборвалась, вернее, растворилась в речном журчанье. Раздался веселый смех; Куколка вытянулась навзничь на берегу, разметав волосы и по-прежнему болтая ногами в воде.

— Ничего не поделаешь, солдатик. Вот я ненадолго задержала речку — и смотри, она опять бежит куда-то, бежит еще быстрее. Так и мы с тобой: встретились на минутку и пойдем каждый своей дорогой.

Вот чертовка, говорит о речке, а сама не забывает выставлять напоказ свои крутые бедра и груди и черные как смоль волосы.

Чернявый захохотал и, прежде чем мы успели ему помешать, метнул в воду камень. Но Пеппа этого не заметила. Я хотел было сказать: «Стой, болван, ведь самое интересное начинается!» Меня, однако, опередил второй камень, пущенный моим братом и плюхнувшийся в реку с таким шумом, будто громадная рыбина махнула хвостом.

Пеппа вздрогнула.

— Что это? Или мне показалось?

Но теперь уж мы все равно выдали себя, и на реку обрушился град камней.

— Эй вы, паршивцы! — закричала Пеппа, вскакивая. — Не прячьтесь, я вас вижу.

На краю оврага показались головы Карлика и Обжоры; оба они сразу присоединились к нашему беспощадному обстрелу.

Пеппа кинулась бежать, как быстроногая лань.

— Анжелика убегает! В погоню! — крикнул Нахалюга.

Но куда там! На нашем пути преградой встали заросли камыша, и мы только всю кожу себе ободрали.

Обжора и Карлик тоже спустились с обрыва и подбежали к нам. Но Пеппа как сквозь землю провалилась.

— Чилдрен, чилдрен, стой! — умолял Чарльз, едва поспевая за нами.

Сверху едва различимо доносились крики Гарри, который звал приятеля.

— Да, теперь нам ее не догнать, — с сожалением сказал Тури.

— Догоним, — уверенно отозвался Чернявый.

Но мы чувствовали, что время упущено: бабочка улетела — видимо, скрылась в роще, темневшей неподалеку. Мы вбежали в нее, и нам показалось, будто нас поглотила мрачная пещера.

— Тут ничего не разглядишь! — сокрушался Пузырь.

Но глаза быстро привыкли к темноте; к тому же от деревьев веяло приятной прохладой. Впереди забрезжил свет; должно быть, роща совсем небольшая, решили мы, оглядевшись.

Тури внезапно замер.

— Тихо! Наверняка она где-то здесь.

Чарльз семенил за нами, причитая: