Каменная река - Джузеппе Бонавири

— Так, а чуть пониже — Лебедь. Раскинул над водой крылья и весь светится. Пойдем дальше? У этой дороги нет конца: Орел, Стрелец… Скорпион — видите ту огненную сороконожку у самой линии горизонта? А теперь снова вверх и влево. Не устали?

С дороги доносился приглушенный рокот военных грузовиков. А может, это шепчут таинственные звезды в безбрежном океане?

— Змея, Геркулес, Волопас.

— Волопас… — зачарованно повторил Карлик. — Надо же, будто уступы, один над другим, а вокруг темень.

— Чего замолчал? — спросил я Пузыря, хотя глаза у меня слипались.

— Есть такой прибор, который измеряет звездные расстояния, — продолжил Пузырь. — Называется астролябия.

Нам понравилось слово, и мы принялись повторять его на разные лады.

— Астролябия — звучит будто заклинание, — сказал Чернявый.

Вдали едва заметно мерцали два пенных кружочка — Волопас и Лира.

«Астролябия, астролябия, астролябия!» — навязчиво отдавалось в ушах, и я уже не понимал, где нахожусь и что со мной творится. Сон одолел меня; под головой шуршит сухая трава, а вокруг астролябят звезды. Тепло и сладко, словно в овечьем хлеву.

Пузырь и Чуридду уже крепко спали. У меня урчало в животе, и сквозь сон мне чудилось, что это грохочут барабаны и трубит рог.

— Что это? Что такое?! — вскрикнул я, просыпаясь.

— Бой идет в долине, — отозвался Агриппино.

Я хотел подняться, но дремота опутала меня тяжелыми цепями.

— Там, видать, жарко, — заметил Тури. — Глядите, весь склон в огне!

— Деревня горит. Кажись, Мистербьянко, — сказал Кармело.

— Нет, это Мотта!

— А по-моему, Патерно!

Близлежащие деревни то вспыхивали факелом, то снова скрывались в ночной мгле.

Я стал тереть себе виски; в горле был комок. Вся земля вокруг сотрясалась от взрывов.

— Здорово, а? — твердил Чернявый. — Вот это, я понимаю, война!

Мы прижались поплотнее друг к дружке. Грохот понемногу стихал, зато все отчетливее становился отдаленный гул.

— А это еще что? — спросил Кармело.

Над горами пролетала стая птиц, но мы тут же поняли по огненно-красной полосе, что это не птицы.

Полоса все удлинялась, точно падающая под гром и свист комета.

— Так ведь это самолеты! — догадался Агриппино.

— Точно, самолеты! — подтвердил Тури.

Они пролетели прямо над нами — яркая цепочка огней, — оглушив нас ревом моторов. Потом все внезапно смолкло.

— Неужели конец? — спросил Чуридду.

Мы хотели было снова завалиться спать, но вдруг над вершиной Этны взметнулись языки пламени, и долина опять огласилась залпами.

— Зенитная артиллерия бьет, — пояснил Тури. — Вон одного подбили.

Мы увидели в небе вспыхнувший факелом самолет. А Чернявый почему-то начал вопить:

— Пиджин, пиджин! — и при этом вытряхивал из карманов оставшиеся шоколадки.

Между тем самолет стремительно терял высоту, словно погружаясь в смертельный водоворот. На мгновение ярко озарилась река, а потом самолет рухнул в воду.

— Все, крышка! — воскликнул Тури и выплюнул на землю кусок шоколада.

Ночь снова окутала долину, лишь в одном месте еще светился багровый отблеск.

Мы помолчали.

— Все на свете кончается, — заметил Золотничок. — Пора и нам на боковую.

И мы улеглись на землю, дожевывая шоколадки.

III

Несколько дней нам никак не удавалось собраться всей компанией из-за этих американцев: они устроили у нас настоящую ярмарку, обменивая хлеб, яйца, вино, мясо на галеты, форменные куртки, ремни, шоколад, курево. Ну и мы, конечно, промышляли кто чем мог. До друзей ли тут?

Правда, однажды я встретил Чернявого и Обжору с двумя американцами, которые, дымя сигаретами, пытались что-то объяснить ребятам.

— Эй, Пеппи! — окликнул меня Чернявый. — Погоди-ка. Вот познакомься: Уильям, Гарри. Они все твердят: «Уайн, уайн», ты случаем не знаешь, что это такое, у тебя же мать в Америке была?

— Не, не знаю, — ответил я и собрался бежать дальше.

— Ну куда ты несешься? Давай с нами.

И я тут же забыл, что меня послали за яйцами. Мы гурьбой отправились на церковную площадь.

— Уайн, уайн, — втолковывал нам загорелый здоровяк Уильям.

— Уайн, — вторил Гарри, едва поспевая за ним на своих кривых ногах.

Мы тоже подхватили: «Уайн, уайн, уайн», решив, что это американская песня. Солдаты недоуменно взглянули на нас и пожали плечами.

— Уайн, — простонал Уильям. — Уайн, джин, виски, марсала.

— Марсала? — удивился я. — Может, это кусок сала?

— Кусок сала, кусок сала! — заорали мы этим болванам в коротких штанах.

Они вытаращились на нас, разинув рты, как рыбы, выброшенные на берег.

И тут Уильяма осенило.

— Вино! — воскликнул он и закашлялся.

Вдруг мы услышали свист. Наверняка кто-нибудь из наших, подумал я и стал озираться кругом.

В дверях какого-то сарая стояли Нахалюга, Чуридду, Агриппино и Пузырь.

— Да плюньте вы на этих американцев, пошли к нам.

— Заходите скорей, — уговаривал Агриппино. — Здесь мой дед живет. В доме-то прохладней.

Но я стал рассказывать им про вино, и Нахалюга тотчас ухватился за эту новую забаву.

— Айда к Рачинедде, у него полные бочки в подвале.

Чернявый злорадно усмехнулся и чуть не бегом потащил за собой американцев по нашим ухабистым улочкам.

— Эй, бойз, тихо! — умоляли нас эти нехристи.

— Не гони! — поддержал их Агриппино и пошел, кривляясь, на цыпочках. — Королевский пир от нас не уйдет.

Чуридду и Обжора тоже стали двигаться нелепой танцующей походкой.

Подойдя к запертой двери, над которой нависал пузатый балкончик, Чернявый обратился к Гарри:

— Вот тут есть ваше уайн.

— Ноу, бойз, — растерялся Уильям. — Я просить вино, марсала, джин.

— Не торопись, будет тебе вино, — ответил Чернявый и забарабанил кулаками в дверь.

Никто не отзывался.

— Здесь живет фашист, — объяснил Чернявый. — А ну-ка стрельните, чтоб замок выбить.

— Фашист? Стрелять? — с сомнением переспросил Уильям.

Мы принялись бомбить дверь камнями и в конце концов услыхали испуганный женский голос:

— Кто там? Вам чего?

— Открывайте — именем закона!

Дверь чуть приотворилась, в щель просунулся седой клок волос.

— Что вам надо-то?

— Вот что, донна Пеппинела, — решительно сказал Нахалюга. — Американцы пришли арестовать вашего мужа, но, если вы дадите им вина, может, все и обойдется.

— Господи! — запричитала старуха. — Где ж его взять-то, сыночки?

Мы всей оравой навалились на дверь и после нескольких дружных толчков распахнули ее.

— Ах, пресвятая дева Мария! — заголосила хозяйка. — Ну входите уж, раз так Богу угодно, налью вам вина.

Американцы осторожно спускались за нами в подвал, вытащив на всякий случай пистолеты. Но, когда увидели огромные просмоленные бочки с вином, сразу успокоились.

— Колбасы, хлеба, яиц! — отрывисто приказал Чернявый, только и думавший, как бы брюхо набить.

— Да откуда же им быть? Вы ведь уж в прошлый раз весь дом очистили.

— Как бы не так, тут еще много чего осталось. А не то — подавайте сюда вашего мужа.

Старуха поспешно прикусила язык и побежала за съестными припасами.

— Вот, кушайте на здоровье, — сказала она, возвратившись.

Уильям откупорил бочку, подвал наполнился терпким ароматом вина. Первым припал к отверстию Уильям, за ним — Гарри, а там и мы угостились.

— Напиток богов! — восторгались Обжора и Агриппино, изображая из себя заядлых выпивох.

А мы тем временем уминали сушеный инжир, хлеб и колбасу с горчицей. Вино струилось по полу и с бульканьем выплескивалось за дверь.

— Что там у вас? — послышался голос с улицы.

Американцы все прикладывались по очереди к бочке.

— Уайн, уайн!

Они даже не обернулись, когда в погреб вошли трое наших крестьян, среди них старый Пеппи Пачи. Остановившись на пороге, они вылупили глаза на благодатную винную реку.

— А Рачинедда-то помер, что ли? — спросил дядюшка Микеле Салерно.

— Ага, — кивнул Чернявый. — Налетайте.

— Да здравствует фашизм! — выкрикнул Пеппи Пачи и прильнул к бочке, словно к коровьему вымени.

— Фашизм? — встрепенулся Уильям; глаза у него налились кровью. — Где фашизм? Где он?! — И в мгновение ока выхватил пистолет.

— Стой, стой! — закричали мы с Нахалюгой.

Но он уже открыл стрельбу: продырявил потолок и бочку. А потом, видно, сам испугался и спрятал пистолет в кобуру.

Винная струя ударила в стену и расползлась по ней огромным кровавым пятном. Вино залило весь пол, грозя затопить нас.

— Господи Иисусе, что там творится? — донеслось снаружи.

Теперь все, кто были в погребе, захлебываясь, поглощали содержимое бочки.