Сергей Фудель - Николай Балашов

Через два месяца после ареста, во второй половине сентября, Фуделя перевели в Бутырки — тогда еще просторные и тоже совсем патриархальные. В центре четвероугольника тюремных корпусов стояла, хоть и закрытая, та самая милая сердцу арестанта церковь, где в течение пятнадцати лет служил тюремным священником его отец — Иосиф Фудель, где был крещен сам арестант и где маленьким ребенком стоял он свою первую пасхальную заутреню. Из тюремного коридора, куда, вместе с другими заключенными, его водили на прогулку, он мог видеть верхушку дома, где прошло его детство.

Там, в родных с младенчества стенах Мертвого дома, С. И. Фудель понял самое главное: тюрьма — это хоть и принудительная, но все же школа общения с людьми. Здесь, конечно, можно было потерять голову и совсем пропасть, но можно было и постичь невероятную сторону любви к человеку, научиться дорожить хоть самой малой бесхитростной приязнью к товарищу по несчастью. Малейшее проявление любви со стороны случайного соседа ощущалось здесь как прикосновение к току и убеждало лучше любых слов.

Первые Бутырки запомнились дорогими сердцу подробностями. Из двух окон камеры, еще не закрытых щитами, можно было видеть кусочек улицы с проезжавшими извозчиками. Сокамерники весело и шумно уходили на долгую, двадцатиминутную прогулку, а в опустевшей камере отец Владимир Богданов ставил на тюремный стол чашу для причастия. «Я стоял рядом и читал благодарственные молитвы. Вот где источник осеннего солнца, светящего в окна»[141]. В камере, кроме длинного общего стола, стоял маленький столик в простенке между окнами, служивший престолом для совершения литургии. Здесь были антиминс и жестяные сосуды, несколько маленьких икон, свечи, настоящее кадило и ладан. «Забота о кадиле лежала на мне, и вот, пристроившись к коридорным дежурным по раздаче утренней или вечерней еды, я спускаюсь с ними и с кадилом в тюремную кухню, и кто‑нибудь из поваров, с особым каждый раз удовольствием на лице, вытаскивает мне из громадной печи самые отменные угли»[142].

Имелось и холщовое священническое облачение. Почти каждый день были службы, — в камере всегда находилось по несколько священников и архиереев. На служение пускались гости из других камер — и почти все пели: под каменными сводами старой тюрьмы церковное пение было слышно далеко.

Несомненно, в тюремном застенке богослужение не было привычной данью обряду. Было единство устремления людей к Богу, и было двое священников, у кого это устремление ощущалось особенно ярко. Сергей Фудель вспоминал отца Валентина Свенцицкого, в ком чувствовалась мощь духовного борца, находящегося в смертельной схватке. «Он был именно устремлен ко Христу: наверное, и он увидел Его где‑то, может быть тоже на пути, и эта устремленность устремляла других»[143]. Дань памяти отдал Фудель и другому батюшке из первых своих Бутырок — отцу Василию Перебаскину, простому вятскому попу, говорившему просто, грубо, но безошибочно попадая собеседнику в душу.

По вечерам служили всенощную. «Камера освещена пыльной лампочкой; кругом постели, обувь, чайники, “параша”, тяжелый воздух ночлежки — все здесь непохоже на привычное в долгих веках благолепие храма, где и стены помогают молиться. Здесь надо ничего не видеть, кроме маленького столика в простенке с горящей на нем свечой»[144]. Как благодарен был С. И. Фудель тихому вятскому авве — за его красивый мягкий тенор, за поющее счастливое лицо, за спокойные ласковые глаза, за то, что и в темной пыльной камере он учил своих сотоварищей идти по узкому Христову пути.

В Бутырках Сергей Фудель пробыл до ноября 1922 года. Утром, просыпаясь на рассвете и видя одну и ту же пыльную лампочку, которая, согласно тюремным правилам, горела всю ночь, он наблюдал, как поднимаются со своих постелей два священника, отец Валентин и отец Василий. «Вдруг стену внутреннего холода пробивает, как луч, теплая победоносная мысль: да ведь сегодня будут служить литургию! Сегодня там, на маленьком столике у окна, опять загорится огонь, и через все стены и холод опять поднимется за всех людей, за всю страдающую землю жестяная тюремная чаша»[145].

Ни на одном из трех допросов Сергей Фудель так и не дал «признательных показаний». На вопрос о политических убеждениях отвечал: «Православный»[146]. По поводу обнаружения в квартире экземпляров послания митрополита Агафангела — «сказать ничего не могу». В организациях политического характера — «не состоял и не состою». Кто принес «воззвания» — «не знаю»[147]. Лицо, предупредившее об аресте, — «называть отказываюсь»[148]. Попытку арестованной на Лубянке после допроса 12 августа 1922 года сестры Марии[149] взять на себя ответственность за появление посланий в арбатской квартире[150] Сергей решительно отвергает, как на собственном допросе, так и на очной ставке с сестрою[151]: «Показания, данные моей сестрой по этому поводу, считаю неправильными, так как послания вряд ли ей кто‑либо мог передать ввиду ее малоизвестности в религиозном мире»[152]. На допросе «Фудель отказался указать ту нелегальную типографию, где эти воззвания печатались»[153]. Заявленное по итогам предварительного следствия дело о «контрреволюционной] организации, противодействующей в контрреволюционных] целях нормальной деятельности РСФСР»[154] явно не клеилось, а «лепить» такие дела из воздуха

Протокол допроса М. И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. П. 7[а]

Протокол допроса М. И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7[6]

Протокол допроса М. И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7[в]

Протокол допроса М. И. Фудель от 12 августа 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 7[г]

Заключение по делу М. И. Фудель. 23 ноября 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. Л. 18

Выписка из протокола заседания Комиссии НКВД по административным высылкам от 25 ноября 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46067. М. 23

Выписка из протокола заседания Комиссии НКВД по административным высылкам от 25 ноября 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. М. 17

Выписка из протокола заседания Комиссии НКВД по административным высылкам от 9 декабря 1922 г. ЦА ФСБ РФ. Д. Р-46066. 71. 23

Заключение по делу М. И. Фудель. 3 апреля 1997 г. ЦА ФСБ РФ

тогда еще в ГПУ толком не научились, чудовищная технология этого процесса была освоена позже. «Материалов для передачи дела в Ревтрибунал нет», — признал 21 ноября помощник начальника 6–го отделения секретного отдела ГПУ Я. С. Чапурин. Однако и оставление арестованного в Москве «в данное время по политическим соображениям невозможно», считал гэпэушник, потому предложил: «Гражданина Фудель Сергея Иосифовича выслать в административном порядке в Нарымский край сроком на полтора года» под надзор местного отделения ГПУ. С этим предложением согласился начальник Чапурина, тогдашний вершитель церковных дел и секретарь антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) Е. А. Тучков[155]. Такой же срок высылки в Нарым был рекомендован комиссией и для Марии Фудель[156]. 25 ноября комиссия НКВД по административным высылкам постановила С. И. Фуделя «выслать в Зырянскую область сроком на три года»[157]. Нарымский край сменили на Зырянский, возможно, в связи с тем, что в тот же день к ссылке в Нарым приговорили митрополита Агафангела, автора того caMorQ «крамольного» послания. А вот предложенный Тучковым при его докладе срок увеличили вдвое. Марию Фудель в тот же день приговорили к высылке в Хиву сроком на полтора года[158].

Евгения Сергеевна Фудель обратилась к Е. П. Пешковой в организацию «Помощь политическим заключенным» (ранее — «Политический Красный Крест») с просьбой ходатайствовать о том, чтобы высылка ее детей состоялась «не в порядке этапа, а на собственные средства», иначе она не сможет с ними даже проститься, а также о том, чтобы им предоставили возможность жить вместе и в более мягком климате, поскольку Сергей «страдает уже 2 года туберкулезом, и неподходящие климатические условия грозят ему смертельной опасностью»[159]. Просьба не осталась без последствий. Комиссия по высылкам, заслушав «ходатайство гр. Фудель о высылке ее в одно место с гр. Фудель», постановила: во изменение прежнего решения «выслать обоих в Зырянский край»[160]. Е. А. Тучков даже распорядился предоставить высланным свидание с больной матерью, для чего конвоиры должны были на час доставить Сергея и Марию в арбатскую квартиру, после чего вновь отвести их в Таганскую и Новинскую тюрьмы соответственно. Однако выяснилось, что Сергей уже неделю назад, 7 декабря отправлен в Зырянскую область с вологодским конвоем, а Мария находится в больнице при женской тюрьме в Новинском переулке и «по состоянию здоровья идти не может»[161].