Мы пришли с миром - Забирко Виталий Сергеевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Андрей скривился как от оскомины.
— Да плевать мне, кто они — передовой отряд вторжения, мирные исследователи, потусторонние силы или предвестники Армагеддона местного значения. Кто их заслал, откуда и с какой целью. Платят, жить позволяют, и ладно.
— Засланцы, говоришь?
Андрей прищурился.
— Картавить изволите?
— А ты что, японец?
— При чем тут японец? — не понял Андрей.
— В японской речи нет звука «л».
— Буквы?
— Букв у них тоже нет.
— Японовед ты наш...
— От стеклодуя слышу.
— Таки «...дуя»? — обиделся Андрей.
— Аки «японо...», — не остался я в долгу.
Последнее слово было за мной, и мы замолчали.
Выпустили пар в пустопорожней перепалке и неожиданно поняли, что говорить не о чем. Ничего мы не выяснили, ни к какому решению не пришли и вряд ли придем. Напрасно говорят, что истина рождается в споре. В споре появляются синяки и выбиваются зубы, а проблемы не разрешаются, а усугубляются.
Андрей шумно вздохнул, нагнулся и достал из-под стола литровую бутыль без надписи.
— Давай вмажем спирту, мозги затуманим?
Я покачал головой.
— Не хочу. — На душе было тошно, и отчаянно хотелось побыть одному. — Пойду я...
— Как хочешь, — равнодушно сказал он. Видимо, в своем желании побыть в одиночестве я не был оригинален, и Андрей хотел того же. — Что-то новое выяснишь, сообщи.
— И ты тоже, — сказал я, поднимаясь с табурета. Все-таки скрывалась за его напускным безразличием тревога. Когда страус прячет голову в песок, перья на гузке подрагивают.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Ветер стих, и на город пал плотный промозглый туман. Снежная слякоть хлюпала и чавкала как под подошвами, так и внутри прохудившихся зимних сапог, поэтому из моего желания побродить по городу, подумать ничего не получилось. К моим проблемам недоставало только простуды.
Однако, направляясь домой, думать я себе запретить не мог. Мысли неотрывно крутились вовсе не вокруг «живых» трупов, стеклянных глаз и ожившего Буратино, а вокруг таинственной личности оперуполномоченного Петрова-Сидорова. После разговоров с Мироном и Андреем версия о том, что он — рядовой мошенник, отпала, а в версию о его принадлежности к ФСБ не верилось. Люди в ФСБ чрезвычайно прагматичны и не верят в потусторонние силы. Их конек — контрразведка, борьба с инакомыслием и террористическими актами. Предотвращением вторжения инопланетян занимаются исключительно психотерапевты. На психотерапевта Петров-Сидоров не тянул, и кто он такой, оставалось загадкой. Но знал он очень много, мало того, вел с нами какую-то непонятную игру. Отнюдь не случайно он назвался мне и Андрею разными фамилиями — определенно предполагал, что мы встретимся, обсудим свои проблемы и его вспомним. Если рассчитывал вызвать у нас тревогу и беспокойство, то своего он добился. К ожившему Буратино я относился более спокойно — все-таки трансцендентные силы если и вредят, то без особого усердия. Петрова-Сидорова же я начинал опасаться и чем дольше о нем думал, тем больше боялся. Нет зверя страшнее человека.
Когда я вошел в подъезд, чувство опасности возросло, но, к счастью, на лестничной площадке никого подозрительного не встретил. Опять приступ паранойи...
— Ко мне никто не приходил? — с некоторой опаской поинтересовался я у желтой рожицы.
«Ты меня в сторожа не нанимал», — ответила она с улыбкой.
Я облегченно перевел дух и погладил рожицу ладонью. Стена была обычной, шершавой, а рожица и не думала оживать. И на том спасибо — сыт уже паранормальными явлениями по самое некуда.
Уверенный, что мой дом — моя крепость, я вставил ключ в замочную скважину, открыл дверь... И замер на пороге.
В квартире кто-то был: в комнате работал телевизор, бубнил голос диктора, на стенах прихожей играли блики света. Неужели Петров-Сидоров решил претворить в жизнь свое обещание скорой встречи? Если так, то вряд ли он будет вести себя столь же корректно, как во время предыдущего визита.
— Чего встал на пороге? — донесся из комнаты голос Оксаны. — Заходи, будь как дома!
С души будто камень упал, и я оттаял. Лучше бы это оказалась Любаша, но... Быть может, прислала дочку в качестве парламентера? Вообще-то я не вел военных действий, но вот она почему-то на меня ополчилась.
Я закрыл дверь, снял куртку, шапку, переобулся в тапочки и, с удовольствием ощущая, как оледеневшие ноги начинают согреваться, вошел в комнату.
Оксана сидела в кресле, смотрела телевизор и усиленно поглощала бананы.
— Привет! — развязно поздоровалась она. — А говорил, что бананов нет!
Я глянул на блюдо и увидел только кожуру.
— Уже нет.
Она тоже посмотрела на блюдо и наигранно огорчилась:
— Жаль...
— Каким образом ты здесь оказалась? — строго спросил я.
— Обыкновенным, через дверь.
— А ключи у тебя откуда?
— Стащила у мамы из сумочки, — без тени смущения призналась она.
— Так... — протянул я. Версия о том, что Оксану прислала мать, развеялась как дым. Жаль. Похоже, с Любашей предстоит еще один нелицеприятный разговор. — А почему не в школе?
Оксана неожиданно захихикала.
— А ты когда-нибудь на календарь смотришь? Какой сегодня день?
— С утра было двадцатое.
— А день недели?
Я запнулся. При работе «на вольных хлебах» мало обращаешь внимания на дни недели.
— Вроде бы понедельник...
— Воскресенье! — язвительно поправила Оксана. — А по воскресеньям, да будет тебе известно дети в школу не ходят.
Я окончательно стушевался. Умела Оксана уесть — язвочка еще та. Развернув стул к телевизору, я сел.
— Что смотрим?
— Местные новости. Видишь, старичку семьдесят шесть лет, а его награждают медалью. А тебе слабо?
В глазах Оксаны плясали бесенята, губы кривила ироническая усмешка, и я не стал ее разочаровывать.
— Куда мне. Если вознамерюсь своротить горы, то сверну себе шею.
И тут я узнал старика. Это был тот самый извращенец, который наблюдал за игрой ребятишек в хоккей и страстно желал, чтобы кто-нибудь из них сверзился в полынью.
— Да за что же ему медаль-то? — безмерно удивился я.
— За спасение утопающих. Он вчера вытащил мальчишку из проруби. Уже пятого за эту зиму.
Я икнул, вытаращился на старика на экране и беззвучно, как рыба, захлопал губами. Затем расхохотался.
— Ты чего? — недоуменно посмотрела на меня Оксана.
— Так я его знаю! — давясь смехом, сказал я. — Встретил вчера на набережной... Он сидел, смотрел на ребят, играющих на льду в хоккей... Я его еще за извращенца принял...
— Не вижу ничего смешного, — поджала губы Оксана.
Я запнулся, подавил смех и посмотрел на ее сердитое лицо. Действительно, ничего смешного — караулил старик детей, чтобы спасать, а не смаковать, как кто-то из них тонет. Этакий спасатель на водах на общественных началах.
— Пожалуй, ты права, — согласился я.
— Я всегда права! — безапелляционно заявила Оксана, тряхнула кудряшками, и бирюзовый огонек блеснул у нее на шее.
— Зачем ты надела мамин кулон? — дрогнувшим голосом спросил я.
— А она не хочет носить.
Я не стал задавать вопрос «почему?», опасаясь нарваться на очередную колкость. Посидел, подумал.
— Что у вас с мамой произошло? — наконец глухо спросил я.
Оксана подобралась в кресле, села ровно, но ироничная улыбка не сходила с ее губ.
— Разногласия на сексуальной почве! — неожиданно выпалила она.
Кажется, я покраснел.
— Это в каком же смысле?
— В самом что ни на есть прямом! — нимало не смущаясь, заявила Оксана. — Я сказала, что отобью тебя у нее и буду с тобой жить!
Меня будто обухом по голове ударили. Сидел пришибленный, втянув голову в плечи и оторопело уставившись в голубые глаза Оксаны. Мамины глаза. Язвительная улыбка исчезла с ее лица, смотрела она прямо и открыто, и было непонятно, искренне она говорит или в очередной раз проверяет меня на вшивость.
«Созрела девочка...» — глупо отметило сознание. Почему-то представилось, что на моем месте сидит Мирон. Тот бы не растерялся и сразу скомандовал: «Тогда раздевайся».