Снежинск – моя судьба - Борис Емельянов

Вскоре после моего выступления разговор принял совсем другую окраску: Г. С. Ильин, а затем начальник планово-диспетчерского отдела завода Павел Андреевич Рыбалкин (который, кстати сказать, ещё за неделю до собрания откровенно возмущался поступком Максимычева) стали обвинять меня, считая моё предложение по наказанию провинившегося слишком жестоким. Я ожидал, что выскажется и Н. А. Смирнов, но он не стал выступать. Это обрадовало меня, но не потому, что я боялся ещё одного, возможно, самого тяжёлого, упрёка в свой адрес: я понял, что Николай Александрович был в глубине души согласен и со мной, и со своей однофамилицей.

Выработанный президиумом проект решения об объявлении Максимычеву строгого выговора (даже без занесения в учётную карточку!) при первом голосовании не прошёл, но, в конце концов, был принят довольно сомнительно подсчитанным большинством голосов. После этого слово взял инструктор горкома Богонин. Он сказал, что присутствовал при очевидном зажиме критики, о чём доложит в горкоме партии.

Спустя недели две или три бюро горкома отменило постановление партийного собрания завода и единогласным голосованием исключило Максимычева из партии. Удивительно, но никто из тех заводчан, кто пытался смягчить наказание этому человеку, не высказал по поводу такого «несправедливого» решения ни слова…

Через некоторое время поведение Н. А. Смирнова на собрании нашло своё объяснение. Выяснилось, что Максимычев и здесь использовал шантаж. Он узнал, что по просьбе П. А. Рыбалкина в механическом цехе завода для принадлежавших ему и директору завода автомобилей «Волга» были изготовлены выхлопные трубы из теплостойкой легированной стали. За какое-то время до собрания Максимычев изложил этот факт в письме на имя прокурора города, но отправлять его не стал. Упомянутый мною «человек» Максимычева передал копию этого письма Н. А. Смирнову, намекнув, что в случае неблагоприятного для Максимычева исхода партсобрания подлинник письма будет передан прокурору. Это сулило директору большие неприятности…

После этого случая меня долго не покидало беспокойство, и я ожидал для себя серьёзных неприятностей, но опасения мои не оправдались. Более того, Николай Александрович никогда не вспоминал о злополучном собрании и, как мне показалось, не изменил ко мне своего отношения. А весной 1968 года произошло то, чего я совсем не ожидал. Смирнов пригласил меня к себе и предложил 3-комнатную квартиру (о стеснённых жилищных условиях моей семьи он знал). Обескураженный такой неожиданностью, я стал отказываться, говоря о том, что ведь есть более нуждающиеся, но Николай Александрович развеял мои колебания. Он объяснил, что он, как и директор предприятия Ломинский, распоряжается освобождающимися крупногабаритными квартирами без участия профсоюза, и выделяет их хорошо зарекомендовавшим себя специалистам, к числу которых он относит и меня. Я поблагодарил его, хотя невольно возникало и сомнение: а не является ли столь щедрый подарок директора его стремлением избавиться от непростых воспоминаний о случившемся два года назад, и тем самым смягчить переживания от проявленной им слабости?..

Квартира оказалась прекрасной, оставалось только радоваться, ибо бытовые неудобства ушли, наконец, в прошлое. Доволен я был и тем, что уже не заведовал кафедрой: в 1967 году меня сменил недавно приехавший в наш город очень опытный человек кандидат технических наук Владимир Александрович Куликовских…

Запомнилось ещё одно событие, которое несколько раньше произошло в нашем МИФИ. В актовом зале института проходило совещание директоров ВУЗов закрытых городов МСМ и их заместителей, посвящённое воспитательной работе со студентами – своего рода обмен опытом. От нашего института были приглашены также заведующие кафедрами и преподавательский состав. Вёл совещание проректор головного МИФИ, приехал кто-то и из управления кадров и учебных заведений министерства. Всё шло в привычном ключе, в выступлениях звучали практически одни положительные примеры, назывались и «отдельные» недостатки. Размеренные, бесстрастные речи никого не трогали, не вызывали сколько-нибудь значимых размышлений.

Через какое-то время слово взял Сергей Алексеевич Школьников. Хорошо зная его, я подумал, что услышу, наконец, что-то интересное, тем более что оратор он был отменный. Рассказав о работе кафедры общественных наук и её роли в развитии у студентов марксистко-ленинского мировоззрения, он отметил и ту поддержку, которую оказывает кафедре городской комитет партии. В качестве примера Сергей Алексеевич привёл случай со студентом Бужинским, который проявлял «чрезмерный» интерес к отдельным недостаткам в жизни советского общества и почти на каждом семинарском занятии задавал вопросы, демонстрирующие, по словам Школьникова, его политическую незрелость. Бужинского я немного знал, он обращал на себя внимание даже своей внешностью, особенно чёрной клинообразного типа бородкой, но главной его отличительной чертой было нежелание подстраиваться под общепринятое мнение, чем он нередко раздражал своих оппонентов.

Кратко охарактеризовав неординарного студента, Школьников поведал, что, исчерпав свои возможности изменить его поведение, он обратился за советом в городской комитет партии. Его озабоченность была понята, и через какое-то время Бужинского пригласили в отдел пропаганды и агитации. Беседа пошла ему на пользу, студент осознал свои ошибки и перестал задавать острые вопросы.

Я был поражён таким выводом, но никто из выступавших после Школьникова «не заметил» странностей в логике его заключения. Несмотря на некоторые колебания, я не смог промолчать и попросил слово. Своё мнение изложил кратко: у меня нет сомнений, что Бужинский прекратил критические высказывания не потому, что осознал свою неправоту, а потому, что решил избежать дальнейших неприятностей, поэтому приведённый Сергеем Алексеевичем пример нельзя отнести к разряду удачных воспитательных мер. Вернувшись на место, я пребывал некоторое время в напряжении, но никакой реакции на моё «крамольное» выступление не последовало.

После совещания Школьников подошёл ко мне: «Не ожидал от Вас, Борис Михайлович, не ожидал!». Мне было несколько неудобно, но я почувствовал, что сказано это было без особой обиды. Сергей Алексеевич, конечно, прекрасно понимал, что я был прав, но ему, видимо, не понравилось, что я высказался публично. Должен отметить, однако, что этот инцидент никак не повлиял на наши дальнейшие отношения.

Осенью 1967 года меня избрали в заводской комитет профсоюза и назначили ответственным за художественную самодеятельность. Почему кому-то показалось, что именно я окажусь полезным в этой сфере, было непонятно. Я с явной неохотой занялся новым для себя делом, но как-то быстро нашлись помощники, среди которых особенно активен был мало мне знакомый до этого Кравченко, лишь недавно ставший заводчанином. Он был убеждён, что надо начинать с создания эстрадного ансамбля, на базе которого можно было бы организовать и вокальную группу. Идея эта казалась мне невыполнимой, поскольку денег на покупку инструментов у завкома не было, да и умеющих играть – то же. Кравченко сказал, что он сам поёт, играет на трубе и знает неплохого баяниста. Из этой затеи вряд ли бы что-то получилось, если бы мы не догадались обратиться за помощью в профсоюзный комитет предприятия, председателем которого в это время был уже упоминаемый мною В. С. Богонин. Это было удивительно, но Виктор Сергеевич нас сразу поддержал. Деньги нам выделили без долгих проволочек, и вскоре мы закупили инструменты. Заботы по подбору музыкантов взял на себя Кравченко, а я занялся вокалистами. Некоторых подсказала Лилия (Цицилия) Садчикова, работавшая в нашем цехе электриком. Обладая лирическим сопрано чудесного тембра, она уже давно выступала в городских концертах (позднее я узнал, что в 1957 году Лиля пела в составе ансамбля трудовых резервов от Свердловска на Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Москве). Вскоре я переговорил с Виктором Скороспешкиным – молодым человеком с приятным голосом, хорошо владевшим гитарным аккомпанементом. Он тоже был заводчанином, как и примкнувший к нам Юрий Шалкин и бас Стас Крапивницкий. Затем меня познакомили с известным на заводе туристом Виктор Петровских – прекрасным тенором.

Решающую роль в создании мужского вокального октета (так было задумано) сыграл мой хороший знакомый Леонид Смирнов, руководивший в это время в ДК «Октябрь» созданным им хором и с большим успехом выступавший на главной городской сцене в качестве солиста. Он работал в то время учителем пения в одной из школ города, хорошо играл на баяне и был отличным организатором. Интересно, что Лёня Смирнов, как он сам рассказывал, был включен в состав самодеятельных солистов для выступления на том же фестивале, что и Садчикова, но в последний момент его решили отправить на Кубу для участия в какой-то программе культурных обменов (правда, я не совсем понял, выезжал ли он туда на самом деле или нет).