Запах высоты - Сильвен Жюти

Они дожидались нас трое суток. А могли бы прождать и десять, не испытав при этом ни малейшей тревоги, в то время как нам с лихвою хватило трех дней, убитых на ожидание Даштейна, чтобы начать беспокоиться – если не о его судьбе, то о судьбе экспедиции. У нас разное представление о времени.

Вместе с ними нас ждал Поль Джиоти – улыбчивый, непоседливый, вечно суетящийся верткий юноша; он тоже был маленьким, хрупким, смуглым, с черными усиками, но выглядел гораздо большим индийцем, чем остальные. Он – сирота из Калимпонга и воспитывался по английской методе в городской школе у иезуитов; природный дар к языкам превратил его в переводчика, весьма полезного и ценного для города, в котором ботхья и гуркхи Непала смешались с тибетцами, сиккамцами, лепхами, бутанцами, бенгальцами и бог знает с какими еще народностями и наречиями. Он-то и сообщил нам, что рассчитывать на вооруженный эскорт не приходится: тибетцы дали согласие на мирную экспедицию, а не на военное предприятие. Но наихудшее известие припас для нас британский резидент: мы должны отказаться от помощи гуркхских носильщиков Я тибетцы и слышать не желали о гуркхах, пусть они даже вооружены не винтовкой, а одним ледорубом. Правда, репутация этих свирепых непальских воинов с их пугающими кукри внушала трепет и перешагнула далеко за пределы границ их королевства, а Тибет давно научился опасаться их безмерной храбрости… Итак, гуркхи вернулись на поезд, а Клаус – к своим предсказаниям: то, что мы лишились высокогорных носильщиков, упрощало снабжение, но усложняло нашу задачу.

Теперь к нашему и без того солидному грузу следовало добавить еще и ружья и уповать на знаменитую трусость дакоитов.

Новость о готовящейся экспедиции разнеслась по окрестным деревням сама собой. Назавтра, в назначенный час, посреди широкого поля, выбранного для начала церемонии, сидела, дожидаясь нас, целая тысяча. Я вовсе не иронизирую, говоря о «церемонии». Руководил выбором нашего человеческого стада доктор Клаус, профессор анатомии с медицинского факультета города Граца.

Чтобы как-то их различать – они, на наш взгляд, были похожи как две капли воды, – Клаус велел смастерить для них картонные таблички с номером, которые они должны были повязать вокруг шеи, и строго-настрого запретил их снимать, а тем более продавать или обменивать. Думаю, мы приняли эту предосторожность по настоянию Поля Джиотти и, к нашему удивлению, незамедлительно осознали, насколько она справедлива.

Поль побывал во множестве самых разных экспедиций: он нанимался на службу к исследователям, геодезистам, шикари (то есть к охотникам – это словцо я ввернул, следуя моде на местный колорит, что, говорят, весьма ценят искушенные читатели), миссионерам, ботаникам и даже к ищущим просветления. Мы предоставили ему полную свободу, оставив выбор носильщиков на его усмотрение, что он и проделал, сообразуясь с критериями, в которых мы ничего не смыслили, возможно, они просто свелись к его интуиции. Затем он распределил между ними грузы и раздал по мотку веревки, а потом они уж сами разбирались.

Местные кули носят поклажу, закрепив на лбу ремень, хотя, конечно, некоторые из них повязывают его поперек груди. Западнее, в Гималаях, используют что-то вроде лямок, Ребмен и Макферсон рассказывают, что в Кении и Килиманджаро негры носят грузы на голове – какова бы ни была тяжесть и форма их ноши. В Альпах профессиональные альпинисты отдают предпочтение рюкзакам, привезенным Фрэнсисом Фоксом Такетом из Стирии, а прежде применяли просто перевязи через плечо. В Татрах старые проводники носят вещи не в котомке, а в скатке, завязывая на груди свернутое одеяло. Откуда взялись такие различия? Неужели это только вопрос удобства?

Клаус с головой ушел в работу, он был на своем месте: о лучшем начальнике экспедиции нельзя было и мечтать. Он вникал во все детали, занимался любой мелочью, проверял все, ничего не упуская и предупреждая малейший инцидент. Благодаря ему и Полю, сделавшемуся его помощником, снабжение экспедиции шло изумительно ходко: все необходимое не подтягивалось за нами, а ожидало нас впереди. С удивлением я открыл в нем развитый практический ум и почти божественный дар предвидения событий, никак не опиравшийся на его прошлый опыт. Так что для остальных этот переход стал скорее длительной прогулкой, а не тяжким ярмом, к чему каждый из нас готовился. Чаще всего я шагал рядом с Германом, беседуя с ним на разные темы. Его разговор был само очарование, а его чувство юмора и веселость отвлекали меня от моей меланхолии, которую, конечно, не могла развеять близость этих гор.

Наш долгий путь начался тропинкой, петлявшей среди располагавшихся ступенями рисовых полей и деревенских улочек, уставленных саманными лачугами. Крестьяне высыпали на крыльцо у своих домов и глазели на нас, закатываясь беспричинным хохотом – мы никак не могли понять, над чем они так смеются. Неужели мы и впрямь представляли собой такое забавное зрелище? Хотя, говоря по правде, в других обстоятельствах, одежда, в которую мы вырядились, нам самим показалась бы странной… Широкая холмистая равнина вскоре сменилась узким глубоким ущельем, на дне которого лежала долина, прорытая грозно ревущим речным потоком, – вдоль его берегов с трудом отыскивались следы недавней дорожки. Время от времени, сворачивая в боковые ответвления этой долины, мы, если позволяла погода и небо над головой расчищалось, замечали далекие незнакомые горы, взметнувшиеся вверх как образец неприступности. В Альпах я давно уже позабыл, что бывают такие чувства. Иногда мы через Поля осведомлялись у носильщиков или крестьян, как называются эти вершины. Ответы почти всегда были одинаковы – «гора», «белая гора» или «большая гора». Наконец дорога выбежала из долины и тут же стала подыматься на другую гряду, казавшуюся необыкновенно высокой, но стоило только вскинуть голову, как на нее начинали страшно давить нависшие сверху стены – так что, переводя глаза, нельзя было не ощутить – это чувство было сродни почти физической боли или головокружению – громадной разницы между двумя этими точками притяжения взгляда. Следом за рисовыми полями и банановыми плантациями пошла череда обрывающихся в пропасть полей ячменя и бататов, наполовину еще прикрытых снегом. Потом надо было спускаться в другую долину, еще более глубокую, чем та, первая, по которой мы пробирались, а пройдя по ней до конца и поднявшись наверх, по ту сторону склона мы обнаружили другие горы и другой мир: Тибет.

Должно быть, мы неосознанно пересекли главную горную цепь Гималаев, ведь у нее нет четко выраженной границы: водораздел – расхождение вод, по милому выражению XVIII века, – начинается дальше к северу, на широких безымянных нагорьях – довольно пологих и сравнительно невысоких. Вот почему все великие реки, истоки которых рождены в Тибете – Инд, Сатледж, Брахмапутра, Салуин, Арун, – пробиваются сквозь величайшие горы мира и обрываются вниз, прорезая ущелья немыслимой на земле глубины – отчего высота этих громадных гор словно удваивается.

Возможно, было бы лучше, если бы мы попытались сразиться с нашей вершиной, поднявшись с юго-востока, – тогда не пришлось бы делать этот огромный гибельно опасный крюк по Стране снегов? Но нет: доступ туда нам был закрыт – местные племена еще не замирены, и даже войска раджи, несмотря на поддержку гуркхов, не решаются заходить туда надолго, совершая только краткие вылазки; следовательно, не могло быть и речи о том, чтобы мы провели там целых два месяца.

Впрочем, имелись и географические причины, мы полагали, что юго-восточный склон окажется гораздо более крутым, высоким и ветреным. А кроме того, мы надеялись на краткую передышку в монастыре Гампогар, у самого подножия горы; он представлялся нам тихой гаванью, и, конечно же, мы будем счастливы вкусить его гостеприимство.

Но пока мы еще стояли на гребне индийской горы.

В Шамони весною, чтобы ускорить таяние снега и поскорее начать пахоту, крестьяне бросают чернозем прямо на заснеженные поля; и каждый год люди носят землю на эти ноля с низин в верховья на собственных спинах. Вполне вероятно, местные крестьяне пользуются теми же приемами: лето здесь слишком коротко, и каждый клочок земли еще более драгоценен, чем в Альпах.

Но мы все шагали вперед, не останавливаясь, так что я не успел это выяснить. И потом, я ведь не говорю на местном наречии.

Почти каждый день шли дожди. Наш отряд пробирался по лесам, прорываясь сквозь широкие сети частой липкой паутины – вдали, увязая в ее клейких нитях, черной тенью маячила голова идущего впереди; как я подозреваю, именно поэтому уже на второй день пути Клаус велел великану Абпланалпу возглавить нашу колонну, хотя, конечно, он не мог сознаться в столь неблаговидной причине.

По мере того как мы продвигались вперед, пейзаж постепенно менялся. Леса уступили место полям, поля сменились новыми лесами, за ними возникли заросли рододендронов и, наконец, потянулись альпийские луга. Мы добрались до перевала и немного отдохнули.