Общак - Деннис Лихэйн

Чтобы добраться сюда, Эрик проехал по шоссе через засиженный мухами городишко, свернул направо, переехав железнодорожные пути, потом налево — за тремя подряд заправками, баром и магазином «7–11». Дальше — три мили по улицам, больше похожим на колеи, пересеченным грязными переулками и затерянным среди гниющих эвкалиптов, которые раскинулись высоко над заброшенными лачугами. Последнее белое лицо он видел еще до железнодорожных путей, целую вечность назад. Наверное, то был рабочий со станции, которая обеспечивала электричеством скрытые тьмой поля и уличные фонари во всех четырех кварталах покосившихся хибар. На рассыпающихся террасах стояли братки, пили, курили косяки, искореженные автомобили ржавели среди кочек буйной травы, их эбонитовые сестры с высокими скулами мелькали за растрескавшимися, незанавешенными окнами, и младенцы висели у них за спиной. К полуночи местная летаргия рассеялась в ожидании, что кто-нибудь придет и выключит жару.

Когда они входили в дом, Эрик сказал Паджету:

— Ну у вас тут и парилка, приятель.

— Да уж, дерьмо, — ответил старик. — Мы сыты этим по горло. Как дела, ниггер?

— Порядок.

Они прошли через гостиную, покоробившуюся и зловонную от жары, и Эрик вспомнил, как Паджет ложился на него после того, как гасили свет, и шептал ему на ухо: «Мой маленький белый ниггер», запуская пальцы ему в волосы.

— Познакомься с Моникой, — сказал Паджет, когда они вошли в кухню.

Моника сидела у стола, придвинутого вплотную к окну: одутловатое лицо, узловатые суставы, глаза круглые и мертвые, словно пара сливных отверстий, кожа туго натянута на скулах. Из разговоров в камере Эрик знал, что это женщина Паджета, мать четверых его детей, давно уехавших отсюда, и что у нее под рукой, на крючках, привинченных под столешницей, лежит обрез двенадцатого калибра.

Моника отхлебнула охлажденного вина, поморщилась в знак приветствия и снова принялась листать журнал, разложенный на столе.

Правило номер один, подумал про себя Эрик. Помни правило номер один.

— Не обращай на нее внимания, — сказал Паджет, открывая холодильник. — Она сама не своя с одиннадцати вечера до полудня. — Он протянул Эрику банку «Милуокиз бест» — у него на верхней полке была их целая батарея, — взял банку себе и захлопнул дверцу.

— Моника, — сказал он, — это тот человек, о котором я тебе рассказывал, маленький ниггер, который спас мне жизнь. Покажи-ка ей руку, парень.

Эрик поднял ладонь перед ее лицом, демонстрируя узловатый шрам в том месте, где нож прошел насквозь. Моника удостоила его легким кивком, и Эрик опустил руку. Он до сих пор так и не почувствовал никакого подвоха, и пока его план складывался как надо.

Моника перевела взгляд на свой журнал, перевернула страницу.

— Я знаю, кто это, болван. С того дня как вышел, ты только о тюрьме и говоришь.

Паджет одарил Эрика широкой улыбкой:

— Давно освободился?

— Вчера. — Эрик сделал хороший глоток пива.

Несколько минут они болтали о «Брод-ривер». Эрик рассказал Паджету о двух крупных потасовках, случившихся уже после его освобождения, в которых было больше шуму, чем драки; рассказал, как один вертухай обчистил тайничок не того зэка, налопался таблеток, а потом ему стало казаться, что у него багровеет кожа, и он так царапал стенку во дворе, что сорвал несколько ногтей. Паджет выжал из Эрика все сплетни, какие только возможно, и тот вспомнил, что старый дурак Паджет всегда был болтуном, каждое утро он усаживался вместе с другими бывалыми сидельцами рядом с тренажерами, и они хихикали и перемывали косточки другим, словно на ток-шоу.

Паджет швырнул пустые банки из-под пива в мусорное ведро, достал еще две, одну протянул Эрику.

— Я тебе сказал, что делимся восемьдесят к двадцати?

Эрик почувствовал, как атмосфера в комнате стала сгущаться.

— Ты сказал, шестьдесят к сорока.

Паджет подался вперед, широко раскрыв глаза:

— И при этом я плачу за товар? Ниггер, ты спас мне жизнь, но это уже…

— Я всего лишь повторяю то, что ты сам сказал.

— То, что, как тебе показалось, ты услышал, — сказал старик. — Не-а. Будет восемьдесят к двадцати. Чтобы я отправил тебя отсюда с целой партией? Не зная, увижу ли тебя снова? Тут требуется большое доверие. Охрененно большое доверие.

— Ты здесь в своем праве, — сказала Моника, поднимая глаза от журнала.

— Именно. Значит, восемьдесят к двадцати. — Счастливые глаза Паджета стали маленькими и грустными. — Понятно?

— Конечно, — сказал Эрик, чувствуя себя таким крошечным и таким белым. — Конечно, Паджет, все в порядке.

Паджет снова засиял своей стоваттной улыбкой:

— Ладно. Я мог бы сказать, девяносто к десяти, и куда бы ты делся, ниггер, я прав?

Эрик пожал плечами, отхлебнул пива, глядя на раковину.

— Я спросил: «Я прав?»

Эрик поглядел на старика:

— Ты прав, Паджет.

Паджет кивнул, чокнулся своей банкой о банку Эрика и сделал глоток.

Правило номер два, напомнил себе Эрик. Никогда не забывай о нем. Ни на секунду не забывай до конца своих дней.

В кухню вошел худощавый парень в пестром хлопчатобумажном халате и коричневых носках, он хлюпал носом, прижимая к верхней губе скомканную тряпку. Джеффри, решил Эрик, младший брат Паджета. Паджет однажды сказал ему, что Джеффри убил пять человек (и это только те, о которых он лично знает), сказал, что для Джеффри убить — все равно что высморкаться. Сказал, если бы у Джеффри была душа, за ней надо было бы посылать поисковую экспедицию.

Глаза у Джеффри были тусклые, словно у моли, он пробежался взглядом по лицу Эрика.

— Как дела? В порядке?

— Все отлично, — сказал Эрик. — А ты как?

— Я в порядке. — Джеффри утер нос тряпкой. Сделал глубокий вдох и высморкался, открыл шкафчик над раковиной и вытащил бутылочку сиропа от кашля. Большим пальцем он сковырнул крышку, запрокинул голову и осушил половину пузырька.

— А как ты на самом деле себя чувствуешь? — спросила Моника. И хотя она не отвела глаз от страницы, впервые с той минуты, как Эрик вошел в дом, она проявила интерес к кому-то и к чему-то.

— Так себе, — сказал Джеффри. — Все это дерьмо, которое во мне сидит, никуда не выходит.

— Тебе бы супу поесть, — сказала Моника. — И лечь под одеяло.

— Ага, — сказал Джеффри. — Ты права. — Он закрыл пузырек с сиропом от кашля и поставил его обратно на полку.

— Ты говорил с тем ниггером? — спросил Паджет.

— С каким ниггером?

— С тем, который вечно торчит перед «Бери и плати».

Правила номер три и номер пять, мысленно повторял Эрик, словно мантру. Три и пять.

— Я говорил с ним. — Джеффри снова с силой потянул воздух носом и утерся тряпкой.

— Ну?…

— Что «ну»? Этот ниггер каждый день торчит на одном и том же месте. Он никуда оттуда не сдвинется.

— Меня не он волнует. А его дружки.

— Дружки… — Джеффри качнул головой. — Дружки этого чувака никакая не проблема.

— Откуда знаешь?

Джеффри несколько раз кашлянул, прикрываясь тыльной стороной ладони, спазмы сухого кашля прошли по его груди, словно нож, вспарывающий покрышку. Он утер выступившие слезы и окинул взглядом Эрика, как будто только что увидел его.

Вдруг он прочитал что-то по лицу Эрика, и это ему не понравилось.

— Ты обыскал этого парня? — спросил он Паджета.

Тот отмахнулся:

— Да ты посмотри на него!

Джеффри выхаркнул в раковину комок слизи.

— Ну ты, старик, даешь. Совсем мышей не ловишь.

— Вот и я говорю, — устало проговорила Моника, переворачивая страницу.

— Слышь? — Джеффри прошел через кухню. — Я хочу обыскать тебя, парень.

Эрик поставил пиво на край плиты и поднял руки.

— Только ты от меня не заразись. — Джеффри затолкнул в карман купального халата комок туалетной бумаги. — Ты ведь не хочешь, чтоб у тебя тоже было такое дерьмо. — Его руки ощупали Эрику грудь, поясницу, промежность, похлопали по внутренней стороне бедер и по лодыжкам. — Башка будто ватой набита. А по горлу словно драная кошка сползает, а потом лезет вверх, цепляясь когтями. — Джеффри, хлюпая носом, быстро и уверенно ощупал задницу Эрика.

— Лады, чистый. — Он развернулся к Паджету. — Неужели так трудно проверить, старик?

Паджет закатил глаза.

Эрик поскреб шею сзади, размышляя о том, сколько народу укокошили в этом доме. Как это часто бывало в тюрьме, он изумлялся, насколько скучными и примитивными оказываются самые худшие люди на свете. Лампочка над головой пекла голову, и жара проникала уже до самого нутра.

— Куда ты дел средство для прочистки мозгов? — спросил Джеффри.

Паджет указал на бутылку джина «Сиграмс» на полке над плитой.

Джеффри снял ее, схватил стакан.

— Между прочим, я говорил тебе, чтоб ты поставил ее в холодильник. Теперь она такая же холодная, как мое дерьмо.