Убийца нужен… - Пьер Дэкс

Заметив смятение Даниеля, Бебе подошел и взял его за руку.

— В конце концов я к тебе привязан. Тебе сильно досталось, ты один из всех нас сохранил верность юношеским идеалам. Мы бросались вперед очертя голову, сжигая за собой мосты. А те, что посылали нас на смерть, отсиживались в тылах и думали о своем будущем…

Они подошли к окну. Бебе стал к нему спиной, точно хотел отрезать Даниеля от внешнего мира.

— Слушай, старина, я надоедаю тебе в последний раз. Я не могу предложить тебе ничего определенного. Только возможности, только шансы. Не думай, что я хочу отослать тебя, чтобы избежать угрызений совести. Я знаю все о вишистских министрах. Они приезжают, мило раскланиваются с тюремной дверью и уезжают чистенькими. На это требуется времени меньше, чем на то, чтобы принять ванну. Знаешь, что они хотят сделать с тобой? Ты — никто. Ты — орудие для грязной работы. Когда работа сделана, тебя можно выбросить. А если ты начнешь возражать — окажешься в очередном Дьен-Бьен-Фу, по уши в дерьме. Ты — убийца, ты специалист, вкус крови тебе известен… Видишь, уже от одних разговоров у тебя загорелись глаза. Успокойся, здесь никого не надо топить в ванне, и у тебя в руках нет бычьей жилы…

Бебе повернулся лицом к окну, за которым сгущались сумерки. Ему самому никак не удавалось поверить в то, что он старался внушить Даниелю. Его молодость давно прошла. Он спасся, потому что был силен и сумел не потерять головы в час катастрофы. Он вспомнил холодный рассвет. В то утро он выскочил из машины, увозившей Даниеля в Германию. Их молодость была мифом. Он еще тогда понял, что его участь не должна иметь ничего общего с участью Лавердона и ему подобных. В боевых отрядах дарнановской милиции он не состоял. Он, правда, вступил в милицию и пользовался привилегиями вступивших, но не успел ничего сделать взамен. Уже тогда у них выло различное прошлое и различное настоящее. А сейчас, десять лет спустя, что может быть общего между ним и молодым парнем, охваченным паникой в дни великого парижского мятежа? Он, Филипп Ревельон, сумел приспособиться к новой жизни. Он не подчинялся импульсам, он охранял свои интересы. Так было всегда. Сейчас дела в Индокитае начинали его тревожить. Они были слишком тесно связаны с политической обстановкой, с борьбой партий, и он хотел передать часть этих дел Даниелю. И вдруг вместо помощника он увидел в нем потенциального врага, который сейчас еще не понимал этого, но потом… Потом он непременно обернется против Бебе, как и все, кому он делал добро. Так было с Дорой и с шофером Джо. Один только Гаво был вполне надежен. Да еще Мун. Впрочем, Мун не участвовала во всех этих историях, она была просто красивой женщиной, и все. Жаль, он надеялся на Лавердона, и ему не хотелось бросать дела, так удачно начатые во Вьетнаме… Он устало сказал:

— Как хочешь, Даниель.

— Ты ни во что не веришь, Бебе.

— А кто, по-твоему, верит?

Слегка подавшись вперед, Бебе ожидал ответа. Даниель молчал. Бебе заговорил, постепенно озлобляясь:

— Наша юность? Маленьким буржуа внезапно преподнесли все привилегии дворянства. Преподнесли бесплатно, с единственным условием: когда понадобится — выполняйте приказ. Все привилегии — от распутства до убийства. Мы думали, что платить не придется никогда. Помнишь, как все вы издевались надо мной, когда я говорил, что нет чека без корешка, что любая поблажка регистрируется, что счет ведется и в свое время будет предъявлен. Платить пришлось. Я говорю не о тюрьмах и не о тех, кого укоротили на голову. Все мы тогда ничего не понимали. Мы не были ни дворянами, ни кондотьерами, ни даже авантюристами. Те, что влезли в драку, стали поденщиками, чернорабочими в мундирах. Я говорю тебе это, Даниель, не потому, что я перешел на другую сторону баррикады. Я не переходил. Но я перестал быть зрителем. Теперь я постановщик. Я не получаю жалованье вместе с вами, я его плачу. Я сам подбираю и готовлю таких парней. Не совсем таких, конечно. Те были лучше, и не так просто их заменить: новые еще не выросли. Но зато я понял всю механику. Сначала проделываются доблестные трюки, для публики, для того, чтобы верили и подражали. Потом другие, сортом пониже. Тут парней прибирают к рукам, и бежать им уже некуда. Они тупеют, становятся безмозглыми обломками. А потом министры, дергающие веревочки, спрашивают с постным видом: куда прикажете девать эти отбросы?

— С нами было иначе!

— Конечно, Даниель. Вы были первыми, лучшими. Ты, например. Но сейчас ты сидишь в этой комнате, и вовсе не потому, что трусишь. Двадцатилетнего обмануть легко. Тридцатилетнего не проведешь. Полжизни прошло, а запасной не будет.

— А как же быть с этой сволочью?

— Надо к ней приспособиться, Даниель, раз ничего другого не остается. Впрочем, топить в ванне больше никого не придется, дело решат водородные бомбы. Но с ними надо обращаться осторожно, бить только наверняка. Знаешь, во что обошлась свободному миру эта война? А Китай?

— Значит, ты хочешь сдаться?

Даниель все еще держал в руке чек. Он смял его в кулаке, но Бебе ловко схватил приятеля за кисть.

— Спокойно, Даниель. Эта музыка мне известна. Подумай, прежде чем разыгрывать осла.

На следующее утро они опять встретились в студии. Даниель сделал гимнастику и чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Он не без удовольствия отметил, что Бебе осунулся. Видимо, вчерашний кутеж не прошел даром.

— Я и не знал, что ты стал политиком, — проворчал Даниель.

— Ты хочешь сказать, что я низко пал? Как видишь, я еще помню нашу прежнюю классификацию ценностей!

— Пожалуй, что так, — согласился Даниель.

— Я еще не все объяснил тебе вчера насчет бомб и ответственности. Большевизм — это всемирный заговор, так? Учти, что они умеют организовать людей и заставить работать миллионы и сотни миллионов. Подумай о Китае, о Черной Африке… Второй мировой бунт рабов, старина. Первый назывался христианством, это была ерунда. Тогда не было ни печати, ни радио, ни кино. Не прошло и трех столетий, как опять все было в порядке, и даже крепче прежнего. Теперь — другое дело. Надо держаться. Дипломатии больше нет, скрыть правду невозможно. Секреты еще допустимы в денежных делах, но не в политике. Там все тайное становится явным. Значит, нечего и скрывать, чтобы люди не подумали худшего. Бросим это. Я вовсе не хотел угощать тебя кошмарами, я только хотел, чтобы ты знал, чего держаться.

— Но тогда почему меня освободили?

— Это было не самое трудное. И потом не воображай, что тебя освободили. Свободен ты будешь в Сайгоне, но не здесь.

— Неужели мне придется идти работать в полицию?

Бебе зевнул. Трудно разговаривать с этим ослом.

— Может, они и возьмут тебя. Жалованье тебя устроит? Гам масса людей, горько сожалеющих о расстреле английских парашютистов. В полиции и окончится твоя уютная маленькая мечта.

Внизу на улице раздался сигнал машины. Надо было ехать. Бебе понял, что все умерло между ним и Даниелем. Умерло навсегда. Жаль, Лавердон мог бы стать отличным исполнителем.

V

Проводив Бебе, они возвращались на «Фрегате» с аэродрома Орли. Бульдогообразный шофер понемногу оттаял и разговорился. Его звали Джо. «Мсье Джо!» — с важностью поправил он. Еще не доехав до Вильжюифа, он успел рассказать две тюремные истории времен «странной войны». Он был арестован в превентивном порядке, по подозрению в шпионаже. Его вывезли за границу, и Джо предусмотрительно вернулся во Францию лишь в 1947 году. Поэтому он отделался дешево — всего лишь поражением в гражданских правах. Он сообщил Даниелю, что тогда в тюрьме Санте кормили отлично, а в тюремной лавочке можно было купить все, вплоть до галстуков бабочкой.

На площади Италии они остановились у ресторана Розе. После трех бутылок божоле Даниель прекратил финансирование, хотя мсье Джо выглядел вполне трезвым. Он стал лишь чуточку многословнее. Бульдожий тип он сохранил полностью, но теперь это был бульдог со слезой. Они отбыли от Розе в должном порядке и продолжали объезды и выпивки, оплачивая их поочередно. К вечеру они приземлились в обширной задней комнате какого-то незнакомого Даниелю кабака. Она была набита людьми, преимущественно молодыми, которые замолчали при их появлении. Джо принялся всем подряд пожимать руки и громогласно представил Даниеля. Вокруг заулыбались. Кое-кто еще помнил его процесс. Лед был сломан в одну секунду, Даниеля приняли как героя.

Больше всего он был поражен тем, что среди присутствующих увидел немало чиновников и официальных лиц. Тут были даже два члена кабинета министров. Вскоре Даниель убедился, что осторожность Бебе здесь не в почете. Все говорили в полный голос о предстоящем крушении режима, о необходимости расставить на центральных постах подходящих людей. Генеральная чистка, видимо, приближалась.

Воздух был напоен острым запахом грядущего реванша. Ждать оставалось недолго, как только европейская армия будет создана… Никто в этом не сомневался. Один из присутствующих многозначительно заметил, что генерал де Голль предал возлагавшиеся на него надежды. Словом, все шло отлично, и Даниель от души хохотал над анекдотами о Бидо, которых не понимал. Анекдоты эти рассказывал долговязый и белокурый малый, энергично именовавший г-на Бидо паяцем и соломенной циновкой. Джо великодушно пояснил, что в соломенные циновки заворачивают бутылки дорогого вина.