Оно - Стивен Кинг

Видишь ли, «Легион белой благопристойности» — аналог ку-клукс-клана у северян. Они маршировали в таких же белых балахонах, жгли такие же кресты, писали такие же сочащиеся ненавистью записки черным, которые, по их разумению, или поднялись выше, чем им полагалось, или получили работу, положенную белому человеку. Они иногда закладывали динамит в церкви, где священники говорили о равенстве черных. В книгах по истории упор делается на ку-клукс-клан, а не на «Легион белой благопристойности», и многие даже не знают о его существовании. Я думаю, причина в том, что большинство этих книг написано северянами, и им стыдно.

Наибольшую популярность «Легион» приобрел в крупных городах и промышленных зонах. Нью-Йорк, Нью-Джерси, Детройт, Балтимор, Бостон, Портсмут — везде были отделения «Легиона». Они пытались организоваться и в Мэне, но достигли успеха только в Дерри. Какое-то время довольно крупное отделение существовало и в Льюистоне, примерно в то время, когда произошел пожар в «Черном пятне», но им не приходилось тревожиться из-за того, что ниггеры насиловали белых женщин или отнимали работу у белых мужчин, потому что ниггеров там практически не было. В Льюистоне опасались бродяг и объединения так называемой «бонусной армии»[176] с теми, кого называли «армией коммунистических подонков». В последнюю входили все, кто не работал. «Легион благопристойности» обычно выбрасывал этих бедолаг из города, как только они там появлялись. Иногда им засовывали в штаны ядовитый плющ. Иногда им поджигали рубашки.

После пожара в «Черном пятне» деррийское отделение «Легиона» практически прекратило свое существование. Видишь ли, ситуация вышла из-под контроля, как иной раз случается в этом городе.

Он помолчал, попыхивая трубкой.

— Похоже, «Легион белой благопристойности» был всего лишь еще одним зернышком, Майки, и оно нашло здесь хорошо удобренную почву. По существу, это был клуб богатых людей. А после пожара они спрятали свои балахоны и лгали, выгораживая друг друга, так что дело спустили на тормозах. — Теперь в его голосе звучало такое горькое презрение, что моя мать, хмурясь, подняла голову. — Кто, в конце концов, погиб? Восемнадцать солдат-ниггеров, четырнадцать или пятнадцать городских ниггеров, четверо музыкантов-ниггеров из джаз-банда… да горстка друзей ниггеров. Велика беда?

— Уилл, — тихо проговорила мать. — Достаточно.

— Нет, — возразил я. — Я хочу послушать.

— Тебе пора спать, Майки. — Он взъерошил мне волосы большой, тяжелой рукой. — Я просто хочу рассказать тебе еще кое о чем, и не уверен, что ты поймешь… сомневаюсь, понимаю ли все сам. Случившее в тот вечер в «Черном пятне», пусть это и ужасно… я не думаю, что произошло все только из-за цвета нашей кожи. И даже не потому, что находилось «Пятно» рядом с Западным Бродвеем, где белые богачи Дерри жили тогда и живут теперь. Я не думаю, что тут дела у «Легиона белой благопристойности» шли так хорошо, потому что в Дерри черных и бродяг ненавидели сильнее, чем в Портленде, или Льюистоне, или в Брансуике. Все дело в здешнем духе. Дух этого города наилучшим образом подходит для всего дурного, для того, что приносит боль. За прошедшие годы я снова и снова думал об этом. Я не знаю, как такое может быть… но так оно и есть.

Но хорошие люди живут в Дерри теперь и жили раньше. На похороны пришли тысячи горожан, и они хоронили как черных, так и белых. Большинство предприятий не работали почти неделю. В больницах пострадавших лечили бесплатно. Им приносили корзины с едой и письма с соболезнованиями, написанные от души. Протягивали руку помощи. Тогда я познакомился со своим другом, Дьюи Конроем, и ты знаешь, он белый, как ванильное мороженое, но я чувствую, что он мне брат. Я бы умер за Дьюи, если б он меня попросил, и хотя никому не дано знать душу другого человека, я думаю, он умер бы за меня, если б дошло до этого.

В любом случае, армия отправила тех, кто выжил после пожара, в другие места, словно они стыдились случившегося… и, наверное, они стыдились. Я оказался в Форт-Худе, где прослужил шесть лет. Там я встретил твою мать, и мы поженились в Галвестоне, в доме ее родителей. Но все эти годы Дерри не выходил у меня из головы. И после войны я привез твою мать сюда. Здесь у нас родился ты. И здесь мы живем, менее чем в трех милях от того места, где в 1930 году находился клуб «Черное пятно». И я думаю, тебе пора ложиться спать, молодой человек.

— Я хочу послушать про пожар! — закричал я. — Расскажи мне о нем, папочка!

Но он посмотрел на меня, хмурясь. Если такое случалось, я точно знал, что ничего не выгорит… возможно, потому, что хмурился он редко. Обычно улыбался.

— Эта история не для детских ушей, — ответил он. — В другой раз, Майки. Когда мы отшагаем с тобой еще несколько лет.

Как выяснилось, мы оба отшагали еще четыре года, прежде чем я услышал историю о том, что случилось в тот вечер в клубе «Черное пятно», и к тому моменту дни отца уже были сочтены. Он рассказывал мне о пожаре, лежа на больничной койке, накачанный обезболивающими, время от времени засыпая или впадая в забытье, а раковая опухоль неумолимо и безостановочно пожирала его внутренности.

26 февраля 1985 г.

Перечел эту последнюю запись и сам удивился, разрыдавшись от скорби по отцу, который уже двадцать три года как умер. Я помню, как горевал после его смерти — почти два года не мог прийти в себя. Когда в 1965 году я окончил среднюю школу, мать посмотрела на меня и сказала: «Как бы отец гордился тобой!» Мы расплакались в объятиях друг друга, и я подумал, что все, мы наконец-то похоронили его этими запоздалыми слезами. Но кто знает, как долго горе может оставаться с человеком? Разве не бывает, что через тридцать или даже сорок лет после смерти ребенка, или сестры, или брата человек, наполовину проснувшись, думает об утрате и чувствует, что пустоты, которые оставила эта смерть, не заполнятся никогда, до последнего дня жизни?

Он демобилизовался в 1937 году, получив пенсию по инвалидности. К тому времени армия моего отца значительно повысила свою боеготовность. Даже полуслепой, говорил он мне, уже понимал, что скоро придется расчехлять пушки. К тому времени его произвели в сержанты, и он потерял большую часть левой ступни, когда новобранец, перепугавшийся до такой степени, что чуть не наложил в штаны, вытащил чеку из ручной гранаты, а потом выронил ее, вместо того чтобы бросить. Она откатилась к моему отцу и взорвалась со звуком, по его словам, напоминавшим кашель в ночи.

Немалая часть вооружения, с которым приходилось иметь дело солдатам той давней поры, или изначально была неисправной, или вышла из строя после долгого хранения на складах. Им давали патроны, которые не стреляли, и винтовки, которые взрывались у них в руках, если выстрел все-таки происходил. У военных моряков торпеды плыли в сторону от цели, а если попадали в цель, то не взрывались. У самолетов армии и флота отваливались крылья при чуть более жесткой посадке, а в 1939 году на военной базе в Пенсаколе (я об этом читал) офицер службы снабжения обнаружил, что множество стоящих там армейских грузовиков не могут тронуться с места, потому что тараканы съели все резиновые шланги и ремни привода вентилятора.