Повести Невериона - Сэмюэл Рэй Дилэни

писал этот опус для нашего эксцентричного математика-криптографа. Тем более что некоторые упоминаемые вами ошибки стали, скорее всего, результатом неправильной расшифровки моего не слишком четкого почерка.

Да ну, какая там Транспотия!

Я помню, что написал «Телепотия», что бы они там ни напечатали! Всё остальное, к моему глубокому сожалению – оговорки сознания, отвыкшего за долгие месяцы от цивилизованных штудий. Вентрис, конечно же, был не инженером, а архитектором. Линейное письмо Б, конечно, находили за пределами Крита, в Пилосе и Микенах – с чего бы иначе его назвали микенским? Poté действительно означает «никогда», но в современном греческом, а не в древнем, и не всегда употребляется с отрицательной частицей. В тот день мы говорили как раз по-гречески из-за Явуза, чей английский, помимо «деньги менять», слишком сюрреалистичен для понимания. Лесли, как вы наверняка знаете, говорит на чем угодно: на турецком, на арамейском, на украинском, на коптском, но я по-турецки только читаю. Не знаю, где Явуз научился греческому – вероятно, у пожилых торговцев Большого Базара, где в детстве разносил чай и салеп; у них греческий в таком же ходу, как некогда идиш на рынках Нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке.

Иногда, впрочем, ваши заметки напоминают промахи снайпера, который после двух-трех удачных попаданий вознамерился перестрелять весь город. Последние двадцать пять лет верхняя граница неолитической революции перемещалась от 4000 к 6000 г. до н. э. так часто, что я уже счет потерял. Такие границы можно смело назвать расплывчатыми. «Аттический» же – просто школьный термин, обозначающий период (а не географическую местность) древнегреческого языка, из которого проистекла наиболее известная (но не самая лучшая, как мы с вами знаем) древнегреческая литература, включая Ксенофонта и Еврипида. Этот термин я использую для того лишь, чтобы отличить аттический язык от кишащего дигаммами гомеровского и позднейших обедненных диалектов Нового Завета. Что до протолатинского и архаической латыни, то мне ваша трактовка знакома, но это опять-таки вопрос предпочтения терминов. Вы, конечно, знаете старый-престарый латинский каламбур «Eva est mala», что значит как «Ева есть зло» и «Ева ест яблоко»? Лесли тоже любит яблоки. В горы она привезла их целый мешок; я съел три-четыре штуки, тут-то чертов зуб и разболелся. Греческий текст в VI слое Трои не слишком удивляет: троянцы определенно общались с греками до того, как Парис умыкнул Елену – есть даже причина полагать, что греческий язык использовали торговцы всей Малой Азии за много веков перед тем, как Гомера стали цитировать, хотя в самом Илионе вполне мог быть популярен и анатолийский. А строения Кносса, Феста и Малии так часто именуются «неолитическими дворцами» в археологических трудах и путеводителях, что я даже извиняться не стану.

Вот так-то.

Но оправдываться слишком рьяно значит признать, что ваша атака имела какие-то основания, а это не так. По правде сказать, мы употребили немного гашиша с хлебом, ячьим маслом и яблоками перед тем, как я ушел в свою палатку писать эссе.

Гашиш, кстати, был классный.

Единственное, что меня беспокоило, когда Лесли уложила мой опус в свой красный рюкзачок, это как бы она не обиделась на мои подколы насчет ее феминистких симпатий. Она и так считает меня самым большим расистом среди ориенталистов. (И, пожалуй, права. У черных на это обостренное чувство – врожденное, наряду с талантом к танцам и пению.) Прочесть эссе перед уходом она не успела. Мы, конечно, обсуждали, как переправить мне его машинописный текст, чтобы я мог выправить все ляпы и неточности, которые насажал туда под ее нажимом («Керми, мне это нужно сегодня. Завтра в шесть утра меня здесь уже не будет!») Но больше я, само собой, свой труд не увидел и, как уже говорил, впервые услышал о нем от вас два года спустя.

Я знаю, что Вентрис был архитектором, и Лесли, разумеется, тоже знает. Могла бы исправить.

Это как раз в ее стиле – оставить как мою шутку про феминизм, так и все мои промахи, последние в виде кары за первое. С тем же удовлетворением, с каким я вставлял свою шутку. (Я нисколько не возражал бы, если б Лесли вырезала ее.) Может, я, конечно, и перегнул палку. Она к таким вещам серьезно относится и даже меня иногда побуждает отнестись к ним серьезно. Только из-за этого я чувствую себя виноватым, хотя столь затяжное чувство вины должно было зародиться задолго до того, как Лесли с Явузом на хвосте поднялась ко мне по снежному склону. Всё это, конечно, домыслы, но я знаю Лесли достаточно хорошо, чтобы строить такие гипотезы. Вот чего я, однако, совершенно не понимаю: что такое Неверион? И «Бэнтам Букс»? (Надеюсь, что второе – это издательство какого-нибудь маленького университета Северной Англии, но что-то сомнительно.) И кто такой Дилэни? Почему мы должны вести переписку через него? Мне Ирака хватает! Лесли одно время увлекалась образчиками антилитературы в ярких бумажных обложках (великодушно именуемой «паралитературой» в журналах, откуда она эти образчики и брала). Наукофантастикой, или как она там называется. Часами читала их у нас в общежитии, в рваных джинсах и мешковатой кофте, даже писала обзоры для мимеографических изданий, имеющих хождение, как я думал раньше, в ограниченно цивилизованных кругах, на самом же деле за пределами всякой цивилизации. После этих слов можно подумать, что Лесли и меня подсадила на эту свою фантастику – и она в самом деле пыталась! Если сейчас она все же добилась этого, я больше не посмею войти в отделанные красным деревом залы клуба Лопаты и Кисточки. (Профессор Небокопт выставит мне пинту и начнет задавать неприличные вопросы о летающих тарелках, пока я не отвечу ему столь же грубо. Профессор Кордован вообще не скажет ни слова.) Какая изощренная месть!

«Широкие читательские круги», говорила она. Я думал, она имеет в виду «Атлантик», «Харперс», на худой конец «Сайентифик Америкэн».

Я поражен!

Пока я дописываю это письмо, джентльмен в очень пыльной джеллабе со шрамами на лице стоически сидит у палатки в узкой полоске тени, не доходящей до пальцев его смуглых ног, и попивает лимонад из полугаллоновой бутыли. Он ждет вечерней прохлады, чтобы возобновить путешествие и доставить несколько писем (в том числе и мое) в… да есть ли она еще где-то, цивилизация?

Он тоже не знает, какое сегодня число.

Зато он привез мне записку от Абдуллы Обтваны. Знаете его? Долговязый такой, большерукий, с эбеновыми губами – еще одно приобретение Лесли, само собой. Его мать, нажившая небольшое состояние благодаря сомнительному бизнесу в Найроби, отправила его в один из