К. Р. - Элла Матонина

Очередного случайного прохожего окликнул:

— Как тебя зовут, гренадер?

— Антон Иванников, Ваше Императорское Высочество.

— О, ты знаешь, кто я такой?

— Все знают.

— Тогда пойдем, покажешь мне корпус. Ты откуда прибыл?

— Из Курска.

Они побывали в учебных классах, спальнях, в столовой… Везде царил идеальный порядок. Одна деталь показалась ему интересной: старшие кадеты, хотя и с завистью, провожали взорами его маленьких спутников, однако никто из них к их группе не присоединился. Так было и позже: когда он был в окружении старших кадет, младшие лишь смотрели им вслед.

— Покажите мне, друзья, где у вас тут фортепиано?

Так они оказались в актовом зале. Великий князь сел за рояль:

— Сейчас я вам сыграю пиесу Петра Ильича Чайковского из цикла «Времена года». Кто узнает, о какой поре написал здесь композитор, получит от меня подарок…

Вперед выступил кадет и, густо покраснев, произнес:

— О весне, Ваше Императорское Высочество.

— Молодец! Как же ты догадался?

— По бульканью ручейков, по птичьим трелям. А вообще-то я сам играю это произведение и хорошо его знаю.

Великий князь весело рассмеялся:

— Это же надо — по птичьим трелям, а сам давно играет Чайковского! Молодец, подарок твой! Как тебя зовут, пианист? Илья Валуев? Раз так, садись-ка, кадет Валуев, на мое место и сыграй нам всем «Зиму».

На другой день Илья Валуев хвастался перед всеми новеньким Евангелием, на первой странице которого рукой Великого князя было написано четверостишие:

Пусть эта книга священная,Спутница нам неизменная,Будет везде и всегдаВ годы борьбы и труда.

И подпись — К. Р.

Между прочим, скоро появилась традиция: все кадеты-новички стали получать от своих воспитателей небольшое, изящно изданное Евангелие в черном коленкоровом переплете с факсимиле этих стихов. Многие действительно пронесли эти книги через войны и на чужбине передавали своим сыновьям…

По воспоминаниям многих бывших кадет, Константин Константинович обладал замечательным даром — как никто другой умел общаться с молодыми. Для начала разговора ему никогда не требовалось искать каких-то особых слов и положений: сама его долговязая фигура, глаза, светящиеся добрым любопытством, а иногда и веселым лукавством, всё понимающая улыбка вызывали огромное доверие и желание не просто ответить на заданный им вопрос, но и открыться, поплакаться, облегчить душу. И никому никогда не пришлось пожалеть о минутах откровенности — Великий князь умел помочь словом и делом, а еще он умел хранить тайны.

Константин Константинович без особого труда после первых же своих ознакомительных поездок по корпусам сумел разглядеть основные недостатки: командное отношение, дисциплина только внешняя, нравственная сторона воспитательного процесса зачастую игнорируется.

Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, царский генерал и дипломат (перешедший на сторону советской власти), так характеризовал Киевский кадетский корпус, который он окончил в 1896 году: «… корпус, со всей его внешней дисциплиной, тяжелой моральной атмосферой и своеобразным нравственным „нигилизмом“, закон которого — „не пойман — не вор“ — означал почти то же, что и „все дозволено“».

Конечно, подобное положение было и в большинстве других корпусов, что произвело негативное впечатление на такого честного и прямого человека, как Великий князь.

Он пишет сестре Ольге: «… Что сказать тебе про путешествие? Это длинно и трудно. Главное — счастлив. Счастлив, как редко бывал в жизни. Никаких столичных дрязг, светской мелочности, глупых разговоров, только дело, дорогое и любимое мною дело ознакомления, и все большего и теснейшего, с моими заведениями. Ты знаешь, я ничего не хочу сразу ломать и переделывать, никаких определенных намерений у меня нет, а хочется вникнуть в жизнь кадет и их руководителей, и тем и другим принести пользу. Вот я и присматривался и, если хочешь, бессознательно подавал пример, как надо уметь любить и быть любимым, без чего невозможно воспитание…»

Он уже увидел как достоинства — «не хочу ничего ломать и переделывать», так и один из способов устранения недостатков — «подавать пример»… В последних двух предложениях — целая концепция, которую Константин Константинович будет воплощать все 15 лет своей службы в Главном управлении военно-учебных заведений: десять — на посту начальника, пять — генерал-инспектора…

Оказывается, многое можно исправить сразу, вроде бы ничего не ломая. Короткое время спустя после своего назначения Великий князь ходатайствовал перед Государем о возвращении кадетским корпусам прежних знамен, сданных в архив после реформ военного министра Милютина, переименовавшего корпуса в гимназии. Он прекрасно понимал, как можно использовать этот объединяющий и вдохновляющий символ доблести в военном воспитании. Царь дает «добро» — и начальник военно-учебных заведений издает распоряжение выносить знамена на парадах «как наивысшую воинскую святыню и лучшее украшение кадетского строя». (Когда Октябрьская революция разорила кадетские корпуса, кадеты сумели сохранить знамена, ставшие святыней и лучшим украшением корпусов, воссозданных в изгнании.)

Вот как пишет о воспитательном значении знамени Г. Месняев, выходец из кадет:

«… В те времена никто не внушал кадетам любви и преданности Царю и Родине и никто не твердил им о долге, доблести и самопожертвовании. Но во всей корпусной обстановке было нечто такое, что без слов говорило им об этих высоких понятиях, говорило без слов детской душе о том, что она приобщилась к миру, где смерть за Отечество есть святое и само собой разумеющееся дело.

И когда впервые десятилетний ребенок видел, что под величавые звуки „встречи“ над строем поднималось ветхое полотнище знамени, его сердце впервые вздрагивало чувством патриотизма и уже навсегда отдавало себя чувству любви и гордости к тому, что символизировало мощь и величие России… Так незаметно, день за днем, без всякого принуждения, душа и сердце ребенка, а затем и юноши, копили в себе впечатления, которые формировали кадетскую душу.

Вот этими-то путями незаметно внедрялось то, что потом формировалось в целое и крепкое мировоззрение, основанное на вере в Бога, на преданности царю и родине и готовности в любой момент сложить за них голову. Эти понятия заключали в себе большую нравственную силу, которая помогала старым кадетам пронести через всю их многострадальную жизнь тот возвышенный строй мыслей и чувств, который предостерегал и спасал их от ложных шагов. И вот за это мы, старые кадеты, до гробовой доски носим в себе чувство живой и теплой благодарности и привязанности к своим старым кадетским гнездам, в которых мы отрастили свои крылья для того, чтобы лететь к славе и чести, к тяжелому подвигу, к жертвам, страданию и смерти…»