Секториум - Ирина Ванка

Мы возвращались с прогулки. Я завернула в магазин, Имо с Мишей не стали меня ждать. Подходя к дому, я издалека поняла: что-то не так. У калитки сидел мужчина, держал на коленях мое чадо, Миши по близости не было. «Что-то случилось», — решила я и оказалась права. На скамейке сидел мой брат. На крыльце стояли его сумки. Вид у брата был, мягко говоря, озадаченный.

— Где Миша? — проблеяла я растерянно.

— Кто? Я вошел, дверь была открыта. В подполе сидел ребенок. Это твой сын? Объясни, зачем надо держать его в подполе? Что происходит?

— Все нормально, — сказала я, повела их в дом, но недоумение брата по поводу происходящего было слишком велико.

— Он твой сын или нет?

— Мой.

— Ира, что происходит? Почему родители ничего не знают? Ты замужем?

— Нет.

— Ребенок уже большой и ты не сказала! Как его зовут? Почему он молчит?

— Его зовут Дима, и он не разговаривает.

Брат вошел в комнату вслед за мной с Имо на руках.

— Я твой дядя, — представился он. — Дядя Рома. — Нельзя сказать, что реакция племянника была бурной. — Что с ним? Он здоров?

— Здоров, — ответила я и приготовилась ответить еще на сотню-другую таких же неудобных вопросов.

— Почему не говорит?

— Не знаю.

— Ты показывала его врачам?

— Конечно.

— И что?

— Они тоже не знают. Ждем.

— Почему они не знают? Чего ждем? Сколько ему уже? Года три?

— Да, примерно… — неуверенно ответила я, и мой несчастный брат совсем перестал соображать.

— Ты хорошим врачам его показала?

— Где на них написано, хорошие они или плохие?

— А волосы? — еще больше растерялся брат, когда Имо снял бейсболку. — Что у него с волосами?

— Отсутствуют, — объяснила я.

— И что говорят эти ваши врачи?

— Все нормально, говорят, это не болезнь. Просто он такой…

— Какой еще такой? Мы все не такие, а он такой? Где бы мне взглянуть на его отца?

— Он умер.

— Отчего он умер?

— Не знаю, во всяком случае, не от лысины. Может, ты успокоишься и присядешь?

Озадаченный дядя Рома сел на диван, не выпуская из рук племянника.

— Ира, что происходит? Я хочу помочь и не понимаю, в чем дело.

— Вот и не лезь, если не понимаешь. Вообще, отпусти его…

Имо слез с дядькиных колен сразу, как только был отпущен, и перелез на подоконник.

— Почему ты прячешь его в подполе?

— Я не прячу. Он сам туда лазает.

— В темноту и грязь? К мешкам с картошкой? Почему ты не хочешь, чтобы о нем узнали родители? Потому что он у тебя «не такой»?

Имо спрыгнул с подоконника, побежал к входной двери, и вскоре на пороге комнаты возник улыбающийся Миша. При виде незнакомого человека, улыбка исчезла.

— Мой брат, Роман, — представила я гостя.

— Михаил, — ответил Миша. Они обменялись рукопожатием и застыли. — Может, я что-нибудь принесу… за знакомство?

— У меня вечером поезд, — объяснил брат. — Я проездом из Гомеля в Витебск. Вот, решил заехать. Мы работаем с вашими мебельными фабриками.

— Тем более, — настаивал Миша, — надо отметить.

Не дождавшись одобрения, он схватил авоську и испарился.

— Друг? — спросил Рома.

— Вроде того, — ответила я, и стала собирать на стол из того, что было в сумке. Холодильник давно не работал, вся посуда перекочевала вниз. Верхний дом пришел в запустение, и то, что брат этого не заметил, я воспринимала как чудо. Похоже, ситуация с племянником слишком его расстроила и дала мне возможность имитировать бытовую деятельность там, где она отсутствовала годами.

Знакомство с Имо не только расстроило моего несчастного брата, а можно сказать, морально убило. Он снова взял ребенка на руки, как брошенную сироту, стал ходить по комнате, пытаясь его разговорить, дал побаловаться зажигалкой.

— Я заберу его на месяц, — придумал брат. — Свежих фруктов поест. Мы все равно послали пацанов в лагерь. Будет время им заняться. Должен же он родственников увидеть. Покажем логопеду. Поживет на даче, Света с ним побудет до сентября.

— Пусть она отдохнет от детей хотя бы месяц. Своих отправили, так ты ей племянника привезешь.

— Вот ты какая, — совсем расстроился Рома. — Моя жена детей любит, и не прячет в подполе. Это ты его приучила там сидеть? Или этот твой… Кто этот Михаил? Ты давно его знаешь? Вы работаете вместе?

— Вроде того…

— Все у тебя вроде бы да как будто. Удивляюсь я. Не ожидал. Честное слово, не ожидал. Таких как ты надо лишать родительских прав! До какого возраста ты собираешься его прятать?

Я чувствовала себя провинившейся школьницей, попавшейся за неприличным занятием. Брат чувствовал себя героем-освободителем несчастных детей, забитых злыми родителями. Миша вернулся как раз вовремя, с бутылками в сумке и идеей в голове. Как раз в самый разгон грандиозного семейного скандала. Он сразу предложил Роме выкурить с ним на крыльце по сигарете, намекая на серьезный мужской разговор. Я припала ухом к двери.

— Ситуация хреновая, — сообщил ему Миша. — Ты сможешь спрятать у себя пацаненка на несколько дней, если что…

К своему ужасу, я поняла, что Миша не шутит и не ломает комедию перед моим ни в чем не повинным братом. Они выкурили на двоих полпачки, а когда вернулись, Рома уже не смотрел на меня как на презренную особу, его взгляд выражал глубочайшее сочувствие по поводу неведомого мне трагического обстоятельства.

— Не волнуйся, — успокоил он меня. — Я так спрячу… ни одна холера не достанет. Только позвони! Ты только позвони, когда надо будет, ладно? — а потом еще извинялся за свое несдержанное поведение.

Задавать вопросы я не стала. Да и, чуяло сердце, никакого объяснения для меня не приготовлено. Только сели мы за стол совсем другими людьми. Имо так и остался на коленях у дяди Ромы. Мужики выпил, закусили, обсудили мебельный бизнес. После бизнеса обсудили всякую ерунду. Уже смеркалось.

— Нет, — говорил брат. — Он не на Иру похож. Он похож на своего прадеда. Ты помнишь фотографию деда? — спросил он меня. — У нас была единственная бабулина фотография. Они ведь после войны пожениться не успели. Отец родился, а дед сразу умер. Это, получается, Димин прадед. Летом сорок пятого… Ты же помнишь эту историю? Она даже не знает… Деда контузило на войне. А умер он странно. В госпитале с ума сошел. С ним в палате больные лежать отказывались. Его заперли, так он стекла бил, кричал: «Я живой! Я живой! Я здесь!». В тот день, когда родился отец, он особенно буйствовал, а потом скончался…

Ромка рассказывал и рассказывал, в подробностях живописал последнее воспоминание нашей бабушки о нашем дедушке, которое я смутно припоминала из раннего детства, а Миша таращился во все глаза, то на меня, то на брата. Если бы в тот момент ему измеряли пульс, прибор бы взорвался. Еще чуть-чуть, и его самого разорвало бы от избытка информации на единицу серого вещества.