Волк среди волков - Ханс Фаллада

Пагель, удовлетворенно насвистывая, созерцает свое произведение: и вправду похож. Потом он подымает голову и встречается взглядом с хозяйской дочкой, Виолетой фон Праквиц.

- Гоп-ля! - говорит Пагель, не выражая особого удивления по поводу столь необычного визита - через окно. Затем: - А шалопай Редер, видно, уклонился?

Она качает головой. При этом одно плечо просовывается между занавесками и Виолета грудью мягко ложится на подоконник. Она стоит, сильно нагнувшись вперед, и потому в декольте видна нежная молочная кожа, такая соблазнительно белая рядом со смуглой загорелой шеей.

- Нет, - говорит Виолета после минутного колебания. Говорит она медленно, словно нехотя, словно во сне. - Редера папа позвал, я не могла послать его к вам.

Пагель смотрит на девушку.

- А вы, милая барышня? - нарочито веселым тоном спрашивает он. - Так поздно гуляете? Домашний арест снят?

Опять она медлит с ответом, в то же время не спуская с него глаз.

- Я была у дедушки с бабушкой, - наконец заявляет она, - и хотела вам рассказать...

- Благодарю вас! - говорит Пагель. - Несколько поздновато.

Вокруг так тихо, тепло и тихо. Грудь на окне, рот, дышащий тайной, сулящий исполнение желания. Так давно это было... Все растет, зреет, цветет... Прекрасно ты, повремени.

- Да... - говорит он после паузы, говорит рассеянно, задумчиво.

И опять все тихо, тихая, темная смятенная ночь.

- Подите-ка сюда... - вдруг шепчет она.

Несмотря на то, что она шепнула очень тихо, он вздрогнул, как от удара.

- Да? - спрашивает он вполголоса, а сам уже встал со стула.

- Да, пожалуйста... - снова шепчет она, и он медленно подходит к ней.

Он сам не сознает, как изменилось выражение его лица. Изменилось, стало горьким, решительным, словно он уже пробует плод, который не может быть сладким. Ее же лицо все такое же, как тогда, когда она заглядывала в комнату к молящемуся лакею: словно в забытьи, словно она ощущает страх и отчаяние, и наслаждение, и желание.

- Ближе! - шепчет она, когда он останавливается за шаг от нее. - Еще ближе!

Это манит ночь и изголодавшаяся плоть, но манит и ее желание. Ее желание, незаметно как сеть оплетает его, притягивает ближе...

- Ну? - тихо спрашивает он, и лицо его уже совсем у ее лица.

- Хотите... - говорит она, запинаясь, - поцелуйте меня еще раз, хотите?

И она поднимает к нему голову; решительным и все же детским движением протягивает ему губы. Внезапно в ее глазах блеснули слезы... Ах, не только развращенность толкает ее в объятия другого - нет, это и страх перед тем, что неудержимо все глубже проникает в нее. Он положил руку ей на сердце, овладел ею...

- Вот! - сказала она беспомощно, и губы их встретились. Так они стояли бесконечно долго. На его руку, которой он опирался на подоконник, легла ее грудь, сквозь шелковистую ткань он чувствовал, какая она тяжелая и созревшая, слаще любого плода. Что это, сверчки стрекочут в парке? Тонкий, нежный голос, словно кровь поет, выводит, выводит мелодию, не прерываясь, будто поет сама земля, добрая, плодородная мать-земля, которая любит влюбленных... Бесконечно долго прижимается его рот к ее губам...

Вдруг он чувствует, что она забеспокоилась. Она хочет что-то сказать. Ему жаль отпустить ее губы, жаль прервать очарование... Быстрым движением сбрасывает она платье с левого плеча. Ее левая рука лежит на его плече, а правая обнажает грудь...

- Вот! - говорит она жалобно. - Положи сюда руку - так холодно...

И он сам не отдает себе отчета, что его рука уже охватила ее грудь.

- О! - стонет она и крепче прижимает свои губы к его губам.

Что он думает? И думает ли он вообще? Пламя подымается все выше, все выше. Перед глазами мелькают какие-то образы, торопливые образы, призрачные картины прошлого у него в мозгу сменяются, как на экране. Комната у мадам Горшок, он просыпается и ловит на себе взгляд Петера... Пламя все выше, все выше... "А мне нельзя с тобой?" - так или в этом роде спросила она и пошла с ним; в расписанном под мрамор подъезде берлинских меблирашек представились они друг другу: Петра Ледиг. Этой минуты не забыть.

Сверчки все еще поют, только это не сверчки, сверчки не живут в парках, сверчки живут в доме - это кузнечики, цикады так поют, зеленые, довольно нелепые с виду насекомые...

Вот грудь опять у тебя в руке, ты опять ощущаешь ее. Это грудь манит, манит плоть, не любовь. Понемножку, потихоньку отними губы, нельзя испугать девочку, ее просто развратили. Развратили и ничего не дали взамен, даже знания. Она не знает самое себя, она как лунатик, нельзя ее сразу разбудить. Петер была другой. О! Петер была совсем другой! Она все знала, но была невинна, как ребенок! Не верю, чтобы то, что мне про нее рассказали в полиции, была правда. Петер не развращена, она знала и все-таки была невинна...

- Что с вами? - спросила Вайо и посмотрела на него непонимающим взглядом. - О чем вы думаете?

- Ах, - сказал он рассеянно, - я как раз вспомнил...

- Вспомнили?.. - спросила она.

- Да. Вспомнил. Я принадлежу другой женщине. - Он увидел внезапную перемену в ее лице, испуг. Быстро добавил: - Так же, как вы принадлежите другому мужчине.

- Да? - покорно спросила она. Ее так легко повернуть куда хочешь. Жеребенок, губы еще нежные. Она слушается каждого движения узды. - А с той другой женщиной - тоже кончено?

- Я так думал, - поторопился он ответить. - Но сейчас мне показалось... что, пожалуй, еще не кончено.

- Сейчас?

Она стоит в окне между занавесками, так, как он оставил ее, не окончив поцелуя, волосы растрепаны, грудь все еще обнажена, нижняя губа плаксиво опущена и дрожит. На нее жалко смотреть. Так смотрим мы на ложе наслаждения, покинутое наслаждением...

- И у вас тоже не по-настоящему кончено, - хочет он ее утешить. - Надо просто немножко подождать, вы же знаете. Это только доказывает его порядочность, что он так долго не появляется.

- Вы думаете? - оживилась она. - Вы думаете, он вернется? Это все мои дурацкие пятнадцать лет виноваты?

- Ну конечно! - сказал он. - Подождите, я сейчас приведу себя в порядок и провожу вас домой. Мы обо всем поговорим.

Он повернулся, пошел к зеркалу, пригладил волосы.

- А вам гребешок не нужен? - спросил он. - Нате!

Он надел пиджак, вымыл руки, за это время и она привела себя в порядок.

- Пошли! - И он выпрыгнул в окно. - Пускай свет горит, я сейчас же вернусь.

Им приятно идти рядом, ночь теплая и безветренная, так и хочется побродить, пошататься. На ходу их руки два раза соприкоснулись, тогда он взял ее за руку, и так они и продолжают свой путь, рука в руку, как два хороших товарища.

- Знаете что, Вайо, - говорит Пагель, - я вам скажу, какое я сейчас сделал открытие. Собственно, не принято говорить о таких вещах с молоденькими девушками, но, кроме меня, никто вам этого, пожалуй, не расскажет! Ведь не родители же!

- Родители! - презрительно усмехается Вайо. - Они думают, я все еще верю, что детей приносит аист!

- Надо же! - весело замечает Пагель. - Поразительная отсталость - тоже придумали! Чтобы при теперешних-то песенках девушки ничего не подозревали? Ну, слушайте, но разве я сказал бы это своей дочери? Черт знает как глупо говорить о таких вещах; стесняешься и злишься на себя за то, что стесняешься...

- Так как же ваше открытие... - напоминает Вайо.

- Да-да! Ну вот, я вам сказал, я принадлежу другой женщине, и, верьте мне, за минуту до того я еще не знал...

- Слушайте! - говорит Вайо и останавливается. - Приятные вещи вы мне говорите...

- А, глупости, Вайо, ну чего вы в амбицию ударились! Это ведь не в обиду вам говорится, вы молоды и красивы - ну и все прочее! Значит, дело обстоит так: я не знал, что принадлежу другой. Раньше, до встречи с ней, я флиртовал направо и налево, то с одной, то с другой... И я думал, что это так есть и так всегда и останется: разругаешься, заведешь другую. Надоела одна, подавай следующую! Ведь и девушки ничуть не лучше, - немножко устыдившись, говорит он в оправдание своему грубому мужскому взгляду. Вспомните песенку: "А на другом углу уж ждет меня другой..."

- Верно, не один, так другой! - вторит Виолета.

- Ну вот, видите! - торжествующе заявляет Пагель. - А ведь это чистейшая ерунда! Вот и я тоже попался на эту удочку! Только вранье это. Когда у меня началось с Петером, видите ли, я называл мою подругу Петером, на самом деле ее зовут Петра.

- Смешное имя! - презрительно заявляет Вайо.

- Ну, Виолета тоже не бог весть что, - огрызается Пагель, но тут же продолжает в примирительном тоне: - Впрочем, это дело вкуса. По-моему, Петер очень здорово. Так вот, после того как я прожил год с Петером...

- Вы по-настоящему жили с ней?

- Конечно! А как же иначе? Сейчас этим никого не увидишь! Я думал, будет так же, как и с прежними. Она спокойнее и милее, значит, выдержим немного дольше. И когда это кончилось, как раз перед тем, как мне сюда ехать, я решил: очень надо! Плакать не буду! Найдется другая! Знаете, говорит Пагель, подумав, - если поразмыслить как следует, это же черт знает как подло так рассуждать. Но что поделаешь, все так говорят, все так поступают, и тебе уже кажется, что так оно и есть...