Ожерелье королевы - Александр Дюма

– Месяц тому назад вы об этом не думали, – с вымученной улыбкой заметила Олива.

– Послушайте, дитя мое, всякий галантный человек, если он, подобно мне, ничем не связан, жаждет понравиться красивой женщине, попавшейся ему на глаза. И все же вы не станете отрицать, что я хоть и приволокнулся за вами, но это продолжалось совсем недолго.

– Ваша правда, – отвечала Олива с той же притворной беззаботностью, – четверть часика, не больше.

– Само собой разумеется, что я не стал упорствовать, видя, как вы любите господина де Босира.

– Ах, не насмехайтесь надо мной.

– Да нет же, клянусь честью! Вы держались так неприступно!

– Не правда ли? – подхватила Олива, которой весьма польстило, что ее уличили в неприступности. – Сознайтесь, я дала вам отпор.

– Оно и понятно: вы любите другого, – невозмутимо заметил Калиостро.

– Но и вы, сударь, были не слишком настойчивы, – парировала Олива.

– Мадемуазель, я не так стар, не так безобразен, не так глуп, не так беден, чтобы нарываться на отказы и терпеть поражения; вы все равно предпочли бы мне господина де Босира, я это понял и принял решение.

– Ах, нет, не говорите, – возразила кокетка. – Не говорите! А то, что вы предложили мне заключить союз, что выговорили себе право подавать мне руку, посещать меня, оказывать мне невинные знаки внимания, – разве все это не означало остатков надежды?

И с этими словами коварная девица бросила на посетителя, не замечавшего, что вот-вот угодит в ловушку, один из тех жгучих взглядов, которые целую вечность ей некому было расточать.

– Не стану спорить, – отвечал Калиостро, – вы так проницательны, что от вас ничего не скроешь.

И он притворно потупился, словно не в силах вынести огонь, которым опаляли его взоры м-ль Оливы.

– Вернемся к Босиру, – предложила она, уязвленная бездеятельностью графа. – Что с ним? Где он, мой милый друг?

Тут Калиостро глянул на нее не без робости.

– Я говорил, что хочу соединить вас с ним, – продолжал он.

– Нет, вы этого не говорили, – с презрением в голосе бросила Олива, – но, поскольку сейчас вы это сказали, я принимаю это к сведению. Продолжайте. Почему вы не привели его сюда? Это было бы милосердно с вашей стороны. Он-то свободен в своих чувствах…

– Потому что, – отвечал Калиостро, не обращая внимания на ее иронию, – господин де Босир, подобно вам, человек весьма хитроумный и у него тоже возникли некоторые неприятности с полицией.

– И у него тоже! – побледнев, воскликнула Олива. Она почувствовала, что на сей раз граф ее не морочит.

– И у него тоже! – вежливо подтвердил Калиостро.

– Что он натворил? – пролепетала молодая женщина.

– Очаровательную шалость, необычайно изобретательный фокус! По-моему, это просто шутка, но, между прочим, строгие подчиненные господина де Крона – а вы же знаете, господин де Крон шуток не понимает! – называют это кражей.

– Кражей! – ужаснулась Олива. – Боже мой!

– Это была бесподобная кража: она доказывает, что у бедняги Босира отменный вкус.

– Сударь… Сударь, он арестован?

– Нет, но его ищут.

– Вы клянетесь мне, что он не арестован, что ему ничто не грозит?

– Я могу поклясться, что он никоим образом не арестован, но что до второй части вашего вопроса, за это я поручиться не могу. Сами понимаете, дитя мое, если его разыскивают, выслеживают или, во всяком случае, стремятся его задержать, то такой человек, как господин де Босир, с его внешностью, с его манерами, с его всем известными достоинствами, окажись он на виду, немедленно будет обнаружен полицейскими ищейками. Вы только представьте себе, какую облаву устроит господин де Крон. Он будет ловить вас на господина де Босира, а господина де Босира на вас.

– О да, да, ему нужно скрываться! Бедный он, бедный! Я тоже буду скрываться. Помогите мне бежать из Франции, сударь. Попытайтесь мне в этом пособить, а не то, поймите, я так задыхаюсь здесь взаперти, что могу совершить какую-нибудь неосторожность.

– Что вы называете неосторожностью, моя дорогая?

– Ну… показаться на люди, погулять на свежем воздухе.

– Вы чрезмерно осмотрительны, милая моя: вы уже и теперь слишком бледны, как бы вам не расхвораться! Господин де Босир вас разлюбит. Гуляйте на свежем воздухе, сколько вам угодно, и не лишайте себя удовольствия поглазеть на прохожих.

– Вот так так! – воскликнула Олива. – Значит, вы затаили на меня недоброе, значит, вы тоже готовы меня покинуть? Может быть, я вам мешаю?

– Вы мне? Право, вы с ума сошли! С какой стати вы можете мне мешать? – с ледяной невозмутимостью осведомился Калиостро.

– Потому что… Если мужчине приглянулась женщина, то мужчина, коль скоро это столь важное лицо, столь блестящий вельможа, как вы, вполне может рассердиться и даже проникнуться к ней отвращением, когда она, эта безумная, его отвергнет. Ах, не покидайте меня, не губите меня, не гневайтесь на меня, сударь!

И молодая женщина в ужасе, к которому примешивалась изрядная доля кокетства, обвила рукой шею Калиостро.

– Бедняжка, – произнес граф, запечатлевая невинный поцелуй на лбу Оливы, – как вы напуганы. Не думайте обо мне так дурно, дочь моя. Вы подвергались опасности, я оказал вам услугу; у меня были на вас виды, я от них отказался – вот и все: мне не за что на вас гневаться, а вам не за что меня благодарить. Я поступил так, как мне хотелось, а вы – так, как хотелось вам; мы в расчете.

– Ах, сударь, до чего вы добры, до чего великодушны!

И Олива теперь уже обеими руками уцепилась за плечи Калиостро.

Но он, глядя на нее с прежней невозмутимостью, произнес:

– Вот видите, Олива, теперь вы предложите мне свою любовь, и я…

– И вы?.. – зардевшись, прошептала она.

– Вы предложите мне свое очарование, но я отвергну его, потому что мне приятны только искренние чувства, чистые и совершенно бескорыстные. Вы предположили во мне корысть и угодили ко мне в кабалу. Теперь вы думаете, будто вы мне обязаны; а мне теперь будет казаться, что признательности в вас больше, чем нежности, а страха больше, чем любви; давайте лучше оставим все как есть. Я заранее благодарю вас за ваши чувства.

Олива уронила свои красивые руки и отпрянула от Калиостро, пристыженная, униженная, сбитая с толку великодушием графа, на которое не рассчитывала.

– Итак, – продолжал тот, – итак, дорогая Олива, мы условились: вы видите во мне друга и во всем мне доверяете; мой дом, кошелек и влияние к вашим услугам, и…

И я твержу себе, – подхватила Олива, – что есть на свете люди, превосходящие всех, кого я доныне знала.

Она вымолвила эти слова с таким очаровательным достоинством, которое не оставило бесчувственной даже отлитую из бронзы душу, что была прежде заключена в груди человека, звавшегося Бальзамо.