Ангел - Сергей Демченко

Первый отрицательно мотает головою, и Нортон начинает свою песнь снова. В этом я дуб, да и задачи для меня на сегодня вроде бы другие. Однако, похоже, что злая на весь мир тварь, так же услышавшая их диспуты, этого не знает. Похоже, ей всё равно, с кого здесь начинать серию убийств. Потому как, внезапно потеряв ко мне всяческий интерес, она решительно двинулась в их сторону. С ярко выраженным намерением выпотрошить обоих. Скорее всего, ей очень не по душе пришлись именно сентенции Нортона. Вот всегда знал, что излишняя прилюдная языкастость до добра никогда не доводит. Делал бы своё дело молча Чик, глядишь — не привлёк бы излишнего внимания всяких кладбищенских экземпляров. Фигура Пра направилась… Ну, с «направилась» я переборщил. Сделав первые обычные шаг, два, она затем скользнула к ним с такой стремительностью, что лишь встретив на своём пути мгновенно оживший меч Первого, немного притормозила. Хладнокровный и немигающий, вылитая гадюка Маакуа держал голубую сталь на вытянутой конечности, не давая демону приблизиться к ним с Нортоном и к сфере. Над которой уже был занесён торенор "кувшинного жителя". Не знаю, что господин Пра там себе укумекал, но было видно, что любые планы копошащихся возле неё существ его не устраивают.

"Я здесь…Хозяин!" — вдруг рявкнула его смрадная пасть, обнажая ряды кривых, валунам подобных клыков. В ответ на это столь безапелляционное заявление Первый криво и снисходительно усмехнулся. Отчего-то ходячая выгребная яма не спешила наподдать анаггеалу. Создавалось впечатление, что её озадачивает как цвет металла клинка анаггеала, так и его внешний вид. Вместо того, чтобы попытаться выкорчевать их с Чиком из зала, урод внимательно рассматривал Первого, словно искал в нём знакомые черты. Внезапно глаза его хищно сузились, и костлявые кисти с треском сжали древко оружия. Пра узнал того, кто был повинен в его прежней смерти…

Он поднял к высокому потолку огромную голову и издал долгий торжествующий рёв. Начисто позабыв про меня и всё остальное на свете. Перед ним стоял его давний обидчик, с которым судьба, как он думал, давала ему шанс посчитаться. Словно ошалев от злости и сделанного открытия, Хаара рванулся на Первого, но тут же налетел на изящный, неуловимый и стремительный финт мечом, который пронзил его грудь навылет, и заставил упасть на колено, так и не дотянувшись торенором до противника. Вслед за этим едва видимым, размытым росчерком клинка — сокрушительный удар, даже скорее презрительный пинок, стопою в голову, сбивший тело с пронзившего его меча, отбросил недоделка на несколько метров назад. И тут же тощее тело плавно и грациозно вернулось в исходную боевую стойку. Где-то я уже видел подобное искусство боя. Прямо Шаолинь, зуб даю, только всё во много раз чётче, смертоноснее, рациональнее и быстрее…

Потрясённо мотая отбитой башкой и держась лапой за мгновенно вспухшую серыми рубцами рану, недоумевающее и озадаченное чудище раскинулось на полу, как отдыхающий на пляже. Несколько в стороне от него валялась отлетевшая секира. Я и сам обалдело уставился на Эпое. Если в этом чахлом стебле столько силы, то выходит, что моё участие в драке становилось крайне сомнительным? И он сам в состоянии быстро и нахально решить все вопросы? Мне тут же захотелось получить объяснения насчёт того, зачем тут понадобился ему я. Тот, что куда охотнее бы сейчас посмотрел, чем поучаствовал…

Однако вместо того, чтобы начать распинаться передо мною относительно собственных боевых талантов, Первый, более не делая никаких попыток завязать драку или добить развалившегося на полу монстра, указал на него мечом, и голосом, полным какой-то обыденности, обратился к едва живому от его «приветствия» демону:

— Луессфаррам, рекомый изначально Сын Света… Именем и Силою Его я повелеваю тебе достойно принять Долю свою. Встань же пред Именем и Славой, как и подобает Творению, чья душа вышла из уст Его… — И сделал нетерпеливый жест клинком. Словно торопя Хаара с исполнением приказа. При этих словах то грузно и мрачно, но покорно поднялся с полу, по-прежнему украдкой разглядывая с трудом заживающую рану. Но не выпрямился в рост, как я ожидал, а медленно преклонил колени. Невозмутимо дождавшись этого неохотного жеста выражения почтения к Творцу, Маакуа всё так же спокойно продолжил:

— Ты вспомнил, я вижу, меня, — того, кто однажды уже отправлял тебя залечивать ужасные раны. Но Его волею и Словом вновь решить с тобою давний спор Противостояний суждено сегодня не мне, а этому существу, в ком течёт и твоя кровь, Луесфаррам, — теперь он ткнул мечом в мою сторону.

— И да свершится то, что Им предначертано, но что не дано знать в полной мере ни единому существу, живущему в безбрежности Его Вселенной… То, кем стал ты, более не носит в себе первичного Смысла заложенных Им Начал. По сути и виду ты — Тьма. А потому я лишаю тебя наречённого Имени, и предаю анафеме и суду тебя, и всё, что связано отныне с тобою! Дарованную Им тебе сущность нельзя уничтожить окончательно, но её можно принудить к длительному подчинению законам мироздания. Так прими этот бой, и пусть он решит судьбу Упорядоченного. Перед тобою тот, кто не знает Смерти от прочих бренных, но кто почти равен тебе в мощи, и так же равен перед Смертью в битве с тобой. Умри телесно сам и исчезни в своём Ничто навсегда. Или с честью победи, и дай начало собственному Миру, установи свои Законы, и да никто во всём Упорядоченном и за его пределами не усомнится тогда в мудрости и справедливости Его… Аминь! — Провозгласил анаггеал, жестом разрешая демону подняться. Выглядело это всё со стороны так, будто Первый прочёл этой собаке отповедь, и с облегчением сбросил решение проблемы мне на руки. В то время как я всё ещё полусидел, привалившись спиною к непрозрачной боковине одной из панелей купола. Сказав всё это, Первый отвернулся к трясущегося от страха Чику с видом вежливо извинения за вынужденное отвлечение: мол, "продолжим, профессор?"

Посерьёзнев лицами, мы с Луессом переглянулись. Я — несколько обеспокоенно. Он — с мрачной решимостью убийства, искоса оценив меня кровожадным взглядом. На сегодняшнем празднике у нас были разные призы. Я, пытаясь встать, кажется, начал тихо ругаться сквозь зубы. Ещё бы, — ему, едва вылупившемуся, но уже успевшему получить обухом в наглое грызло, внезапно повезло. Почти возвысили. Мало того, что оставили страхолюдину в живых, но вдобавок впервые и, может быть, единственный раз, ей дарована серьёзная возможность столь высоко вознестись. Хм, да теперь он будет злее в сотню раз! Да я б за такие харчи… Не скажу, что я был сильно уж обижен за предоставленную возможность погрызть мослы со стола событий, потому как не пристало слуге обстоятельств кривить носом. Признаться, я просто впервые почувствовал себя несколько обделённой вниманием и ведомой на заклание жертвой. Та древняя сила и ненасытность, что с ненавистью и ревностью глянула на меня из глубин жёлтых глаз, завораживала. Тянула в эту свою глубину, звала утонуть в ней, в обмен на покорность и проявленную слабость обещая в дальнейшем поистине неземные награды…

Я замотал головою, стараясь сбросить треклятое наваждение. Странное чувство, охватившее меня в эти секунды, стало отступать. Хрена тебе, кровосос! Словно вытолкнутый для драки перед ощетинившимся оружием строем новичок, державший в руках незнакомое ему средство убийства, которым уж его-то враг владеет в совершенстве, я понимал, что именно этот бой будет самым важным в моей жизни. Пусть даже и последним. И осознавал, насколько трудна будет для меня победа. Вид противника и его оружия, мастерство управления им, искони принадлежавшие самим Сильным, и навыки владения которым неведомо каким образом попавшие на Землю, — всё это первоначально внушило мне минутный животный страх. Страх проиграть и умереть. То чувство, что, в отличие от многих других рас, служит у человечества главным фактором, позволяющим ему выжить там, где другие геройски или по недомыслию погибнут. Это тискал меня в жарких объятиях наш знаменитый инстинкт самосохранения. Толкающий людей на предательство и трусость там, где не знают и даже не предполагают возможности подобного расклада другие…

И тут же мне пришла в голову глупая, но спасительная мысль о том, что Луесс тоже не желает смерти, что по-своему страшится её. Ибо со смертью теряет всё. А я… Сегодня, как бы ни складывалась моя предыдущая жизнь, я — давно не человек более, и не любое другое живое существо, в полном понимании этого слова. Всё моё временное существование здесь висит на одной ниточке, зиждется на одной-единственной цели, что держит мою странную оболочку в этом мире. Исчезнет эта цель — я пропаду в Вечности, как предательски лопнувшая в неподходящий момент резинка на панталонах исчезает в глубине их поясных складок. Я — не более чем машина для убийства, созданная для решения давнего спора образовавшихся Начал. Машина, наделённая правом и обязанностью более убивать, чем сама остаться живой. Наделённая правом убить, при всём при том, абсолютно безнаказанно, без необходимости отвечать за это в дальнейшем. В этом была какая-то своя, непередаваемая прелесть! Меня, в случае победы, не потащат в тюрьму космические патрули, молотя дубинками по дороге, как скотину. Меня не побьют розгами, родственники жертвы не прирежут в отместку в подворотне, и не объявят на весь мир преступником и чудовищем, нечестивцем и антихристом. Скорее, наоборот! Освободят победившую оболочку от дальнейших расспросов про подробности подвига… и отпустят на все четыре стороны. А в случае поражения, думаю, меня никто не ударит башмаком по лицу, не плюнет на мою могилу в презрении. Даже если я отступлю, даже если дрогну и побегу, ни одно существо не встанет в очередь бросить камень в основание будущего обелиска моего позора. Мёртвому всё равно…