Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

Слушая, как задыхающимся, сиплым голосом Кандыба поднимал в атаку залегших бойцов, Оксана осторожно расстегнула наплечные ремни Румянцева, обнажила рану на животе. Крепкое ладное тело тряслось в ознобе, вмиг посиневшие губы силились что-то произнести.

Оксана склонилась над раненым, уложила его удобнее, заткнула рану тампоном, и вдруг Румянцев, отстранив ее руки, явственно чистым голосом произнес:

— Солнце взойдет — наши будут здесь…

— Взошло, взошло, — поспешно сказала Оксана. Широко раскрытые глаза Румянцева тускнели. — Наши здесь уже…

Румянцев, не слыша ее, прерывисто шептал:

— Когда же пойдут горами… по небу… синие тучи… Воды-ы…

Рыхлый песок жадно впитывал кровь, струившуюся из раны, лицо Румянцева покрыла испарина, а он все медленнее и тише шептал что-то.

Умер он у Оксаны на руках, протяжно, словно с облегчением, вздохнув…

— Сестра! — кричали откуда-то сверху, с кручи. — Вон сапера в голову ранило…

Оксана прикрыла молодое красивое лицо куском марли, встала с колен…

К берегу причаливали лодки, и тотчас же новые группы десантников растекались по песчаной отмели.

Туман стал редеть, рассеиваться. Появились вражеские самолеты. По ним били с левого берега зенитки, но самолеты, упрямо кружась над рекой и узкой полоской песка, вспенивали фугасками воду, кромсали берег.

В седьмом часу гитлеровцы перешли в контратаку. Их было много, за хребтом урчали танки, самоходные орудия.

От непрерывного шума в ушах, страшного напряжения физических и душевных сил Оксаной овладело странное и противное равнодушие. Она двигалась почти механически, и когда ефрейтор Ковбаса крикнул ей из щели, вырытой в приднепровской круче, чтобы она зря не расхаживала, Оксана только махнула рукой.

Ефрейтор выскочил из укрытия, насильно втащил ее и сурово сказал:

— Хоть вы и старшына медслужбы, а я ефрейтор, забороняю голову пидставлять пид бомбы…

Последние слова Оксана не расслышала. Тысячеголосый грохот, словно обрушился весь берег, расколол воздух. Снаряды беспрерывно неслись с левого берега через Днепр, разворачивая кручи, заполняя все вокруг тяжким, гниловатым запахом земли, корневищ.

Оксана не видела из укрытия, как за холмами поднялся исполинский лес разрывов и через минуту чистое небо померкло, заволоклось сумраком. Не видела, как в густой, жаркой тьме красными зарницами засверкали частые вспышки.

Все внимание ее было приковано к Днепру. Вспенивая воду, к правому берегу мчались катера, шли бесчисленные резиновые паромы с людьми, орудиями, танками.

В просветах между взлохмаченными дымными тучами виднелись тяжелые бомбардировщики с красными звездами на широко раскинутых крыльях.

Ефрейтор Ковбаса хмельными от счастья глазами смотрел то на Оксану, то на мутные, грозно бурлящие волны.

Оккупанты намеревались гнать людей из Богодаровщины за Днепр, но понтонные переправы едва успевали пропускать на правобережье их обозы и тылы, а в конце сентября крупные силы партизан и советская авиация окончательно отрезали гитлеровцам путь через Днепр.

Более тысячи колхозников из Чистой Криницы, Сапуновки, Песчаного и других сел стояло табором за Богодаровкой более двух недель.

Двадцать восьмого сентября враг был выбит из Чистой Криницы. Об этом Катерина Федосеевна и Пелагея Исидоровна, приютившиеся на глухой окраине Богодаровки, у дальних родственников Кузьмы Степановича, узнали в тот же день.

Прибежала с волнующей этой вестью меньшая сестра хозяйки, жившая наискосок, через улицу.

— Что вы сидите? — закричала она, вскакивая в хату. — Наших встречайте».. Бабы с цветами и гостинцами давно побежали… Там, в селе, такое делается! Наши при погонах, веселые, смеются…

Она торопливо вытирала слезы и, смеясь и плача, спешила выложить все новости:

— …Я как увидела… Идут, красные звезды на картузах, на грудях медали дзеленькают, по-русски меж собой разговаривают… Ну, верите!.. Ноги, руки у меня затряслись, не помню, как до них кинулась, обнимаю их, плачу; а они… У них цветов этих в руках — негде деть. Что-то говорят мне, а я, как та дурочка, только и слышу, что по-нашему разговаривают. И до того разволновалась… «Не вернется, спрашиваю, Гитлер?» — «Нет, — говорят и опять смеются. — Гитлер хотел Днепр переплыть, да пошел на дно раков ловить»…

Катерина Федосеевна решила идти в Чистую Криницу немедленно.

— Это ж старый вернулся, если живой… Да и разузнаю все точно, — сказала она. — Наверно, и хаты нашей нету.

— И я пойду! — взмолился Сашко́.

— Вы с теткой пока тут переночуете. Конячки какой разживусь, тогда и добро все наше перевезем домой…

Она твердо настояла на своем и немедля начала собираться.

Кое-кто из криничан и сапуновских людей, так же как и Катерина Федосеевна, торопился домой, и она, найдя себе попутчиков, к вечеру подходила к селу.

— Может, один пепел застанем от дворов, — говорила Катерина Федосеевна своим случайным спутницам. — Две недели, говорят, страшенные бои тут были…

Но, поднявшись на последнее перед селом угорье и взглянув на село, Катерина Федосеевна с облегчением вздохнула: большинство хат сохранилось, и только на месте ветряков чернели бугры да кое-где по селу дымились, догорая, строения.

В селе располагались какие-то части, на улицах было многолюдно и оживленно. Катерина Федосеевна, войдя в село, увидела, что Чистая Криница все же пострадала сильно. Ни в одной хате не было дверей и окон, стены исковерканы снарядами, деревья вырублены, заборы повалились или вовсе отсутствовали.

Но не это привлекло внимание и волновало сейчас Катерину Федосеевну. Она видела на улицах, около колодцев, во дворах своих, родных солдат, — а сколько же тяжких дней и ночей ждала она их! Сколько слез выплакали люди в селе, ожидая того дня, когда они вернутся!

Катерина Федосеевна здоровалась со всеми солдатами и офицерами, и они как-то значительно, тепло козыряли ей, незнакомой морщинистой женщине, глядевшей на каждого восторженными глазами.

Приближаясь к своему двору, она увидела, что, кроме ворот и калитки да сосен, возвышавшихся раньше над хатой, а теперь кем-то спиленных, все было цело.

Двор и хата не пустовали. Около коморки топилась походная кухня. В хату шел с ведром солдат. Двое других стояли у крыльца и курили.

— Здравствуйте! — сказала Катерина Федосеевна, остановившись посреди двора. И, волнуясь, как девочка, молодым, звонким голосом повторила: — Здравствуйте, товарищи!

— Здравствуйте, мамаша, — дружно, в один голос, откликнулись курильщики. Они выжидательно смотрели на женщину, попыхивая терпковатым махорочным дымком и предупредительно разгоняя его руками.

Уловив в их глазах вопрос, Катерина Федосеевна пояснила:

— Я хозяйка… Когда вы подходили, нас отсюда повыгоняли.

— Ну, стало быть, с возвращением, — добродушно приветствовал один из солдат, с густым рассевом веснушек на переносице и на скулах. — Мы долго избу вашу занимать не будем… Дальше двинемся.

— Не-не, живите! — поспешно сказала Катерина Федосеевна. — Я же не к тому.

— У нас тут санрота, — пояснил веснушчатый. — Командир наш немножко приболел. Малярия у него… Так он квартиру себе на вашей печке приспособил… Сейчас доложим.

— Не надо человека тревожить, — горячо запротестовала Катерина Федосеевна — Я в коморке пока устроюсь…

— Э, что вы, хозяюшка! Почему это в коморке?

Лейтенант, к которому солдаты повели Катерину Федосеевну, лежал на печке, кутаясь в полушубок и сотрясаясь в приступе лихорадки. Он высунул голову, кудрявый, крупногубый, молодой, но измученный малярией.

— Скоро пройдет, — сказал он о своей болезни, как бы извиняясь перед Катериной Федосеевной. — Старшина!

— Я! — откликнулся кто-то из сенцев.

— Очистить для хозяйки помещение. И, чем нужно, помочь.

— Есть помочь хозяйке!

— Если разрешите, кухоньку пока будем занимать, — попросил командир.

— Да живите! Спасибо, — смущенно благодарила Катерина Федосеевна. — Дровец нехай хлопцы нарубят, сейчас печку нажарим… Вам в тепле надо…

Солдаты дружно и охотно взялись помочь ей по хозяйству. Раздобыли где-то стекла, тут же, выкинув фанеру, вставили в рамы. Катерина Федосеевна подмела, истопила печь, и хата преобразилась.

Прибирая в светлице при свете лампочки, она остановилась около кроватки внучонка. Чувствуя, как задрожал у нее подбородок, хотела отойти, но слезы внезапно хлынули из ее глаз, и, уже не в силах сдержать их, она склонилась над кроваткой и зарыдала.

Из сеней заглянул старшина, осторожно шагнул в светлицу, остановился за ее спиной.

— Погиб у вас кто, хозяюшка? — спросил он.

— Семьи почти не осталось, — вытирая лицо, сказала Катерина Федосеевна. — Старый и сыновья воюют, дочку повесили, невестку расстреляли… Здесь вот внучонок Витюшка спал… А потом… Потом фашист свою собаку сюда клал…