Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

мы были в дружеских отношениях. Я люблю театр, и хотя не считаю его большим талантом, все же его ценил. Он происходит из самых низких и самых малосимпатичных слоев общества. Он никогда толком не знал ни одного языка, кроме еврейского. А когда такой тип выбирается наверх и становится знаменитым на всю Германию и Альфред Керр пишет о нем статьи, то это для него большое достижение. Я был даже готов давать ему уроки немецкой грамматики, но довольно быстро понял, что он и уроки грамматики несовместимы. Этот человек весь состоит из ошибок. Он, если можно так выразиться, представляет собой опечатку в Божественном произведении, и в этом его прелесть. У него есть одно достоинство: он может быть искренним, когда хочет этого. Тогда он — буквально сокровище для психолога. Он способен обнажить свою душу, а это интересно.

К сожалению, я познакомился с ним, когда он уже был связан с Анной. А что этот мерзавец вытворял с ней, я не могу вам описать. Она вам, может быть, что-то рассказывала, но я уверен, что не открыла и сотой доли. Его жизнь — сплошная профанация. Он любит все обливать грязью. Однажды вечером я прогуливался с ним по Курфюрстендамму,[353] и на небо как раз вышла красивая луна. Вы ведь знаете, что иногда луна бывает такой яркой, что затмевает все фонари. Она выплывает на небо, как чудо, и ты остаешься стоять потрясенный. Я отнюдь не поэт, но порой и самый прозаичный человек тоже восхищается подобными вещами. Я показываю Яше Котику на небо: «Ты только посмотри на луну!» Он поднимает взгляд, смотрит, пялится и наконец говорит: «О, если бы я мог ее обоссать!» Тогда я понял, что в этом весь Яша Котик. Дай ему волю, он все бы смешал с грязью: солнце, небо, самого Бога, если бы Он существовал. Естественно, с сугубо научной точки зрения моча не является нечистой. Но здесь речь идет о психологии. Что он делал с Анной, я вам передать не могу. Об этом можно было бы написать книгу. Она была молода, красива, невинна, девушка из религиозного дома, и Яша Котик нашел тут возможность проявить себя. Нет таких извращений, которые он не попытался бы ей навязать. Должен вам сказать, что если профанация может рассматриваться в качестве искусства — пусть негативного искусства, то Яша Котик буквально гений. Я считаю, что современное искусство пошло по этому пути, только оно делает это понемногу. Сейчас в романах пишут такие вещи и употребляют такие слова, какими в предыдущем поколении пользовались только уголовники…

— Современная культура — сплошь уголовщина. Я уже давно это знаю, — отозвался Грейн.

— Вот как? Ну, это отдельный вопрос. А что вы называете современной культурой? Эйнштейн — это тоже часть современной культуры. Теперь появилась мода возвращаться к религии. Я слышал, что и вы примкнули к этому течению. Но должен вам сказать, что у меня нет к этому никакого чувства. Я люблю конкретные вещи, а не фантазии и не вещи, которым невозможно дать дефиницию. Мой отец верил, что Бог восседает на троне и на Новолетие вписывает в книгу, кому жить, а кому умереть. Это религия. Но когда ко мне является такой тип, как доктор Олшвангер, и начинает крутить мне голову рассуждениями о Боге, я посылаю его ко всем чертям. Если Бог есть, то пусть он — я имею в виду доктора Олшвангера — сидит в синагоге, а не основывает санатории и не шляется со старыми девами. Мне, кстати, рассказывали, что он здесь прицепился к какой-то вдове и устраивает с нею что-то вроде исследования души или черт его знает что. Эта вдова привела к нему еще каких-то старых евреек с деньгами, и он исследует души направо и налево. Это не означает, что я противник психоанализа. Фрейд был гением, но, как все гении, он преувеличивал. Адлер[354] не был гением, но он верно понимал вещи. Юнг,[355] по моему мнению, просто зануда. Но давайте вернемся к Анне. Услыхав, что вы двое наконец сошлись, я не был особенно воодушевлен. Я считаю, что у вас с ней слишком большая разница в возрасте. Кроме того, у вас есть жена и взрослые дети. Борис Маковер рвал на себе бороду и пейсы. Но я сказал себе «Она его любит. А диктовать, кого любить, невозможно». Моя философия состоит в том, что воевать с собственной природой невозможно. В лучшем случае можно себя лишь немного подрегулировать, как можно подрегулировать течение реки, чтобы она не затопила город. Вы должны знать, что я не только врач Анны, но и старый друг. Я все знал о ней и о вас. Она довольно часто звонила мне. Любовь это любовь, а дружба это дружба. Как мужчина мужчине я вам говорю, что вы вели себя непрактично. Но это отдельная тема. Я хочу дойти до главного. Я слышал, что вы в некотором роде вернулись с покаянием к вере и к своей жене. Анна же со своей стороны проявляет безумие, ибо хочет вернуться к Яше Котику.

— Да, это правда.

— Я не поверил своим ушам, когда она мне это сказала. Просто не мог этому поверить. Я могу понять, когда человек хочет покончить жизнь самоубийством. Но то, что она делает, — медленная смерть. Для этого надо быть мазохистом. Она больше не вырвется из его рук. В Берлине мне потребовалось несколько лет, пока я вытащил ее из меланхолии и всех комплексов, которые она приобрела, прожив всего один год с этой мразью. Теперь я ей ясно сказал: «Лучше возьми нож и перережь себе горло». Я теперь уже слишком стар, чтобы снова начинать сначала всю это историю. Психоанализ — не моя специальность. У меня нет на это ни времени, ни терпения. Хватает и своих проблем. Короче, если она хочет себя погубить, то так и будет. Ее отец все равно болен, и, когда он об этом услышит, это сразу же его угробит. Никаких сомнений. Бориса Маковера мне действительно жаль, потому что он на свой манер понимающий человек. Эта авантюрная история с морскими судами была глупостью, но он как-нибудь выкрутится. Мы с вами никогда не были особенно близки, но мы знакомы. Я знал о вас еще в Берлине, потому что Анна постоянно о вас говорила. Я не хочу лезть вам в душу, Боже упаси, я не доктор Олшвангер, но тем не менее хочу спросить, что