Мелкий бес - Федор Сологуб

Недавно классный наставник — молодой человек до того либеральный, что не мог называть кота Васькой, а говорил: кот Василий, — заметил Саше весьма значительно при выдаче отметок:

— Смотрите, Пыльников, надо делом заниматься.

— Да у меня же нет двоек, — беспечно возразил Саша.

А сердце у него упало. Что еще скажет? Нет, ничего, промолчал, только посмотрел строго.

В день маскарада Саше казалось, что он и не решится поехать. Страшно! Вот только одно — готовый наряд у Рутиловых, — нешто ему пропадать? И все мечты и труды даром? Да ведь Людмилочка заплачет. Нет, надо идти!

Только приобретенная в последние недели привычка скрытничать помогла Саше не выдать Коковкиной своего волнения. К счастью, старуха рано ложится спать. И Саша лег рано, — для отвода глаз разделся, положил верхнюю одежду на стул у дверей, и поставил за дверь сапоги.

Оставалось только уйти, — самое трудное. Уже путь намечен был заранее, через окно, как тогда, для примерки.

Саша надел светлую летнюю блузу, — она висела в шкапу в его горнице, — домашние легкие башмаки, и осторожно вылез из окна на улицу, улучив минуту, когда нигде по близости не было слышно голосов и шагов.

Моросил мелкий дождик. Было грязно, холодно, темно. Но Саше все казалось, что его узнают. Он снял фуражку, башмаки, бросил их обратно в свою горницу, подвернул одежду, и побежал вприпрыжку босиком по скользким от дождя и шатким мосткам. В темноте лицо плохо видно, особенно у бегущего, и примут, кто встретит, за простого мальчишку, посланного в лавочку.

Валерия и Людмила сшили для себя незамысловатые, но живописные наряды: цыганкой нарядилась Людмила, испанкой — Валерия. На Людмиле — яркие красные лохмотья из шелка и бархата, на Валерии, тоненькой и хрупкой, черный шелк, кружева, в руке — черный кружевной веер. Дарья себе нового наряда не шила, — от прошлого года остался костюм турчанки, она его и надела.

— Не стоит выдумывать! — решительно сказала она.

Маскарад был устроен в общественном собрании, — каменное в два жилья здание казарменного вида, окрашенное в ярко-красный цвет, на базарной площади. Устраивал маскарад Громов-Чистопольский, антрепренер и актер здешнего городского театра.

На подъезде, обтянутом коленкоровым навесом, горели шкалики. Толпа на улице встречала приезжающих и приходящих на маскарад критическими замечаниями, по большей части неодобрительными, тем более, что на улице, под верхнею одеждою гостей, костюмы были почти не видны, а толпа судила преимущественно по наитию. Городовые на улице охраняли порядок с достаточным усердием, а в зале были в качестве гостей, и исправник, и становой пристав.

Каждый посетитель при входе получал два билетика: один, розовый, для лучшего женского наряда, другой, зеленый, для мужского. Надо было их отдать достойным. Иные осведомлялись:

— А себе можно взять?

Вначале кассир в недоумении спрашивал:

— Зачем себе?

— А если по-моему мой костюм самый хороший.

Потом уже кассир не удивлялся таким вопросам, и говорил с саркастическою улыбкою (насмешливый был молодой человек):

— Сделайте, ваше одолжение. Хоть оба себе оставьте.

В залах было грязновато, и уже с самого начала толпа казалась в значительной части пьяною. [Толпилось много купчиков, приказчиков, мелких чиновников, — вообще преобладали всякого чина мещане.]

В тесных покоях с закоптелыми стенами и потолками горели кривые люстры; они казались громадными, тяжелыми, отнимающими много воздуха. Полинялые завесы у дверей имели такой вид, что противно было задеть их.

То здесь, то там собирались толпы, слышались восклицания и смех, — это ходили за наряженными в привлекавшие общее внимание костюмы.

Гудаевский изображал дикого американца; в волосах петушьи перья, маска медно-красная с зелеными нелепыми разводами, кожаная куртка, клетчатый плед через плечо, и кожаные высокие сапоги с зелеными кисточками. Он махал руками, прыгал, и ходил гимнастическим шагом, вынося далеко вперед сильно согнутое голое колено.

Жена его нарядилась Колосом. На ней было пестрое платье из зеленых и желтых лоскутьев; во все стороны торчали натыканные повсюду колосья. Они всех задевали и кололи. Ее дергали и ощипывали. Она злобно ругалась.

— Царапаться буду! — визжала она.

Кругом хохотали.

— Откуда она столько колосьев набрала? — спрашивал кто-то.

— С лета запасла, — отвечали ему, — каждый день в поле воровать ходила.

Несколько безусых чиновников, влюбленных в Гудаевскую и потому извещенных ею заранее о том, что у нее будет надето, сопровождали ее. Они собирали для нее билетики, — чуть не насильно, с грубостями. У иных, не особенно смелых, просто отымали.

Были и другие ряженые дамы, усердно собиравшие билетики через своих кавалеров. Иные смотрели жадно на неотданные билетики, и выпрашивали. Им отвечали дерзостями.

Унылая дама, наряженная Ночью, — синий костюм со стеклянной звездочкой и бумажной луною на лбу, — робко сказала Мурину:

— Дайте мне ваш билетик.

Мурин грубо ответил:

— Что за ты! Билетик тебе! Рылом не вышла.

Ночь проворчала что-то сердито, и отошла. Ей бы хотелось хоть дома показать два-три билетика, — что вот, мол, и ей давали. Тщетны бывают скромные мечты!

Учительница Скобочкина нарядилась Медведицей, т(о) е(сть) попросту накинула на плечи медвежью шкуру, а голову медведя положила на свою, как шлем, сверх обыкновенной полумаски. Это было, в общем, безобразно, но все ж-таки шло к ее дюжему сложению и зычному голосу. Медведица ходила тяжкими шагами, и рявкала на весь зал, так что огни в люстрах дрожали.

Многим нравилась Медведица. Ей дали немало билетов. Но она не сумела их сохранить сама, а догадливого спутника, как у других, ей не нашлось. Ее подпоили, — купчики, — из сочувствия к проявленной ею способности изображать медвежьи ухватки. В толпе кричали:

— Поглядите-ка, Медведица водку дует.

Скобочкина не решалась отказываться от водки. Ей казалось, что Медведица должна пить водку, если ей подносят. Она скоро опьянела; потом больше половины билетов у нее ловко украли Дарья и Людмила, и отдали Саше.

Выделялся ростом и дородством некто, одетый Древним Германцем. Многим нравилось, что он такой дюжий, и что руки видны, могучие руки, с превосходно-развитыми мускулами. За ним ходили преимущественно дамы, и вокруг него слышался ласковый и хвалебный шепот. В Древнем Германце узнавали актера Бенгальского. Бенгальский был любим. За то многие давали ему билет. Многие рассуждали так:

— Уж если приз не мне достанется, то пусть лучше актеру (или актрисе). А то, если из наших, хвастовством замучит.

Имел успех и наряд у Грушиной, — успех скандала. Мужчины за нею ходили густою толпою, хохотали, делали нескромные замечания. Дамы отвертывались, возмущались. Наконец исправник подошел к Грушиной и, сладко облизываясь, произнес:

— Сударыня, прикрыться надо.

— А что ж такое? У меня ничего неприличного не видно, — бойко возразила Грушина.

— Сударыня, дамы обижаются, — сказал Миньчуков.

— Наплевать мне на ваших дам, — закричала Грушина.

— Нет уж, сударыня, — просил Миньчуков, — вы хоть носовым платочком грудку да спинку потрудитесь прикрыть.

— А коли я платок засморкала? — с наглым смехом возразила Грушина.

Но Миньчуков настаивал:

— Уж как вам угодно, сударыня, а только, если не прикроетесь, удалить придется.

Ругаясь и плюясь, Грушина отправилась в уборную, и там, при помощи горничной, расправила складки своего платья на грудь и спину. Возвратясь в зал, хотя и в более скромном виде, она все же усердно искала себе поклонников. Она грубо заигрывала со всеми мужчинами. Потом, когда их внимание было отвлечено в другую сторону, она отправилась в буфетную воровать сласти.

Скоро вернулась она в зал, показала Володину пару персиков, нагло ухмыльнулась, и сказала:

— Сама промыслила.

И тотчас же персики скрылись в складках ее костюма. Володин радостно осклабился.

— Ну! — сказал он, — пойду и я, коли так.

Скоро Грушина напилась, и вела себя буйно, — кричала, махала руками, плевалась.

— Веселая дама, Дианка, — говорили про нее.

Таков-то был маскарад, куда повлекли взбалмошные девицы легкомысленного гимназиста. Усевшись на двух извозчиков, три сестры с Сашей поехали уже довольно поздно, — опоздали из-за него.

Их появление в зале было замечено. Гейша в особенности понравилась многим. Слух пронесся, что Гейшею наряжена Каштанова, актриса, любимая мужскою частью здешнего общества. И потому Саше давали много билетиков.

А Каштанова вовсе и не была в маскараде, — у нее накануне опасно заболел маленький сын.