Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

Он повернулся и поплыл сквозь толпу точно так же, как плыл сквозь толпу на ярмарке в городке. Звуки музыки то накатывались на него, то снова отступали. В ушах бурлили живые голоса. Смех, улыбки. Ощущение ненормальности происходящего, страх перед этой ненормальностью окинули его. Повсюду он видел людей, занятых оживленными беседами, захваченных общим возбуждением, маловероятные в других обстоятельствах встречи местных жителей с его старыми знакомыми. Несколько раз он видел издалека Селесту и отметил про себя, что она очень весела и много смеется.

И еще он снова и снова видел Почтенных джентльменов и восхищался тем, как умело они направляют ход всего приема. Сергей знакомил гостей друг с другом, помогал музыкантам из оркестра пробраться к столу с едой, отвечал на вопросы и даже провожал любопытных вверх по лестнице.

Тибо и Фрэнк, когда со своими спутницами, когда без них, постоянно пребывали в движении и разговорах, и даже Лиза, на чьих плечах лежало бремя всех организационных вопросов, нашла время побеседовать с мальчиками-хористами и рассказать им кое-что о доме.

Когда же к ней подошел какой-то молодой человек и что-то прошептал в самое ухо, она громко ответила: «Понятия не имею! Никто не говорил мне, где умерла эта женщина», — и повернулась к нему спиной.

«Интересно, сколько народу задает этот вопрос? — подумал Ройбен. — Наверняка он занимает очень многих. Где Марчент упала, где ее добили? Где нашли Ройбена после нападения?»

По дубовой лестнице на верхние этажи тянулась нескончаемая процессия. Стоя внизу, Ройбен слышал рассказы юных экскурсоводов об обоях по работам Уильяма Морриса

[9]

, и о мебели, сделанной в XIX веке в знаменитом Гранд-Рапидсе, и даже о том, какой именно сорт дуба использовали для изготовления полов и как его сушили — об этом и сам Ройбен не имел никакого представления. До его слуха донеслись произнесенные женским голосом слова: «Да, Марчент Нидек. В этой комнате».

Направлявшиеся наверх гости улыбались Ройбену.

— Да, прошу вас, не стесняйтесь, — совершенно искренне говорил он.

И над всем этим царил Феликс, обаятельнейший Феликс, который передвигался так быстро, что, казалось, одновременно находился в двух разных местах. Непрерывно улыбающийся, излучающий доброжелательность.

Постепенно до Ройбена дошло, что Лесные джентри находятся и в доме. Прежде всего он заметил детей, бледных и тощих, одетых в такие же пропитанные пылью и покрытые лиственной шелухой старомодные костюмы трапперов, как и у старших, они мелькали в толпе, как будто играли в какие-то свои игры. Какие голодные лица, лица в потеках грязи, лица беспризорников! Ему было больно смотреть на них. Тут и там ему попадались также взрослые — мужчины, женщины — с пылающими, но все же хранящими таинственное выражение глазами, плывущие с толпой, точно так же, как и он сам, разглядывающие гостей-людей, как будто в них было что-то занимательное, и полностью игнорирующие обращенные на них любопытные взгляды.

Мысль о том, что эти истощенные дети не что иное, как мертвецы, обреченные вечно скитаться по земле, тревожила его, щемила сердце. От нее ему в буквальном смысле становилось плохо. Знание о том, что эти светловолосые улыбающиеся мальчишки, со смехом снующие среди гостей, — призраки, было невыносимо. Призраки. Он был не в силах представить себе, что значит навсегда оставаться одного и того же роста и облика. Не мог постичь, как такое может быть привлекательным и, более того, неизбежным. И все, чего он не знал об окружавшем его новом мире, страшило его. Страшило и в то же время неудержимо манило. Перед ним мелькнула еще одна из необычных женщин, тех наделенных странной привлекательностью женщин, богато украшенных драгоценностями, которые неторопливо расхаживали в толпе, провожаемые долгими внимательными взглядами. Что-то неуловимое, но в то же время сурово броское придавало ей сходство с богиней.

Внезапно на Ройбена нахлынули все его тревоги; они нарастали и множились, сразу омрачив всю радость праздника. Ройбену стало ясно, насколько острыми и необычными были на самом деле все эмоции его новой жизни и тот опыт, который он уже вынес из нее. Что он прежде мог знать о тревоге? Что Солнечному мальчику могло быть известно об ужасе?

Пожалуй, можно сделать только одно — решил он: не смотреть на Лесных джентри. Не смотреть на эту странную женщину. Не копаться в собственных мыслях. А смотреть на совершенно натуральных и материальных обитателей этого мира, которые, куда ни повернись, искренно радуются столь приятному времяпрепровождению. Он проникся непоколебимой решимостью вести себя именно так и не видеть потусторонних гостей.

Но у него было другое занятие. Искать. Теперь он высматривал и справа, и слева, и прямо перед собой ту фигуру, которая страшила его больше всего на свете, — фигуру Марчент.

Ему послышалось, или кто-то за его спиной только что сказал: «Да, в кухне, там ее и нашли»?

Он направился мимо огромной елки к открытым дверям оранжереи. Там было столь же многолюдно, как и во всех прочих помещениях. В свете развешанных под потолком многочисленных разноцветных лампочек и золотистых светильников густая тропическая зелень выглядела почти нелепо. Повсюду среди шпалер и кадок находились гости, но где же она?

Возле круглого мраморного столика, который Ройбен и Лаура в свое время облюбовали для трапез, стояла изящная женщина. Ощущая холодок под кожей, он направился к стройной светловолосой женщине, к этой хрупкой фигурке, но вдруг, когда он вступил под своды соприкасающихся ветвями орхидей, женщина повернулась и улыбнулась ему, женщина из плоти и крови, одна из бесчисленных и безымянных счастливых гостей.

— Какой красивый дом, — сказала она. — Даже и не подумаешь, что здесь могло случиться что-то ужасное.

— Да, вы правы, — ответил он.

Похоже, что у нее на кончике языка вертелось еще множество вопросов, но она лишь сказала, что очень рада тому, что попала на праздник, и с этими словами удалилась.

Подняв голову, Ройбен рассматривал пурпурные цветы. Он почти не замечал шума, ему казалось, будто он один, вдали от всех и вся. Он слышал голос Марчент, рассказывавшей ему об орхидейных деревьях, прекрасных орхидейных деревьях; это Марчент заказала когда-то эти деревья для этого дома — и для него. Эти деревья доставили сюда за многие сотни миль за деньги живой Марчент, и сейчас они стояли здесь, живые, согнув ветки под тяжестью множества трепещущих цветов, а Марчент была мертва.

Кто-то подходил сзади, и ему волей-неволей нужно было повернуться и выслушать чье-то приветствие или прощание. Показалась парочка с тарелками и бокалами в руках, рассчитывавшая завладеть этим столиком. А почему бы и нет?

И как раз в момент поворота он увидел на противоположной стороне огромного помещения того, кого искал; это, вне всякого сомнения, была Марчент, почти неразличимая в тени на фоне темной, отражающей свет стеклянной стены.

Вот только сейчас по ее лицу можно было с уверенностью определить, что она ясно понимает все происходящее; ее светлые глаза остановились на его лице точно так же, как днем в деревне, когда она стояла вполоборота к нему и слушала улыбающегося Элтрама, который стоял рядом с нею. Из искусственных сумерек ее выделял какой-то странный слабый свет, не имевший видимого источника, и в этом свете он отчетливо видел, как блестела кожа ее гладкого лба, как сияли ее глаза, как сверкали жемчуга, обхватившие ее шею.

Он открыл рот, чтобы позвать ее, но не смог издать ни звука. А потом, прежде чем его сердце успело стукнуть хотя бы раз, фигура сделалась ярче, замерцала и тут же выцвела и сделалась невидимой. По стеклянной крыше дробью ударили дождевые капли. По стеклянным панелям стен серебряными струями хлынула вода, и, куда он ни смотрел, само стекло мерцало точно так же. Марчент. Скорбь и страстное стремление болезненной пульсацией отдавались в его висках.

Сердце Ройбена замерло.

В ее лице не было ни страдания, ни отчаяния, ни слез. Но что же на самом деле означало выражение этих серьезных, этих задумчивых глаз?

Что могут знать мертвые? Что могут чувствовать мертвые?

Он приложил обе ладони ко лбу. Его ударил озноб. Кожа под одеждой вдруг сделалась горячей, ужасно горячей, а сердце продолжало давать перебои. Кто-то спросил, как он себя чувствует.

— О, спасибо, все в порядке, — ответил он и, повернувшись, вышел из комнаты.

В большом зале было прохладнее и приятно пахло свежей хвоей. Сквозь открытые окна доносилась негромкая торжественная музыка. Пульс постепенно возвращался к норме. Жар быстро проходил. Мимо промелькнула стайка хихикающих девочек-подростков, спешивших в столовую, вероятно, чтобы просто посмотреть, что там и как.

Появился Фрэнк, извечно доброжелательный Фрэнк, способный затмить светским лоском самого Кэри Гранта, без единого слова вложил в руку Ройбена бокал с белым вином и лишь потом спросил, вскинув брови: