Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Мы провели у кровати больного тридцать – тридцать пять минут, все время чувствуя необходимость не перегружать Фроста беседой. Прощаясь, он еще раз сказал нам о том большом впечатлении, которое осталось у него после поездки в Советский Союз, и пожелал нам успеха.

Я подошел к стенографистке и попросил: не будем ли мы иметь возможность получить для себя стенограмму беседы с Фростом? Стенографистка сказала: о, непременно! Она пришлет стенограмму завтра же в отель, где мы остановились, и оставит у портье. Но, к сожалению, на следующий день стенограмма в отель не поступила. Увы, ее не оказалось ни завтра, ни послезавтра, никогда. Как говорится, замотали по тихой. По какой причине, не знаю. Может быть, эта стенограмма рассматривалась как материальная ценность в будущем. Может быть, Фрост говорил не то, что хотелось бы передать всем. Лично я такого не помню, но думаю, что это не было простой небрежностью стенографистки или, вернее, тех, кто просил ее вести запись беседы.

Еще через день мы улетели в Нью-Йорк и буквально на следующее утро пришла весть о кончине Фроста. Кажется, мы трое были последними, кого принял великий американский поэт.

Мы выразили пожелание принять участие в похоронах, но наши хозяева сказали, что похороны будут семейными, без какой-либо официальности. Мы только отправили телеграмму соболезнования семье поэта.

В моем письменном столе хранится маленькая книжечка, подаренная Фростом каждому из нас. Называется она «Рождественское пожелание на 1962 год Роберта Фроста».

За грехи отцов

Мы сидим в гостях у профессора Сэма Розена, прославившегося своими операциями, возвращающими глухим от рождения людям слух. Доктор Розен ездит по всему свету и демонстрирует свое открытие на практике, делает показательные операции. Был он и у нас, в Советском Союзе, и получил звание почетного академика Академии медицинских наук СССР.

Доктор – пожилой, домашний, похожий на всех земских врачей, в том числе и на моего покойного дядюшку, брата моего отца Александра Федоровича Розова, о котором я писал в главе «Маленькая звездочка за моим окном». Для таких докторов врачебная деятельность – миссия.

Сэм Розен напомнил мне не только дядю Шуру, но и еще добрую сотню знакомых врачей – простых, внимательных, ясных. Во второй его приезд в Советский Союз я встретился с доктором Розеном в Москве, и вот вам любопытный пример поведения. В гостях у Фриды Анатольевны Лурье в разговоре я пожаловался доктору на спазм сердца и вскользь обронил:

– Говорят, в Париже сейчас есть новое лекарство.

– Я завтра лечу в Париж, там пробуду несколько дней и постараюсь вам это лекарство прислать, – сказал доктор.

– Если удастся, буду очень признателен, – поблагодарил я.

Спустя пять дней через сотрудников итальянского посольства доктор Розен прислал мне в Москву лекарство. Знаете, уже одно это лечит! Ведь мы с ним, в сущности, малознакомые люди.

Так вот, сидим мы у доктора Розена в гостях на 38-й улице. Кроме хозяина и хозяйки Эллен – известный нью-йоркский адвокат господин Гипниси и сын Поля Робсона, молодой инженер с умными глубокими глазами, тоже Поль. Он мулат, его мать белая, но душа Поля горит негритянским огнем.

Я:

– Поль, объясните мне сущность негритянской проблемы в США

– Поль (голос его начинает вибрировать, глаза вспыхивают, пальцы нервно вздрагивают):

– Это очень сложно, вам будет трудно понять.

Я:

– Неграм нельзя поступать в какое-нибудь учебное заведение?

Поль (быстро):

– Нет, можно, в любое.

Я:

– Им не разрешают останавливаться в каких-либо гостиницах?

Поль (опять быстро):

– Нет, почему же, можно.

Я:

– Или жить в каком-нибудь квартале города?

Поль:

– Можно. В любом.

Я:

– Так в чем же дело?

Поль (почти страдая):

– Ах, вы этого не поймете!

Я:

– В прошлый приезд сопровождавший нас сотрудник госдепартамента на наше желание поехать вечером в Гарлем сказал: «Господа, не стоит, это небезопасно, в Гарлеме каждую ночь убийства. Вам я особенно не советую. Они не любят, когда там появляются белые».

Поль (раздраженно):

– Какая глупость! (Он вскакивает с места.) Поедемте!

Мы прощаемся с хозяевами и быстро спускаемся вниз. Поль открывает дверцу своей машины, садимся, едем в Гарлем.

Мчимся по Бродвею. Эта длиннющая улица пересекает весь остров Манхэттен, прорезывает чуть ли не все его районы, и в том числе Гарлем. Вот и он.

Гарлем совсем не таков, каковым он организовался в моем уме. Большие каменные дома довольно фундаментального кряжистого склада, подъезды с чугунными перилами, у домов длинные ряды автомобилей. Магазины, кафе, рестораны. Конечно, не 5-я авеню и не Парк-авеню, но все выглядит довольно обыкновенно для небогатых кварталов большого города. Дома эти были построены когда-то немецкими купцами и оставлены ими по мере роста купеческого благосостояния.

Глаза мечутся по сторонам. Сейчас ночь. Народу мало. Мусору не больше, чем везде. Тихо. Не стреляют, не грабят.

Поль останавливает машину. Входим в небольшое кафе. Белых действительно ни одного. Садимся за свободный столик, заказываем пиво. Посетителей много, но в кафе тишина. Присматриваюсь. Почти одни мужчины. Тоже пьют пиво, кока-колу, оранжад. Два негра в шляпах сидят друг против друга, положив руки на стол. Не разговаривают и не двигаются. Какое-то странное оцепенение. Глаза обращены внутрь себя. Так они сидели, когда мы вошли, так и остались, когда мы вышли. Даже ни разу не притронулись к кружкам с пивом. Другие тихо перебрасываются редкими фразами. Молодой парень подошел к музыкальному ящику, бросил монету, нажал кнопку. Зал наполнился музыкой, тоже не громкой, не дробной, не взвинченной.

Нет, мы не встречаем обещанных злобных взглядов, на нас просто никто не обращает внимания. Видимо, это сидит уставший рабочий люд, отдыхает. И оцепенение – тоже отдых, покой.

Идем по улицам. В окнах огни погашены. Гарлем спит.

– Хотите зайти в ресторан?

– Конечно.

Ресторан называется поэтично – «Рай дядюшки Смуула».

О, это, видимо, уже не дешевое заведение. Белоснежные скатерти, изысканная сервировка, великолепный джаз заливается твистом, а на эстраде для танцев – дух захватывает! – пары твистуют. Глаза так и впиваются в молодую негритянскую пару. Боже мой, что они вытворяют! Как лихо, как грациозно, как бешено! Руки, ноги, бедра, плечи – все ходит ходуном почти в экстазе. Глаза горят, рот хохочет. Уф, смотришь, и кажется – все твое собственное тело тоже пустилось в пляс. Пар много, но эта – оба длинноногие, стройные, юные. Большое удовольствие такой танец не только для танцующих, но и для чужих глаз.