Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Это оказалось целой отдельной наукой — быть парой. Семьёй.

Наукой, которую приходилось постигать нахрапом, осваивать экстерном, сдавая экзамены по несколько раз в день, получая зачёты за каждое сказанное вслух, а не мысленно, «Я люблю тебя».

А сейчас самое сложное — вовремя остановиться в порыве разодрать, растерзать друг друга от одурманивающей похоти, чтобы потом соединиться, прочно срастись телами. Мы слишком привыкли делать так каждый раз, когда просто не знаем, как иначе показать свои чувства. Два диких зверька, очень желающих стать домашними.

— Выпустим пса побегать? — предлагаю первое пришедшее на ум, лишь бы отвлечься и сбавить обороты наших взглядов, в сцепке разогнавшихся уже до такой скорости, что вот-вот задымится и полыхнёт.

Я хочу его до безумия. Так, что даже от мыслей об этом уже всё тело сводит. И ещё сильнее будоражит осознание того, что он хочет меня не меньше — ненароком задеваю бедром его топорщащийся в штанах член на протяжении всего нашего разговора.

Но двойня — это не только большое счастье, но и огромный риск. Это страх и воспоминание о том, что их должно было быть трое. И это останавливает от любых опрометчивых поступков и заставляет нас осторожничать сверх всякой меры.

— Тебе помочь подняться? — спрашивает Кирилл, с улыбкой наблюдая за тем, как я медленно, еле-еле перекатываюсь на бок, чтобы потом встать с кровати. На его предложение отвечаю уверенным отказом, несмотря на то, что такая элементарная задача действительно даётся с трудом.

Но я ведь ни какая-нибудь немощная, а просто глубоко беременная женщина, чей живот стремится к размерам небольшой кометы.

Под его пристальным взглядом я натягиваю на себя несколько слоёв тёплой одежды, не забывая изредка смотреть в ответ с непременным укором. Потому что я давно уже, — целых восемь месяцев, — не занимаюсь осознанным саморазрушением и не рискую своим здоровьем ни по одной разумной или не очень причине.

На улице всего-то пара градусов ниже нуля, зато снега в этом году столько, что сугробы достают уже до середины забора. Пёс выскакивает из двери первый, своей огромной тушей чуть не сшибает нас обоих с ног и принимается носиться по двору кругами, изредка зачерпывая снег носом, подбрасывая его вверх и при этом повизгивая от удовольствия.

С моим режимом сбережения энергии намного сложнее радоваться последним дням настоящей зимней сказки — синоптики утверждают, что весна будет как никогда пунктуальна и пригреет нас уже первого марта. Всё, что я могу позволить себе сейчас, это подойти к перилам на веранде и зачерпнуть полные ладони снега, рыхлого и будто похрустывающего под пальцами.

— Я никогда не играл в снежки, — доносится до меня задумчивый голос Кирилла, сметающего со скамейки редкие снежинки. — А ты?

— Я не помню. Может быть, когда была совсем маленькая.

Он терпеливо ждёт, пока я мну в ладонях снег, совершенно не желающий слепляться хоть в какое-то подобие шарика: рассыпается крошками, как кусок пенопласта, и выскальзывает из-под пальцев. Вроде бы, обычная мелочь, но этому нам тоже ещё предстоит научиться в будущем.

Нам придётся не вспомнить, а заново узнать, каково это — быть детьми, чтобы стать нормальными родителями.

Мне даже не хочется говорить «хорошими». Слишком это неопределённо, многогранно и… наверное, недостижимо.

— А когда ты была совсем маленькая, я уже учился в школе, — его короткий смешок заставляет и меня улыбнуться. Ему удаётся быть весёлым и лёгким, а вот мне - почти никогда. И это отличный повод держаться за него ещё крепче в надежде когда-нибудь перенять чудесную способность забывать обо всём дерьме и просто наслаждаться жизнью. — Ты вообще задумывалась над этим?

— Над тем, насколько ты старый? — уточняю ехидно, несмотря на то, что именно в этот момент он поддерживает меня, помогая аккуратно опуститься на скамейку. Прежняя я уже давно бы извелась от ощущения собственной ужасающей беспомощности, но сейчас мне искренне нравится распределение сил между нами.

Сила может становиться заботой. Слабость — нежностью.

— Не так уж я и стар.

— Я уже высматриваю у тебя седые волосы.

— А я-то наивно считал, что они тебе так сильно нравятся, — качает головой Кирилл, присаживается рядом со мной и обхватывает мои ладони, чуть влажные и покрасневшие после снега. Согревает их своим дыханием, а потом прячет под свою куртку, небрежно наброшенную прямо на рубашку, в которой он приехал с работы.

С ним горячо. Не только вот так, когда между моими пальцами и манящим чёрным крестиком у него под грудью лишь один слой тонкой ткани, ощущающейся совсем невесомой, прозрачной. И не только в постели, где развратные движения языка на моём теле испепеляют подобно огню.

Бывают люди, которые умеют согревать. Но Кирилл не такой. Он — открытый огонь, приближаясь к которому нужно быть готовой сразу сгореть дотла.

Всё или ничего.

Но именно меня, промёрзшую и заледеневшую, у него получается спасти. Растопить лёд, пусть и обжигая порой.

— Было не холодно, — замечаю спустя минуту, вздрагивая от лая счастливого пса, раскопавшего под снегом свою игрушку. Мои ладони тоже еле ощутимо дёргаются, и он сильнее прижимает их к себе, не желая отпускать.

— Просто так очень приятно, — признаётся он, чуть понижая голос. Может быть, неосознанно, рефлекторно, как и я всегда перехожу на шёпот, говоря о чём-то откровенно-сокровенном.

Одну руку он всё же перекладывает мне на живот. Делает это так острожно, бережно, сначала касаясь кончиками пальцев и только потом — медленно опуская уже всю ладонь. Сквозь свитер и куртку такого не почувствуешь, поэтому я особенно пристально наблюдаю за его действиями, сопоставляя картинку с воспоминаниями о своих ощущениях в подобные моменты.

— Ты уже придумал имена?

— Ты это всерьёз? — в его голосе скепсиса, что снега во дворе. Поэтому я как могу задираю голову, чтобы посмотреть ему в глаза и который раз за последние несколько месяцев продемонстрировать всю осознанность своего решения.

Я уверена: именно так будет правильно. Оглядываясь на десятки лет назад, можно увидеть, что у него всегда было ещё меньше возможностей выбора, чем у меня. И сейчас в моих силах подарить ему один, — нет, целых два шанса, — для осуществления собственных желаний.

— В твоей богатой фантазии мы однажды уже убедились, — протягиваю с сарказмом, но у Кирилла любые отсылки к созданной им когда-то Марьяне Зайцевой вызывают только широкую, ребяческую улыбку, перед которой у меня уже не получается устоять.

Целую его сама. Порывисто, быстро, не позволяя забыться и распробовать всю сладость губ с привкусом засахаренной клюквы.

Говорят, у беременных свои причуды — вот и моя проявилась ненормальной тягой к любимому с детства десерту. Я была единственной в нашей семье, кто его любил, но бабушка то ли вообще не знала об этом, то ли забыла. И после смерти родителей никто больше не вручал мне вечером целлофановый пакетик с заветными сладкими ягодами.

Теперь Кирилл приносит их для меня каждый день. Уверена, что где-нибудь среди пыльных папок с документами в шкафах его офиса уже организован целый тайник со сладким, ведь из вечера в вечер тратить время на то, чтобы заезжать в магазин ради одной коробочки чертовски нерационально и совсем не в его стиле.

Впрочем, как и два месяца собирать цветы и прятать их в книжках понравившейся девочки.

— Очень опрометчиво позволять выбирать имена для детей человеку, который дал собаке кличку «Пёс», не находишь?

— Я ведь потом выбрала для него нормальное собачье «Зевс».

— Вот видишь!

— Вижу, — улыбаюсь я, специально обернувшись в сторону бегающей по двору собаки, чтобы удостовериться, что тот в ответ на свою официальную кличку и ухом не повёл. — Вижу, что называем мы его всё равно Пёс. Так что имена придумывать тебе.

Ещё один мой поцелуй так и не добирается до его губ и оседает на колючем подбородке, помечая то место, куда следом приходится лёгкий укус. В любое другое время он бы уже опрокинул меня спиной прямо на эту скамейку и наши пальцы привычно столкнулись бы около его ширинки, а потом пришлось бы экстренно убегать в дом и закрываться от пса, своим искренним любопытством к происходящему не раз ставящего нас в ужасно неловкие и смешные ситуации.