Соседи (СИ) - Drugogomira

В гробу такое видал, да?

Да.

Строчки из-под руки летят бездумно, одна за одной складываясь в четверостишия, восьмистишия. Скомканные листы летят в урну. Затворничество не спасло, не успокоило, наоборот: за минувшую неделю страх стал животным, разодрал внутренности и обглодал кости. Эмоции и чувства, причиной которым она, постепенно упорядочившись, соткались в единое полотно. Но до сих пор не осели, до сих пор завихряются в восходяще-нисходящие потоки и с ума сводят всё так же. По-прежнему оглушают. Не знавшая подобных нескончаемых штормов душа никак не может привыкнуть к новому состоянию.

А дальше что? За поворотом? Снова потеря? Как-то иначе в жизни может быть?

Всё слишком быстро зашло слишком далеко. Глазом не успел моргнуть. Говорить, что всё-таки привязался – это, видимо, мягко выражаться. Потому что это больше привязанности. Гораздо больше. Много сильнее. Ононевыразимой глубины. Страшнее и больнее. От образа «малой» один пшик остался, попытки заставить себя вновь увидеть «малую» раз за разом разбиваются о другую реальность, как податливая волна о неприступные скалы. Разлетаются брызгами. Всё течет, всё меняется, люди меняются, и что-то поменялось внутри. Игнорировать рождение нового мира невозможно. Игнорировать появление в жизни смысла невозможно. Она вошла и показала, как вы похожи, вошла и заполнила собой всё, вошла и убедила доверять. Став маяком, осветила путь.

И это больше смутной потребности следовать за её светом, это желание достичь его и в нем согреться. Желание делиться теплом, что тлеет внутри, когда её нет, и разгорается в пожар, когда она есть. Отдавать. Желание отдавать удивительно, необъятно и до сих пор вызывает оторопь. Отдать готов всё. Ради её жизни не жаль собственной.

Пусть своё сердце она уже кому-то подарила.

Уверенности в том, что не слетел с катушек, как не было, так и нет. К тридцати годам уже отчаялся однажды еёиспытать, и надежда по-прежнему отказывается поднять голову. Кто-то может дать гарантии, что это не мания и не психоз? Если человек действительно ощущает её так, то чем она отличается от безумия, одержимости, умопомешательства? Она похожа на пытку, на душевную болезнь. Она и есть пытка и душевная болезнь. Почему все так к ней стремятся, почему ищут её и ждут? Должны же быть какие-то нюансы, какое-то объяснение…

Одному невыносимо. Ещё ночь, ещё кошмар, и крыша отъедет окончательно. И тогда уж точно привет, санитары.

Домой.

***

Последнее время на пороге квартиры Ильиных у него херачит сердце. Уже секунд десять прошло, но за дверью не слышно ровным счетом никакого шевеления. Может быть, никого нет дома, и совершенно напрасно этот коврик он сейчас отирает. Может, она с избранником своим время проводит, или с Новицкой, в магазин ушла или спит. Откуда ему знать? Знает он одно: обычно в такое время она дома. Может, звонок у них сломался? Да наверняка! Чёртов звонок!

Егор понятия не имеет, чего хочет: чтобы открыли или чтобы не открыли. Оба исхода приведут к катастрофе, как пить дать. Пусть откроет.

Вдавил кнопку еще раз, вечные секунды, и замок всё-таки щёлкнул, а вместе с щелчком в пятки ухнула душа. Коржик, выкатившись в коридор пушистым колобком, тут же запутался в ногах и включил свою кошачью песню на полную громкость. Ульяна застыла в дверном проеме – осунувшаяся, выцветшая, вымотанная, с какой-то растрёпанной буклей на макушке, в общем… Впечатление возникало такое, словно её только что заставили подняться прямо со смертного одра. Проступившая было в глазах радость исчезла за долю секунды, и теперь она смотрела на него, как на врага народа, рецидивиста номер один. Но, чёрт, как же сам он был рад вновь её видеть! Достаточно просто её видеть, чтобы чувствовать, как налаживается жизнь.

— Болеешь, что ли? — брякнул Егор первое, что при взгляде на Улю в голову пришло. Внутрь за какие-то доли секунды успело прокрасться беспокойство: похоже, действительно болеет, а он ничего об этом не знал, потому что шарахался неделю хуй знает по каким ебеням. Молодец. И насколько всё серьезно? А где мать? Кто за ней в таком состоянии приглядывает?

В институте, вестимо. Первое сентября же. Хреново, что. Может, в аптеку нужно за чем-нибудь сгонять?

Мышцы бледного лица передернуло, васильковые глазища распахнулись широко-широко. «Болею! Не видишь?!» — читалось в них. Ульяна уставилась на него в упор, забывая моргать.

— Вот скажи мне, Егор, ты нормальный?! — дрожащий голос, вспыхнувшие в глазах молнии намекали на то, что её саму неважное самочувствие в данный момент абсолютно не волнует. Сейчас прилетит, инфа сотка. Уже летит.

«Нормальный? Сомневаюсь…»

— М-м-м… — промычал он неопределённо. Уточнить бы для начала, к чему всё-таки вопрос. — Не уверен. А что?

— Что? Что?! Да ты свалил чёрт знает куда, чёрт знает насколько! — Ульяна взорвалась, как тротиловая шашка. — Я не знаю, где ты, что ты, жив ли ты, когда вернёшься! Вернёшься ли! Телефона нет! Мотоцикл стоит! И стоит! А тебя нет! И нет! Ты считаешь, что это нормально?! Думаешь, нормально с людьми так поступать?!

«А ты что, волновалась? Да что со мной могло случиться-то?»

Она задохнулась – прочитала во взгляде. Глаза сузились и заблестели еще яростнее, рот открылся. Вот уже и кулачки сжались. Егору всегда казалось, что злится она забавно, а теперь внутри неприятно тянет, ноет и сжимается до размера молекулы. Теперь он ощущает странную, незнакомую, с каждой секундой усиливающуюся потребность немедленно загрести в охапку и потушить полетевшие во все стороны искры. Ссориться с ней не хочется.

— Представь себе! — прошипела Ульяна, продолжая обжигать огненным взглядом. — Сюрприз, Егор! Люди умеют волноваться за других! Думаешь, я не помню, что ты мне на мосту сказал?! Всё я помню, чтоб ты знал! Дословно!

«Зачем вообще хранить такую херню в черепной коробке?..»

Он стоял и удивлялся, нафига держать в памяти всякий вздор, но душа будто оживала после недельной пытки изоляцией и одиночеством. Кто-то переживал, пока его хрен знает где носило. И не просто кто-то, а важный кто-то. Она! Странные ощущения меж собой мешались: смятение, вселенская благодарность за небезразличие и чувство вины, что заставил волноваться.

— Ладно, малая, прости, что так вышло, — поднял Егор руки в примирительном жесте. — Я в тот момент не думал, что кому-то дело будет. И… я же тебя предупредил… ведь.

В глазах напротив взметнулся ядерный гриб. Два.

— Всё, прости-прости! — на всякий случай делая шаг назад, воскликнул он. Чёрт! Хочется в охапку её, хочется смеяться от осознания, какой дурак всё-таки, что есть ей дело, есть! И, может быть, не так уж всё и плохо, может, оставит она и для него местечко в своем сердце. Рвать отсюда когти сию же секунду хочется, потому что каждое мгновение рядом лишает последних сил к сопротивлению. Дурка по нему плачет. Какой там номер? Интересно, если набрать 112, они примут заявку на вызов бригады санитаров?

Сложив руки на груди, Уля высоко вздернула подбородок, и выразительные синяки под глазами будто чуть выцвели. Молча уставилась на него, но взгляд сообщал: простым «прости» тут не отделаться. И ведь, пожалуй, права. Справедливо. Влип так влип. Как-то придется исправляться, да… Ладно, подумает об этом позже, не сейчас. Сейчас он здесь с насущной проблемой: ему необходима помощь в решении задачки, с которой он оказался не способен справиться самостоятельно. Вариантов ответа всего два, и Егор не уверен ни в одном. Еще один такой денёк, и если бригаду не вышлют, он своими ножками пойдёт сдаваться в психушку.

— Ты одна? Войти можно? — выдох вышел раненым каким-то. Накрывало так, словно предвещающая погибель агония уже началась, хотя первоначально ожидалась чуть попозже. — У меня к тебе вопрос жизни и смерти. Без шуток.

Ульяна мгновенно стушевалась, такое впечатление, что тут же забыв про устроенный минутой ранее разнос. Сощуренные глаза распахнулись, а на лице яркой краской проступила озадаченность. Хотя, может, она, опешив от такой наглости, просто задумалась, менять ли гнев на милость, пускать ли его после всего учиненного на порог или он наказан. О чём бы она там ни думала, ему эти секунды ожидания вязкой вечностью показались! С полминуты спустя Уля всё-таки посторонилась, освобождая проход. Егор, пройдя в тесную прихожую, прислонился к холодной стене и в растерянности уставился на виновницу своей поехавшей крыши. А она прикрыла дверь и устало опёрлась плечом о стену напротив. Компанию им составлял Корж, который продолжал яростно отирать ноги и тарахтеть. В общем, старательно показывал, что пусть «Независимость» и его второе имя, но всё-таки за неделю он успел соскучиться. Не до Коржа Егору сейчас.