Северный полюс. Южный полюс - Руаль Амундсен

Вдали во мгле я различил свет и начал осторожно пробираться туда. И вот я уже в другом конце хода, а он ведет в большое заиндевевшее помещение. Снег, могучий ледяной купол… Только пар портил картину. Да, но где же Хассель? Я вижу только Бьоланда. И вдруг я сквозь пар увидел в каком-то просвете голую ногу, ныряющую в большой темный ящик. Через секунду над краем того же ящика возникла улыбающаяся физиономия Хасселя. Как будто ему отрубили голову. Но эта улыбка… Значит, голова еще не отделена от туловища. Постепенно пар начал рассеиваться, и я наконец-то смог рассмотреть, что происходит. Я невольно рассмеялся. Теперь все стало понятно. Но Шерлоку Холмсу, честное слово, пришлось бы нелегко, если бы он вроде меня попал с завязанными глазами в толщу антарктического барьера и его попросили разобраться.

Хассель сидел в американской складной паровой бане. Помещение, казавшееся во мгле таким просторным и роскошным, сразу съежилось до размеров маленькой, невзрачной снежной хижины. Пар концентрировался в бане, и по торчавшему из ящика лицу было видно, что в бане становится жарко. Бьоланд накачал до отказа два примуса, установленных под баней, и удалился. Думается мне, актеру было бы очень интересно понаблюдать за лицом человека в ящике. Сперва – улыбка, выражение полного блаженства. Но улыбка постепенно исчезла, лицо стало серьезным. Однако и это выражение продержалось недолго. Ноздри затрепетали, и вот уже видно, что баня перестала быть источником удовольствия. Нормальный цвет лица уступил место какому-то жуткому ультрафиолету. Глаза раскрывались все шире. Я ждал. Сейчас произойдет катастрофа…

И она произошла, но не так, как я ожидал. Баня вдруг беззвучно поднялась, пар снова вырвался наружу и все окутал мягким белым покрывалом. Я ничего не видел, слышал только, как были потушены оба примуса. Понадобилось, наверно, минут пять, чтобы пар рассеялся, и что же представилось моему взору? Хассель, сияющий, как новая монета, одетый, принарядившийся к Иванову дню.

Я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть эту, вероятно, первую и единственную паровую баню на антарктическом барьере. Весьма остроумная конструкция, как и все, что я здесь видел. Высокий ящик без дна, с отверстием вверху – как раз для головы. Стенки из ветронепроницаемой материи в два слоя, с промежутком в два миллиметра для циркуляции воздуха. Ящик стоял на платформе примерно в полуметре над снегом. Плинтус по нижнему краю придавал ящику герметичность. В платформе как раз под баней было прямоугольное отверстие, обитое резиной. В это отверстие плотно вставлялся небольшой жестяной ящик; под ним стояло два примуса. Полагаю, теперь каждому понятно, почему Хасселю было жарко. Под потолком висел блок с веревкой. Один конец ее соединялся с верхним краем бани, другой был опущен в баню. Это позволяло парящемуся самому, без посторонней помощи поднять баню, когда жара становилась невыносимой. За снежной стеной температура была -54°. Ловкие ребята! Как я узнал потом, эту баню смастерили Бьоланд и Хассель.

Я вернулся в комнату и был свидетелем того, как почти все члены экспедиции один за другим отправлялись в баню. В четверть шестого банный день закончился. Все оделись в меховые одежды, явно собираясь выйти наружу. С первым же из них вышел из дома и я. Он вооружился фонарем – и не напрасно. Погода переменилась. Поднялся юго-западный ветер и закрутил метель. Снегопада не было, на небе в зените виднелись звезды, но ветер гнал снежные вихри. Нужно было хорошо знать местность, чтобы ориентироваться. Люди двигались ощупью, так как приходилось все время жмуриться.

Я укрылся от ветра за сугробом и стал ждать, что будет. Собак перемена погоды явно не смущала. Некоторые из них лежали на снегу, свернувшись кольцом и прикрыв хвостом морду, другие бегали кругом. Один за другим участники экспедиции выходили из дома, каждый с фонарем в руках. На площадке их тотчас окружали собаки, с радостным гамом провожая своих хозяев к палаткам. При этом не обходилось без конфликтов. Так, я услышал страшный шум в одной палатке, по-моему, это была палатка Бьоланда.

Я заглянул внутрь. Внизу шла жаркая схватка. Собаки сбились в кучу, кусали друг друга, выли, визжали. В гуще рассвирепевших псов я увидел человека. Он держал в руке связку ошейников, отбиваясь ими налево и направо и выкрикивая страшные проклятия. Опасение за собственные ноги побудило меня поспешно отступить. Но человек, которого я видел, очевидно, одержал верх, так как шум мало-помалу утих и воцарился покой.

Привязав своих собак, люди направились к мясной палатке. Здесь на стенке, чтобы собаки не достали, стоял ящик с нарубленной тюлениной. Его нарубили двое еще с утра, и я узнал, что здесь бросают жребий, кому выполнять эту работу. Началось кормление собак. Через полчаса в лагере снова наступил мир и покой, как это было рано утром, когда я только пришел. Температура -54°, юго-западный ветер силой десять метров в секунду взметал высоко над Фрамхеймом вихри снега. Но сытым и довольным собакам в палатках буря была нипочем.

А в доме готовились к празднику Да, что значит добротный дом… Какой контраст после завывающего ветра, колючей метели, лютой стужи и густого мрака снаружи. Комната чистая, люди чистые, стол празднично украшен. Кругом национальные флажки. В шесть часов началось торжество, и снова викинги принялись уписывать за обе щеки.

Линдстрём приложил все свое усердие, а это кое-что да значит. Больше всего я проникся почтением к его искусству и щедрости, когда он появился с пирожными наполеон. Угощать – так угощать! Учтите, что пирожные были поданы после того, как каждый уплел по четверти плумпудинга. Пирожные выглядели чудесно. Нежнейшее сдобное тесто, начинка из ванильного крема и взбитых сливок. У меня слюнки текли. Но размеры-то, размеры… Не пирожное – гора, неужели каждое рассчитано на одного человека? Один торт на всех – еще куда ни шло, если кто-нибудь вообще способен есть наполеон после плумпудинга. Но ведь Линдстрём принес восемь штук: по четыре на двух огромных блюдах. Бог ты мой! Один из «богатырей» уже врубился в свою «гору». Его примеру последовали остальные, все восемь трудились как один. Да, когда вернусь домой, мне не придется рассказывать про нужду, тоску и холод.

У меня закружилась голова, в глазах потемнело. Наверно, здесь было столько же градусов выше нуля, сколько снаружи – ниже. Я взглянул на градусник, висевший над койкой Вистинга. Плюс 35°. А «богатырям» хоть бы что. Они знай себе расправлялись с наполеоном.

Но вот великолепному пирожному пришел конец, и появились сигары. Никто не отказался от этой услады. До сих пор они не проявляли особой воздержанности. Интересно знать, как тут у них с крепкими напитками? Я слышал, что потреблять алкоголь в полярных экспедициях очень вредно, чтобы не сказать – опасно. «Бедняги, – подумал я про себя. – Ну, конечно, вот почему вам так нравятся пирожные. Должна же у человека быть какая-то слабость. Не имея возможности предаться пороку пьянства, они ударились в чревоугодие». Я хорошо их понимал и от души жалел. Каково-то им после наполеона? Они явно слегка осовели. Видно, пирожному требовалось время, чтобы перевариться.